-- Да. Я должен быть к вечеру у Михаила Михайловича на правобережном гольце. Ему нужны данные наблюдений смежных пунктов, чтобы подсчитать неувязки в треугольнике. Пишет, что не может отнаблюдать направление на Сагу, где сейчас Трофим, пирамида проектируется на дальние горы и плохо заметна.
-- А это не хорошо? Я ведь не разбираюсь в геодезии.
-- Если он так и не сможет в инструмент, даже с большим оптическим увеличением, четко увидеть пирамиду, то придется организовывать наблюдение с помощью световых сигналов: днем свет будут давать гелиотропом, то есть зеркалом, а ночью специальным фонарем. В этом случае, конечно, работы задержатся и для завершения их понадобится несколько дней хорошей погоды.
Нина не сводит с меня глаз.
-- С гольца, куда вы идете, видна пирамида, где сейчас находится Трофим?
-- Видна. А что?
-- Так просто, -- отвечает она и не сводит с меня глаз.
-- Потерпи, немного осталось, -- уговариваю я ее.
Люди расходятся по палаткам. Гаснет костер, и тьма окутывает стоянку. От реки, дождавшись полночи, ковыляет белым медведем туман.
-- Иди, Нина, спать. Ты устала. У тебя сегодня столько впечатлений!
-- Боюсь -- усну и не проснусь. Не верится, что человеку бывает так хорошо на земле, как мне у вас. Спокойной ночи. -- И она, вздрогнув от озноба, скрывается под пологом.
Затаилась тайга на груди онемевшей земли, закуталась в сизый туман.
Опять запах апорта. Это Нина подложила мне под подушку еще одно яблоко. Ну что ж, спасибо! Откусываю снежную мякоть, и снова ее аромат возвращает меня в сад моей юности, к сверстницам-яблоням...
Слышу, в темноте крадутся шаги к моему пологу. Кто-то осторожно касается рукою ситцевой стены.
-- Можно к вам? -- слышу шепот Нины. Я поднимаю край полога.
-- Садись вот сюда, на мешок.
Нина шарит в темноте руками по брезенту, ощупывает место, садится, опускает за собою полотнище полога. Меня обдает горячим дыханием.
-- Что случилось?
-- Возьмите меня завтра с собою на голец.
-- Да ты с ума сошла! Это далеко, и тебе без привычки не подняться туда.
-- Поднимусь, честное слово, поднимусь!
-- Не вижу, ради чего обрекать тебя на муки. Изорвешься, а то и искалечишься, тогда не отчитаться перед Трофимом! Нет, и не уговаривай!
В молчании Нина нащупывает мою руку, крепко жмет.
-- Возьмите, здесь я пропаду в ожидании Трофима.
Чувствую, как трудно не согласиться с нею.
-- Право, не знаю, что с тобою делать?
Она наклоняется к моему лицу, целует в щеку, исчезает за пологом в темноте.
-- Не радуйся преждевременно! -- кричу я ей вслед.
Михаил Михайлович пишет, что он еще не теряет надежды отнаблюдать Сагу без световых сигналов, ну а если этого не добьется? Упустит время -- и это будет пагубным для нас. Тут нельзя рисковать и одним днем. Решаюсь завтра утром заранее отправить необходимое оборудование на пункты. Таких пунктов четыре, в том числе и Сага. Трофиму пошлю письмо, пусть он задержится на гольце до окончания работы. Это будет надежнее. Как я сразу не догадался! Ведь на всех пунктах сейчас работают люди, и им ничего не будет стоить подать свет.
Утром слышу голос Улукиткана:
-- Пошто долго спишь, разве не пойдешь на голец?
-- Сейчас, Улукиткан, встану. Собирай оленей.
Над лагерем густо-синее и удивительно спокойное небо, какое бывает здесь только в эту позднюю осеннюю пору. Из-за леса поднимается солнце, и природа, еще не утратив сонного покоя ночи, раскрывается перед ним во всем своем великолепии.
Я стою с полотенцем в руках, не налюбуюсь. Сколько света! Как чудесно мешается тяжелый пурпур осин с ярко-зеленой хвоей стлаников, омытых ночным туманом. В густых космах увядшей травы горят разноцветные фонарики...
Нина уже встала. Я застаю ее на реке за чисткой посуды.
-- Каким чудесным утром встречает тебя первый день! -- кричу я, далеко не дойдя до берега.
Нина кивает головой.
-- Рано встала, боялась, что вы уйдете без меня.
-- А я ведь раздумал брать тебя на голец.
Ее лицо мгновенно омрачается.
-- Зачем же без меня решили этот вопрос?
-- Пользуюсь данной мне властью.
-- Но если вам дано право отменять свои решения, то вы можете и восстанавливать их?
-- Конечно.
-- Тогда я иду с вами на голец!
-- Ты с первого шага убедишься, что сделала глупость, -- говорю я. -Посмотрю, что на тебе останется, бедная женщина! В каком виде предстанешь ты хотя бы перед Михаилом Михайловичем.
