Викторианские парадоксы мисс Джордж Элиот
Женщина, написавшая «Мидлмарч» и еще шесть романов под псевдонимом «Джордж Элиот», была и остается загадкой. Эта загадка приманивает и раздражает множество современных литературоведов. Отмахнуться от нее невозможно: «Мидлмарч» давно и прочно вошел в историю мировой литературы. Уже Вирджиния Вулф, не очень-то жаловавшая викторианских писателей, делала для Джордж Элиот исключение и называла «Мидлмарч» «одной из немногих английских книг, написанных для взрослых людей». Современные писатели Мартин Эмис и Джулиан Барнс называют «Мидлмарч» «величайшим английским романом». Эта книга неизменно входит в разнообразные литературные чарты, занимая в них высокие места; переиздания романа стоят на полках книжных магазинов между трудами Умберто Эко и Брета Истона Эллиса. Джордж Элиот, что называется, прошла проверку временем и обрела статус классика. Тем досаднее чувство, что нечто важное в ее книгах и в ее жизни проскальзывает мимо нас. Других классиков не мытьем, так катаньем втиснули в современные теории, которые, как нам кажется, должны объяснять всё. Джордж Элиот в прокрустово ложе этих теорий не укладывается никак.
Разумеется, точно так же в головах многих ее современников не укладывалось, как можно писать и делать все то, что Джордж Элиот писала и делала. Нынешние литературоведы с радостью списывают это на косность викторианцев, но парадокс заключается в том, что как раз викторианские читатели, судя по тиражам и отзывам, принимали Джордж Элиот такой, какой она была, и читали ее, невзирая на любые скандалы. Это сегодня мы непременно должны понять, была писательница феминисткой или же антифеминисткой, разделяла консервативные взгляды или радикальные, а полтора века назад такими вопросами никто особо не задавался. Викторианцев не смущали противоречия – они как никто понимали, что это органичная часть жизни и для того, чтобы понять другого человека, не обязательно навешивать на него ярлыки.
И более того: жизнь Джордж Элиот, достаточно счастливая даже по меркам начала XXI века, кажется абсолютно несовместимой с нашими представлениями о веке девятнадцатом – скучном, чопорном, религиозном, лицемерном, снобистском и так далее. Глубоко неясно, как в столь кошмарное время романы вроде «Мидлмарча» могли становиться бестселлерами. Заодно с литературоведческими теориями Джордж Элиот победно крушит и наше крайне искаженное, однобокое представление об эпохе правления королевы Виктории, а то и обо всем XIX веке, который, оказывается, был мудрее и свободнее, чем мы привыкли думать; местами – даже мудрее и свободнее нашей повседневности.
Книги Элиот обладают замечательным свойством: именно потому, что их невозможно подвергнуть умственной вивисекции, читатель вынужден сразу капитулировать перед писателем и, хочет он того или нет, попытаться принять его точку зрения, а она ко всему прочему постоянно смещается и ускользает (но об этом речь впереди). По какой-то метафизической иронии точно так же невозможно сфокусировать взгляд и на самой Джордж Элиот. Ее личность словно бы отталкивает любые попытки навесить на нее ярлык. Непонятно даже, как ее называть. Урожденная Мэри-Энн Эванс (Mary Anne Evans) под воздействием обстоятельств не раз и не два меняла свое имя: сначала убрала из него немую «e», потом долгое время подписывалась «Мариан Эванс», затем стала зваться Мариан Эванс Льюис, затем – Мэри-Энн Кросс. При этом в истории литературы она осталась под мужским псевдонимом, хотя надобность сохранять его отпала у писательницы практически сразу.
Но ладно имя. Все биографы уделяют особое внимание внешности Джордж Элиот, о которой мы, однако, не можем составить представления в силу противоречия между этой внешностью и тем впечатлением, которое она производила на окружающих. Полнее всего данное противоречие выразил писатель Генри Джеймс, написавший своему отцу в 1869 году: «Начать с того, что она блистательно уродлива и восхитительно отвратительна». Далее он расписывает уродливость Элиот в подробностях: низкий лоб, тусклые серые глаза, большой нависающий нос, огромный рот, полный неровных зубов, безобразные челюсти… Вслед за чем следует потрясающее признание: «Однако в этом безбрежном уродстве кроется могущественная красота, которая через минуту-другую вкрадывается в душу и очаровывает ее, и собеседник поневоле влюбляется в эту красоту, как это произошло со мной. Да, я буквально влюбился в этот синий чулок с лошадиным лицом. Не знаю, в чем тут волшебство, но оно более чем действенно. Замечательная физиогномика – приятное выражение лица, голос мягкий и богатый, как у наставляющего ангела, – мудрость в сочетании с привлекательностью – все это говорит о скрытом мире сдержанности, знания, гордости и силы – очень женственное чувство собственного достоинства и характер, заметные в этом броском некрасивом лице – сотни противоречивых оттенков самоосознания и простоты – скромность и искренность – грациозность и холодная беспристрастность – вот некоторые из более точных характеристик ее личности».
