Эрнст Гофман - Жак Калло

Эрнст Теодор Амадей Гофман

Жак Калло

Из "Фантазий в манере Калло"

Перевод А.В.Карельского

В первый том Собрания сочинений Э.-Т.-А. Гофмана (1776-1822) входят "Фантазии в манере Калло" (1814-1819), сделавшие его знаменитым, пьеса "Принцесса Бландина" (1814) и "Необыкновенные страдания директора театра" (1818).

{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.

Отчего, дерзновенный искусник, не могу я отвести взора от твоих диковинных фантастических листков? Отчего не дают мне покоя твои создания, часто лишь двумя-тремя смелыми чертами намеченные? Гляжу неотрывно на это роскошество композиций, составленных из противоречивейших элементов, - и вот оживают предо мною тысячи и тысячи образов, и каждый зримо и твердо, сверкая наиестественнейшими красками, выступает вперед, возникая нередко из самых отдаленных глубин фона, где его поначалу и разглядеть-то было невозможно.

Никакой другой мастер не сравнится с Калло в умении втиснуть в самые узкие пределы столь несметное изобилие явлений, кои с удивительной ясностью предстают нашему взору, соположенные друг с другом и неотделимые друг от друга, так что каждая единичность, себе довлея, вместе с тем встраивается и в совокупность. Что с того, что несговорчивые судьи попрекали его незнанием законов композиции и распределения света! Самый закон его искусства и заключается в преодолении живописных правил, а точнее говоря, его рисунки суть лишь отражения тех фантастических причудливых образов, что оживлены волшебством его неутомимой фантазии. Ибо даже в его картинах, взятых из жизни, во всех этих шествиях, баталиях{29} и т.п. есть некая решительно своеобычная жизненность, придающая его фигурам и их сочетаниям черты, я бы сказал, вместе и странного и знакомого. Даже и самые низкие проявления повседневности - к примеру, его крестьянская пляска под пиликанье музыкантов, рассевшихся, подобно птахам, на древесных ветках, - предстают в ореоле некой романтической оригинальности, и оригинальность эта дивным образом затрагивает душу, наклонную к фантастическому. Ирония, сталкивающая человеческое с животным и тем выставляющая на посмеяние всю ничтожность суеты людской, - такая ирония свойственна лишь глубоким умам, и для серьезного, проникновенного созерцателя в гротескных созданиях Калло, этих частию людях, частию животных, обнаруживаются все те потаенные связи, что сокрыты под маскою скоморошества. Разве не превосходен, к примеру, его черт, коего нос при искушении св. Антония вырастает в ружье, неотступно нацеленное на праведника? Потешный черт-пиротехник на том же рисунке, равно как и кларнетист, коему надобен особый орган, дабы сообщить необходимую полноту дыхания своему инструменту, столь же восхитительны.

Замечательно, что Калло и в жизни был столь же смел и дерзок, как в своих добротных, крепких рисунках. Рассказывают, что, понуждаемый Ришелье изобразить взятие его родного города Нанси{30}, он не обинуясь ответствовал: скорее он отрубит себе палец, нежели талантом своим увековечит унижение своего государя и отечества.

И если поэту или литератору явления обыденной жизни предстают как бы в атмосфере романтического призрачного царства его души, если он изобразит их в этом облекающем их сиянии словно в причудливом чужестранном наряде, - не дозволительно будет ему по крайности сослаться в свое оправдание на этого мастера и сказать: "Я хотел работать в манере Калло"?

ПРИМЕЧАНИЯ

В настоящий том Собрания сочинений включены произведения бамбергского и дрезденско-лейпцигского периодов (1808-1814) жизни Э.-Т.-А.Гофмана, а также главы 2-й части "Крейслерианы" и "Необыкновенные страдания директора театра", относящиеся к более позднему времени - 1814-1815 и 1817-1818 годам, но генетически с этими периодами связанные. Это годы "учения и мученичества" (высказывание Гофмана в передаче К.-Ф.Кунца), когда Гофман, интенсивно пробуя свои силы в разных сферах художественного творчества (живописи, музыке, литературе, театре), еще только определялся как исключительно одаренный и крайне своеобычный писатель, делая первые, хотя и достаточно уверенные шаги.