-- Не сердитесь, постараюсь и перед Михаилом Михайловичем не потерять женского достоинства.
-- Послушайся доброго совета, останься в лагере и, чтобы не было скучно, наведи тут порядок. Как видишь, мы, мужчины, не очень-то требовательны к себе в условиях таежного общежития.
-- Клянусь всеми богами -- как вернемся, займусь лагерем: выскоблю, вымою, расчищу...
-- Вот уж не думал, что ты такая упрямая.
Пригнали оленей. Надо торопиться, путь не близкий. Петя Карев отправит без меня фонари и гелиотропы на пункты вместе с предписанием о подаче света.
Омрачает мошка. Она сегодня чуть свет приступила к своим обязанностям. Уже с утра засовываю голову в накомарник и, видимо, на весь день.
III. С нами Нина. Тороплю геодезистов. Лагерь под останцем. Ночные наблюдения. Охота за снежными баранами.
Караван ведет Улукиткан. Мы с Ниной идем позади. Продвигаемся вверх по галечному берегу Маи. Солнце уже обогрело тайгу. Горы отступили. В море света долина кажется слишком широкой и плоской. Вдоль русла, далеко до скал, тянется стеною лес, отодвинутый от реки половодьем.
Мы не торопимся. Нину разбирает любопытство. Диво для нее и болтовня кедровок, и тайга в брызгах позолоченной листвы, и неожиданный всплеск хариуса. То она остановится, прислушивается к шуму переката, точно пытается что-то угадать в этих ломких звуках. То вдруг, пробудившись, догоняет нас с радостным криком.
Улукиткан сворачивает к реке, останавливается у самой воды.
-- Однако, тут бродить будем, -- говорит он и начинает проверять вьюки на спинах оленей, подтягивать ремни.
Нина пугливо смотрит на прозрачный слив, усыпанный галькой, поворачивает ко мне голову,
-- Да, да, будем переходить реку, -- говорю я твердо. -- Это первое действие таежной арифметики.
-- Не такие задачи решала, -- храбрится Нина.
Я начинаю разуваться.
-- Послушай, Нина, воспользуйся оленем -- это, пoжалуй, будет надежнее.
-- Ни за что! Боязно. -- И она пугливо смотрит то на оленя, то на слив, гладкий, без единой завитушки, и прозрачный, как плавленое стекло.
-- Пошто напрасно ноги мочить будешь! -- говорит Улукиткан. -- Мой орон сильный, хорошо пойдет -- не упустит.
-- Нет, нет, не сяду!
В конце концов нам удается оторвать ее от земли и водворить на оленя.
-- Упаду!..
-- Улукиткан, веди! -- командую я.
-- Снимите, упаду... а-а-ай... -- и ее голос наполняется ужасом.
-- Сниму при условии, что вернешься в лагерь.
Она теряется от неожиданного предложения, но тотчас же берет себя в руки. Страх исчезает. На свежий румянец щек ложатся белые пятна. В глазах грозовой блеск -- это уже Любка -- решительная, смелая.
-- Что же, Улукиткан, вы стоите? -- говорит она мягко и начинает толкать пятками оленя.
Караван трогается. Нина хватается левой рукой за мое плечо. Зашумел под копытами оленей быстрый слив. Старик оказался хитрее меня, не снял олочи, идет твердо, торопится. Я бреду босиком по скользким камням, балансирую, как на канате. Уже минуем средину реки, самую глубокую. И тут моя нога застревает между камней. Невероятным усилием я выхватываю ее, но уже не могу удержать падающее по инерции тело. За мною в воду летит Нина. Я едва успеваю в последний момент поймать ее.
-- Пойдешь дальше? -- тут уж я не выдерживаю.
Нина встает, поворачивает ко мне лицо, все облепленное мокрыми волосами, и утвердительно кивает головою.
-- Предупреждаю, впереди есть место повеселее! И тут обнаруживается, что река унесла ее накомарник.
Как хорошо, что нас караулит солнце! На берегу мы выкручиваем одежду, снова надеваем ее на себя, и караван скрывается в узком ущелье.
Над сутулыми хребтами, куда идет наш путь, над нарядной тайгою, пахнущей спелой ягодой и упавшим листом, стынет прозрачная тишина бабьего лета. Хорошо в эту пору в лесу. Под серым сводом осеннего неба все кажется умиротворенным и уставшим. Какая грустная красота заключена в прощальном сиянии лесов, в их величественном увядании. Склоны гор пылают вечным закатом.
Тайга с трудом впускает нас в свои таинственные чертоги.
Лес захламлен папоротником, корявым валежником, сучьями. Всюду обкатанные валуны, бог знает когда принесенные сюда ледником. Тишину нарушает неистовый грохот ручья, стремительно бегущего с вершины ущелья.
Звериная тропа, присыпанная багряными листьями и умятая ногами геодезистов, ползет в глубь гор. С каждым шагом ближе теснятся стволы великолепных елей, густая черемуховая поросль; то и дело путь преграждает валежник, точно нарочно поваленный на тропе.