Похожее впечатление Джордж Элиот производила на всех подряд, включая Софью Ковалевскую, Мэри Гладстон, супругу премьер-министра Уильяма Юарта Гладстона («Я была впечатлена тем, насколько ее огромное лицо (смесь Савонаролы и Данте) выражает мягкость и искренность»), а также Тургенева, который говорил: «Я знаю, что она дурна собой, но когда я с ней, я этого не вижу», – и прибавлял, что встреча с Джордж Элиот заставила его понять, как можно до безумия влюбиться в очень некрасивую женщину. К сожалению, поскольку писательница умерла до появления кино, мы не можем увидеть ее «живьем», а имеющиеся в нашем распоряжении портреты и, тем более, фотографии (которых сохранилось не так много – Джордж Элиот запрещала их публикацию где могла) не дают нам почувствовать то, что чувствовали при общении с ней Тургенев и Джеймс.
То же самое можно сказать и про ее биографию: этот запечатленный на бумаге «портрет» вряд ли позволяет понять то главное, что делало Джордж Элиот собой.
Мэри-Энн Эванс родилась 22 ноября 1819 года (что делает ее ровесницей королевы Виктории и в каком-то смысле всей викторианской эпохи) в уорикширском поместье Эрбери в центральной Англии, традиционно называемой Мидлендс, «срединными землями». Она была младшей из трех детей Роберта Эванса, плотника, который благодаря острому уму и обширной эрудиции быстро дослужился до управляющего поместьем, и Кристины Эванс, урожденной Пирсон, дочери мелкого землевладельца. Родители Мэри-Энн были если не типичными представителями британского среднего класса середины XIX века, то, во всяком случае, теми людьми, которых превозносили впоследствии викторианские бытописатели, солью земли, на которой в конечном счете зиждилась империя. Это обстоятельство, а также место рождения сыграли в судьбе писательницы ключевую роль. Мидлендс был «срединной землей» не только по названию, но и по сути: здесь смыкались уходящая в прошлое деревенская пастораль и наступающая индустриальная эпоха. Сельские домики и бескрайние поля соседствовали в графстве Уорикшир с заводами и фабриками. Ощущение продуваемого ветрами перемен перекрестка истории осталось с Джордж Элиот навсегда: если в первых романах она описывала сельскую жизнь, которую знала очень хорошо (и викторианский читатель это ценил), действие ее поздних и наиболее известных книг происходит на стыке эпох, например, «Мидлмарч» – это роман (в том числе) о начале 1830-х, когда была проведена революционная парламентская реформа.
С детства Мэри-Энн много читала и, как многие читающие дети, часто сочиняла собственные сказки. Она даже радовалась тому, что у нее не было друзей: «На свободе я могла предаваться мечтам и выдумывать всевозможные истории, в которых была главным действующим лицом». Отрочество и юность девочки прошли в закрытых школах. В пять лет Мэри-Энн отдали в пансион мисс Лэтом в Эттлборо. Через несколько лет она перешла в пансион миссис Уоллингтон в Нанитоне, где подружилась с главной воспитательницей, ирландкой, которая принадлежала к евангельским христианам и искренне пыталась «привести нашу аномальную англо-евангелическую жизнь в какое-то соответствие с духом и безыскусным словесным посланием Нового Завета». В очередном пансионе в Ковентри Мэри-Энн попала под влияние Ребекки и Мэри Франклин, сестер-баптисток, и сделалась еще более серьезной и религиозной; впрочем, там же она начала расширять свой круг чтения – в него попали и Паскаль, и Шекспир, и Вальтер Скотт, и даже Байрон. В школе сестер Франклин Мэри-Энн начала даже сочинять свой первый роман – отрывки из него перемежаются в ее тетрадях со стихами религиозного содержания.
В конце 1835 года девушка вернулась домой, чтобы помогать своей сестре Крисси ухаживать за больными родителями. Мистер Эванс, страдавший от камней в почках, вскоре поправился; мать умерла от рака груди в феврале 1836 года. Когда в 1837 году Крисси вышла замуж, Мэри-Энн осталась в доме отца единственной хозяйкой. Смерть матери и болезнь отца только усилили ее религиозность, наполнив девушку решимостью встать на путь христианской аскезы. «О, если бы мы могли жить только для вечности, если бы мы могли осуществить ее близость, – писала она мисс Льюис. – Когда я слышу, что люди женятся и выходят замуж, я всегда с сожалением думаю о том, что они увеличивают число своих земных привязанностей, которые настолько сильны, что отвлекают их от мыслей о вечности и о Боге, и в то же время настолько бессильны сами по себе, что могут быть разрушены малейшим дуновением ветра… Я все-таки думаю, что самые счастливые люди – это те, которые не рассчитывают на земное счастье и смотрят на жизнь как на паломничество, призывающее к борьбе и лишениям, а не к удовольствиям и покою. Я не отрицаю, что есть люди, которые пользуются всеми земными радостями и в то же время живут в полном единении с Богом, но лично для меня это совершенно неосуществимо. Я нахожу, что, как говорит доктор Джонсон относительно вина, полное воздержание легче умеренности».
