- Я понял, - кивнул Ахунбабаев.
- Мы не можем больше терпеть такого положения. Необходимо добиться запрещения допуска паломников с той стороны.
И здесь, на мой взгляд, инициатива должна принадлежать вам - верховному органу власти республики.
- Религиозный вопрос стоит сейчас очень напряженно, - поправил на столе бумаги Юлдаш Ахунбабаев. - Это область высших интересов. Мусульманские страны, граничащие с нами, постоянно включают проблему свободы вероисповедания в сферу наших государственных отношений. И мы не можем игнорировать это. Приходится искать компромиссные решения.
- А разве вопрос защиты жизни наших людей от вооруженных бандитов стоит сейчас менее напряженно?
- Для этого и существуете вы и ваша грозная организация - карающий меч революции.
- Но если мы видим, откуда исходит вооруженная угроза Советской власти, а нам говорят, что по дипломатическим соображениям эту угрозу ликвидировать нельзя, как же нам дальше работать? Следить за каждым паломником отдельно? Ни людей не хватит, ни средств.
- Влиять на дипломатические отношения я не могу. Это не в моей власти. А средства на усиление борьбы с контрреволюцией найти можно. Конкретно что-либо обещать сейчас не стану, но разговор принимаю к сведению... Что же касается людей, то вам, очевидно, больше надо привлекать местное население, и в Шахимардане в первую очередь. Ведь кроме паломников и шейхов там есть еще и трудовая прослойка.
- Значит, государственная власть отказывается помочь нам официально ликвидировать зарубежный канал к усыпальнице святого Али?
- Повторяю, это вне наших возможностей.
- Тогда мы ликвидируем его сами.
- Каким образом?
- Дадим приказ по военному округу - закрыть границу для религиозных экскурсантов.
- Паломники начнут скапливаться с той стороны...
- И самые нетерпеливые, которых ждут тут у нас "молиться"
с кинжалом в зубах, полезут через границу по горам и ущельям.
И попадут в наши руки.
- Вы взвалите на нас много дополнительной и ненужной работы. Пойдут жалобы, протесты, ноты. Придется давать объяснения, писать десятки бумаг...
- Но пока на нас не взвалено слишком много ненужной работы. И речь идет не о бумагах, а о человеческих жизнях.
- Границу потом все равно придется открывать для паломников. Дипломаты добьются этого.
- И снова закрыть...
- Что же мы так и будем создавать друг другу дополнительные трудности в работе?
- А у нас, по моим наблюдениям, некоторые организации и работники только этим и занимаются.
- Меня вы, товарищ Пулатов, тоже причисляете к такого рода работникам?
- Вас, товарищ Ахунбабаев, не причисляю. Вы же не дипломат.
- Но как представитель государственной власти невольно разделяю дипломатическую точку зрения.
- Выходит, мы оба правы...
- И в то же время противоречим друг другу...
- Наш разговор, наверное, можно было бы назвать ярким примером ведомственных противоречий. Но это было бы смешно.
- Почему?
- У государственной власти не должно быть противоречий с отдельным ведомством. Интересы государственной власти должны быть всегда выше интересов любого ведомства.
- Наш разговор стоит того, чтобы перенести его в Центральный Комитет партии республики.
- Надеюсь, там будет найдена позиция, которая устроит нас обоих.
- Разумеется, без всяких личных обид и претензий?
- Безусловно.
- А ведь это, пожалуй, хорошо, что в высшей партийной инстанции мы всегда видим высшую форму истины...
- Товарищ Ахунбабаев, у меня к вам последний вопрос.
- Слушаю вас, товарищ Пулатов.
- В свое время к вам поступал сигнал из Шахимардана об усилении религиозной деятельности местных шейхов при гробнице святого Али.
- Да, поступал. Я поручил проверить его заместителю народного комиссара просвещения Алчинбеку Назири.
- Он доложил вам результаты проверки?
- Конечно. Сигнал оказался ложным... То есть не то чтобы совсем ложным, но некоторые вещи были там сильно преувеличены. У меня есть письменные объяснения Назири.
- Я не мог бы познакомиться с этим документом?
- Пожалуйста...
- Кстати, вы слышали о конфликте, который произошел между Назири и Хамзой?
- Слышал. Они, кажется, уже помирились.
- Меня здесь заинтересовал вот какой момент... Мой старший брат в молодости был другом Хамзы. Он очень много рассказывал мне о нем. И Хамза с детских лет был для меня, если так можно сказать, абсолютным эталоном верности и преданности коммунистическим идеалам. И, естественно, тот, кто выступал против Хамзы, всегда был для меня и противником коммунистических идеалов... Это, конечно, очень личное обстоятельство, но оно еще ни разу не подводило меня.
- Я готов взять эту формулу на вооружение, - очень серьезно сказал Юлдаш Ахунбабаев.
