через три мы обменяли все это на приличную двухкомнатную квартиру.
Таня была загадочной женщиной. Я так мало знал о ней, что постоянно удивлялся. Любой факт ее жизни производил на меня впечатление сенсации.
Однажды меня удивило ее неожиданно резкое политическое высказывание. До этого я понятия не имел о ее взглядах. Помню, увидев в кинохронике товарища Гришина, моя жена сказала:
— Его можно судить за одно лишь выражение лица...
Так между нами установилось частичное диссидентское взаимопонимание.
И все же мы часто ссорились. Я становился все более раздражительным. Я был — одновременно — непризнанным гением и страшным халтурщиком. В моем столе хранились импрессионистские новеллы. За деньги же я сочинял литературные композиции на тему армии и флота.
Я знал, что Тане это неприятно.
Бернович назойливо повторял:
— К тридцати годам необходимо разрешить все проблемы, за исключением творческих.
Мне это не удавалось. Мои долги легко перешли ту черту, за которой начинается равнодушие. Литературные чиновники давно уже занесли меня в какой-то гнусный список. Полностью реализоваться в семейных отношениях я не хотел и не мог.
Моя жена все чаще заговаривала об эмиграции. Я окончательно запутался и уехал в Пушкинские Горы...
Формально я был холост, здоров, оставался членом Союза журналистов. Принадлежал к симпатичному национальному меньшинству. Моих литературных способностей не отрицали даже Гранин и Рытхэу.
Формально я был полноценной творческой личностью.
Фактически же пребывал на грани душевного расстройства...
И вот она приехала, так неожиданно, я даже растерялся. Стоит и улыбается, как будто все хорошо.
Я слышу:
— Ты загорел...
И потом, если не ошибаюсь:
— Дорогой мой...
Спрашиваю:
— Как Маша?
— Недавно щеку поцарапала, такая своевольная... Я привезла консервы...
— Ты надолго?
— Мне в понедельник на работу.
— Ты можешь заболеть.
— Чем же я заболею? — удивилась Таня.
И добавила:
— Между прочим, я и так нездорова...
Вот это логика, думаю...
— Да и неудобно, — говорит Татьяна, — Сима в отпуске. Рощин в Израиль собирается. Ты знаешь, Рощин оказался Штакельбергом. И зовут его теперь не Дима, а Мордхе. Честное слово...
— Я верю.
— Сурисы пишут, что у Левы хорошая работа в Бостоне...
— Давай я отпрошусь?
— Зачем? Мне хочется послушать. Мне хочется видеть тебя на работе.
— Это не работа. Это халтура... А ведь я двадцать лет пишу рассказы, которые тебя совершенно не интересуют...
— Раньше ты говорил — пятнадцать. А теперь уже — двадцать. Хотя прошло меньше года...
Поразительная у нее способность — выводить меня из равновесия. Но ссориться было глупо. Ссорятся люди от полноты жизни...
— Мы, — говорю, — тут вроде затейников. Помогаем трудящимся культурно отдыхать.
— Вот и хорошо. Коллеги у тебя приличные?
— Разные. Тут местная одна работает — Лариса. Каждый день рыдает у могилы Пушкина. Увидит могилу и — в слезы...
— Притворяется?
— Не думаю... Однажды туристы ей кухонный набор подарили за сорок шесть рублей.
— Я бы не отказалась...
Тут Галина назвала мою фамилию. Прибыли туристы из Липецка.
Я сказал Татьяне:
— Вещи можешь оставить здесь.
— У меня только сумка.
— Вот и оставь...
Мы направились к синему, забрызганному грязью автобусу. Я поздоровался с водителем и усадил жену. Затем обратился к туристам:
— Доброе утро! Администрация, хранители и служащие заповедника приветствуют наших гостей. Сопровождать вас доверили мне. Меня зовут... Нам предстоит...
И так далее.
Потом объяснил шоферу, как ехать в Михайловское. Автобус тронулся. На поворотах доносились звуки радиолы:
Дари огонь, как Прометей,
дари огонь без выбора,
и для людей ты не жалей
огня души своей...
Когда мы огибали декоративный валун на развилке, я зло сказал:
— Не обращайте внимания. Это так, для красоты...
И чуть потише — жене:
— Дурацкие затеи товарища Гейченко. Хочет создать грандиозный парк культуры и отдыха. Цепь на дерево повесил из соображений колорита. Говорят, ее украли тартуские студенты. И утопили в озере. Молодцы, структуралисты!..
Я вел экскурсию, то и дело поглядывая на жену. Ее лицо, такое внимательное и даже немного растерянное, вновь поразило меня. Бледные губы, тень от ресниц и скорбный взгляд...
Теперь я обращался к ней. Рассказывал ей о маленьком гениальном человеке, в котором так легко уживались Бог и дьявол. Который высоко парил, но стал жертвой обыкновенного земного чувства. Который создавал шедевры, а погиб героем второстепенной беллетристики. Дав Булгарину законный повод написать:
«Великий был человек, а пропал, как заяц...»
Мы шли по берегу озера. У подножия холма темнел очередной валун. Его украшала славянская каллиграфия очередной цитаты. Туристы окружили камень и начали жадно его фотографировать.
Я закурил. Таня подошла ко мне.
День был солнечный, ветреный, нежаркий. Нас догоняла растянувшаяся вдоль берега группа. Надо было спешить.
Ко мне подошел толстяк с блокнотом:
— Виноват, как звали сыновей Пушкина?
— Александр и Григорий.
— Старший был...
— Александр, — говорю.
— А по отчеству?
— Александрович, естественно.
— А младший?
— Что — младший?
— Как отчество младшего?
Я беспомощно взглянул на Таню. Моя жена не улыбалась, печальная и сосредоточенная.
— Ах да, — спохватился турист.
Надо было спешить.
— Пойдемте, товарищи, — бодро выкрикнул я, — шагом марш до следующей цитаты!..
В Тригорском экскурсия шла легко и даже с подъемом. Чему, повторяю, в значительной мере способствовали характер и логика экспозиции.
Правда, меня смутило требование одной дамы. Ей захотелось услышать романс «Я помню чудное мгновенье». Я ответил, что совершенно не умею петь. Дама настаивала. Выручил меня толстяк с блокнотом. Давайте, говорит, я спою...
— Только не здесь, — попросил я, — в автобусе.
(На обратном пути толстяк действительно запел. У этого болвана оказался замечательный тенор...)
Я заметил, что Таня устала. Решил игнорировать Тригорский парк. Мне и раньше случалось это делать. Я обращался к туристам:
«Кто из присутствующих уже бывал в заповеднике?»
Как правило, таковых не оказывалось. Значит, я могу нарушить программу без риска...
Мои туристы бегом спустились под гору. Каждый торопился сесть в автобус первым, хотя мест было достаточно и они были заранее распределены. Пока мы осматривали Тригорское, наши шоферы успели выкупаться. Волосы у них были мокрые.
— Поехали в монастырь, — говорю, — от стоянки налево...
Молодой водитель кивнул и спрашивает:
— Долго там пробудете?
— Полчаса, не больше.
В монастыре я познакомил Таню с хранителем Логиновым. Поговаривали, что