Появлению Гофмана в Бамберге 1 сентября 1808 года отдаленно предшествовали крупномасштабные события военно-политического характера продвижение наполеоновских войск на восток и оккупация ими Варшавы (ноябрь 1806 года), где в ту пору в прусском верховном суде провинции нес службу 30-летний кенигсбергский юрист Эрнст Теодор Амадей Гофман (до того служивший в судебных инстанциях Глогау, Берлина, Познани, Плоцка). Гофман был известен в городе не только как толковый чиновник, но и как подающий надежды художник и музыкант-энтузиаст. Через несколько дней после занятия Варшавы прусская администрация по приказу французов была распущена; Гофман остается без работы, а вскоре и без квартиры; с женой, годовалой дочерью и 12-летней племянницей он вынужден искать пристанища на чердаке одного из общественных зданий, Музыкального собрания. Так начинаются долгие годы мытарств, когда отстраненный от службы Гофман пытается заработать на жизнь искусством рисованием и композицией. В Берлине, куда он переезжает в июне 1807 года, его положение становится совершенно безысходным; ко всем испытаниям добавляются приступы нервной горячки, тяжелая болезнь жены, смерть двухлетней дочери, натянутые отношения с родственниками жены (усомнившимися в способности Гофмана содержать семью) и другое.

В письмах этой поры сплошь и рядом речь о "тяжких невзгодах", о борьбе "с жестоким гнетом обстоятельств", о "бесчисленных материальных лишениях" и т.п. "Работаю до изнеможения, - пишет он верному другу Теодору Гиппелю 7 мая 1808 г., - о здоровье уже и не думаю, а не зарабатываю ничего. Не стану описывать тебе свою нужду; она достигла крайней степени. Вот уже пять дней я ничего не ел, кроме хлеба, - такого еще никогда не было". "Поистине требуется сила духа, граничащая с героизмом, чтоб сносить все те горькие беды, что не перестают преследовать меня", - пишет он Гиппелю несколькими днями спустя. Поэтому предложение из Бамберга занять должность капельмейстера бамбергского театра (последовавшее за объявлением в газете) явилось для Гофмана подарком судьбы.

Ситуация в бамбергском театре оказалась, однако, не столь благоприятной, как ожидалось. Он управлялся бездарным директором Генрихом Куно, "невежественным и чванливым ветрогоном" (по словам Гофмана), которому, кроме административных обязанностей, были поручены режиссура и репертуарная часть; а также сиятельным меценатом графом фон Соденом, норовившим продвигать на сцену собственные литературные поделки. Театр стоял на грани банкротства, потому что бамбергская публика "не желала больше спокойно смотреть на творимые на сцене безобразия". Поэтому уже после нескольких месяцев музыкального директорства Гофману пришлось от должности отказаться и довольствоваться ролью театрального композитора с весьма скромным жалованьем.

Так или иначе, "ужасная война", вмешавшаяся в мирный ход событий в Европе и обозначившая резкий излом в гофмановской биографии, на свой лад способствовала раскрытию разносторонних художественных дарований молодого энтузиаста, грезившего искусством. Теперь Гофман был свободен от нудного чиновного крючкотворства и мог наконец целиком отдать себя "святому искусству".

Разнообразные музыкально-театральные занятия Гофмана этой поры превалируют над литературными.

Первостепенным среди искусств для него по-прежнему была музыка. Он не мог не видеть, что с публикацией "Кавалера Глюка" (1809) в его жизни открывается новая перспектива, но печатать свои первые вещи предпочитал анонимно и в большое искусство желал войти не иначе как автором музыкального шедевра.

Пока шедевра не получалось. Для бамбержцев Гофман был просто забавным юрким маленьким чудаком - рисовальщиком, литератором, эксцентричным капельмейстером посредственного театра.

"Кому могло прийти в голову, - иронизирует в своих воспоминаниях писательница Амалия Гинц-Годин, - что следует опасаться языка этого маленького человечка, вечно ходившего в одном и том же поношенном, хотя и хорошего покроя, фраке коричнево-каштанового цвета, редко расстававшегося даже на улице с короткой трубкой, из которой он выпускал густые облака дыма, жившего в крошечной комнатенке и обладавшего при этом столь саркастическим юмором? Кто из этих светлостей и сиятельств (т.е. местной знати. - Г.Ш.) додумался бы пригласить к себе подобный человеческий экземпляр, если бы благожелательный Маркус* не отворил ему многие двери?" Истоки мощного гофмановского антифилистерского пафоса при таком положении дел отыскать нетрудно.

______________

* Бамбергский врач, возглавлявший совет местного театра.

Мало кто из бамбержцев, не считая его близких друзей, догадывался о стесненности материального положения Гофмана. Временами она перерастала в угрожающее и безвыходное безденежье, и тогда в исполненных отчаяния письмах Гофмана к друзьям часты просьбы о небольшой ссуде, а к издателям - об авансе за еще только задуманные произведения. Все шло к тому, что измученный сплошными неурядицами и хроническим безденежьем Гофман готов был вернуться к чиновничьей карьере, а его друг Гиппель обещал исхлопотать ему место в Берлине. Именно под давлением материальных обстоятельств Гофман с радостью согласился на предложение лейпцигского и дрезденского театрального директора Йозефа Секонды занять место музыкального директора его оперной труппы, хотя знал, что ни большого творческого удовлетворения, ни решения его материальных проблем это ему не сулит.