- Сейчас мне стали известны некоторые детали ссоры Хамзы с товарищем Назири, которого я тоже знаю очень давно... И вот теперь благополучные, как вы говорите, объяснения Алчинбека о положении в Шахимардане. А там на самом деле ситуация очень тревожная... Совпадение двух моментов - вражды к Хамзе и ложь о Шахимардане. Интуиция и опыт подсказывают - здесь что-то есть, нужно потянуть за эту нитку... Зная ваше отношение к Хамзе, ставлю вас в известность обо всем этом.
Хамза вернулся в Самарканд.
Дом, в котором они жили с Зульфизар до отъезда, стоял с закрытыми ставнями. Но розы перед окнами цвели все так же ярко и молодо.
Зульфизар, войдя во двор, наклонилась и сорвала большой красный бутон. Медленно поднесла его к лицу. Волна аромата коснулась ноздрей молодой женщины - они вздрогнули. Упали вниз ресницы, томно сузились глаза.
Хамза наблюдал за женой. И движения ее ресниц вдруг передали ему на расстоянии пряный запах нежных лепестков. Он "услышал" розу.
И мгновенно возникла мелодия - еще далекая, слабая, еле различимая, но уже единственная, своя...
Он быстро вошел в дом, сел к пианино и начал играть. Мелодия ускользала, таяла... он ловил ее, любовался ею... она снова исчезала... он находил ее и терял, сливался с ней, "видел" ее сквозь слабое серебристое сияние, она кружилась перед ним и вокруг него мерцающими красными соцветиями.
Зульфизар открыла ставни. Свет хлынул в окна. Хамза, улыбнувшись свету, продолжал играть. Пальцы как бы сами касались клавиш - без его участия. Он только слушал мелодию, одобряя или не одобряя ее.
Он просидел около пианино до самой темноты. И утром, едва рассвело, снова начал играть. Он стосковался по инструменту и опять до вечера не отходил от пианино. Сделал короткий перерыв на обед и снова вернулся. И все играл, играл, играл...
Так продолжалось несколько дней. Один напев сменял другой.
Мелодии роились в голове и в сердце. Иногда он снимал руки с клавиатуры, а музыка все звучала и звучала в нем. Слышались торжественные звуки сверкающих на солнце больших золотых труб. Серебристо вскрикивали фанфары. Потом вступали высокие голоса скрипок. Они звали за собой куда-то за облака и выше, выше...
Огромный хор поет что-то протяжное, возвышенное, оперное.
Мелькают огни, лица, поднятые вверх руки. Бурлит человеческое море перед полицейским участком в кишлаке Катта Авган, где началось восстание мардикеров... Шеренга солдат. Залп! Удары литавр, глухой рокот барабана... Падают убитые и раненые.
Народ в гневе бросается на царских опричников, оркестр гремит во всю свою мощь - водопад, ураган, тайфун звуков, фанфары зовут на мятеж против белого царя... Вихрь скрипок перебрасывает пламя народного возмущения из уезда в уезд. Как говорит пословица: народ подует - поднимется буря!.. Бай-контрабас оказывает упорное сопротивление, толстые золотые трубы байские прихвостни - поддерживают его... А по улицам кишлаков уже маршируют под бравые переливы флейты все новые и новые войска... Залп! Еще залп! Удар литавр - смертельный холод металла, рыдание барабана. Восстание подавлено - траурный плач скрипок, крики фанфар, стоны фагота...
...В дом приходили люди. Из Наркомпроса. Говорили о восстановлении театра. Хамза, сказавшийся больным, слушал невнимательно - музыка не отпускала его. Ему не хотелось возвращаться в театр - весь мир перед ним был перечеркнут пятью нотными линейками. Мир был заполнен только нотами. Не было никаких мыслей, были только мелодии. Лица людей, как круглые знаки нот, перепрыгивали с линейки на линейку. Лица "звучали" - - каждое своей нотой.
Несколько раз приезжал Рустам Пулатов. Говорили подолгу.
Вспоминали Коканд - Умара, Буранбая... Пулатов рассказал, что Алчинбек Назири выступил на партийном собрании с очень самокритичной речью, осудив методы своей работы, признав, что допустил перегиб в истории с проверкой идейного содержания репертуара театра. Но Хамзе было неинтересно даже это.
Он чувствовал себя по-настоящему хорошо только тогда, когда оставался вдвоем с Зульфизар и погружался в свое новое состояние - ожидание музыки. Зульфизар пела в саду, Хамза сидел около рояля, возникало начало мелодии, Хамза опускал руки на клавиши, повторял начало... Мелодия росла, крепла, наполнялась гармонией, вызывала в памяти картины прожитой жизни, сладко опускалась на сердце, светлой и мудрой печалью входила в душу, орошая ее безбрежным половодьем чувств, безотчетной и радостной полнотой творчества.
