Клапка Джером - Школьные годы Поля Келвера

Джером К.Джером

Школьные годы Поля Келвера

Пер. - И.Разумовская, С.Самострелова.

(Из романа "Поль Келвер" - "Paul Kelver", 1902)

Друзья моего детства, где вы сейчас? Где ты, златокудрый Табби, и ты, курносый Ленгли, и ты, Шамус, сильный духом, но слабый телом, ты, которого ничего не стоило положить на обе лопатки, но невозможно было заставить прокричать "сдаюсь!"; где ты, тощий Нийл, и ты, Дикки, веселый толстяк Дик; где плакса Болэтт и красавчик Бонни, обладатель множества галстуков, дравшийся только в черных кожаных перчатках? Где все вы остальные, чьих имен я не могу сейчас припомнить, хотя хорошо помню, как любил вас! Куда вы исчезли? В каких краях скитаетесь вы теперь, о тени прошлых дней?!

Если бы тогда мне сказали, что придет время и я больше не увижу ваших веселых лиц, не услышу ваших неистовых пронзительных приветственных криков, никогда не почувствую горячего пожатия ваших измазанных чернилами пальцев, никогда уже больше не буду драться и ссориться с вами, ненавидеть и любить вас, не знаю, смог ли бы я тогда примириться о этой мыслью!

Однажды, не так давно, мне показалось, что я видел тебя, Табби, тебя, с кем мы так часто открывали Северный полюс и исследовали истоки Нила. Помнишь, как мы тайно разбивали лагерь на пустынном берегу канала в Риджентс-парке и обсуждали наш скромный завтрак, состоявший из поджаренных ломтиков слоновьего языка, возмущаясь тем, что непосвященным они казались простыми лепешками? Там до наших ушей, чутких ушей охотников, доносился отдаленный рев голодных львов и тигров или унылое протяжное рычание белого медведя, становившееся все более громким и нетерпеливым по мере того как время приближалось к половине пятого. Тогда мы хватали свои ружья и, бесшумно ступая, напрягая зрение и слух, пробирались через джунгли, пока нам не преграждала путь остроконечная решетка зоологического сада.

Я уверен, Табби, что это был ты, хотя меня смутили бакенбарды и редкие седые волосы, сменившие твои густые золотистые кудри. Ты торопливо шел по Трогмортон-стрит, вцепившись в небольшой черный портфель. Я бы остановил тебя, но у меня не было времени, - я торопился на поезд и хотел еще успеть побриться. Интересно, узнал ли ты меня? Мне показалось, что ты взглянул на меня как-то холодно.

...А Шамус, наш храбрый, добросердечный Шамус! Было время, когда ты способен был полчаса драться, чтобы спасти лягушку, с которой хотели содрать кожу, а теперь, говорят, ты стал сборщиком подоходного налога и прославился своей способностью не доверять никому, редкой даже среди служащих министерства финансов. Говорят, ты стал человеком, не верящим в людей и не ведающим милосердия. Да не приведет тебя судьба в тот квартал, где я живу.

Все это проделки старика Времени, хлопотливого подручного Матери-Природы. Это он снует по ее обширным залам, наводит всюду порядок, засыпает свежей землей потухшие вулканы, расчищает вековые дебри, сравнивает с землей могильные холмы, заживляет на буках кору, изрезанную влюбленными.

Сначала я отнюдь не пользовался любовью своих одноклассников, и это было первым горем, выпавшим мне на долю. Со временем всем нам - взрослым мужчинам и женщинам - обычно удается убедить себя, что если мы чего-то и не достигли в жизни, то уж во всяком случае, в той или иной мере, пользуемся любовью окружающих. А без этого, мне кажется, лишь немногие из нас отважились бы смотреть жизни в лицо. Но ребенок, лишенный защитной одежды самообмана и столкнувшийся с горькой правдой, страдает гораздо больше взрослых. Я болезненно переживал остракизм, которому я подвергся, но страдал молча, как было свойственно моему характеру.

- Бегать умеешь? - спросил меня в один прекрасный день вожак младшего четвертого класса, выдающаяся личность, чью фамилию я уже забыл. Это был высокий малый, с носом, похожим на клюв, и с манерами человека, рожденного повелевать. Он был сыном торговца тканями с Эджвер-род и, поскольку дела его отца шли плохо, должен был впоследствии удовольствоваться скромным местом младшего клерка одного из гражданских ведомств. Но нам, мальчишкам, он всегда казался будущим герцогом Веллингтонским, и, как знать, может быть, при других обстоятельствах он бы им и стал.

- Да, - ответил я.

Умение быстро бегать было, действительно, одним из моих достоинств, и, по-видимому, слух об этом дошел до него.

- А ну, сделай два круга по двору, да побыстрей, - скомандовал он, - а я посмотрю!

Я прижал локти к бокам, и помчался. Как я был благодарен ему за то, что он публично заговорил со мной - отщепенцем! И, чтобы угодить ему, я старался изо всех сил. Тяжело дыша, я остановился перед ним и понял, что он доволен.

- Почему тебя не любят ребята? - спросил он прямо.

Если бы я только мог преодолеть свою застенчивость и сказать то, что думал: о повелитель младшего четвертого класса! Ты, которому по воле богов прямо в руки упало счастье - единственное в жизни счастье, которого стоит добиваться! Ты, к кому обращены сердца всех учеников четвертого класса, открой мне секрет своей популярности. Как мне добиться ее? Я заплатил бы за нее любой ценой! Такому маленькому честолюбцу, как я, популярность представляется пределом мечтаний, и так будет еще долго, пока с годами я не научусь уму-разуму. Неприязнь сверстников отравляет всю мою жизнь. Почему, когда я подхожу, мои весело болтающие одноклассники сейчас же замолкают? Почему они не дают мне играть с ними? Что отделяет меня от них? Почему они сторонятся меня? Я прячусь по углам и проливаю жгучие слезы стыда. Завистливыми глазами слежу я за всеми, кому дан чудесный дар, вслушиваюсь в каждое их слово. В чем же секрет успеха? За что любят Томми? За то, что он важничает? Но тогда и я начну важничать, замирая от страха и надеясь на успех. Но почему - почему, восхищаясь Томми, они встречают меня всякими попугайскими проделками и кичливо выступают рядом со мной, словно надутые голуби? А Дикки? Может быть, его любят за веселые проказы? За то, что он отбивает у них мячи, срывает с них шапки и неожиданно вскакивает им на спину? Почему Дика они награждают смехом, а мне разбивают нос и окружающая меня неприязнь все растет? А ведь я не тяжелее Дика, пожалуй даже фунта на два легче! Может быть, они любят Билл за то, что он такой ласковый? Так ведь и я готов обнимать их, но они сердито вырываются из моих объятий. Может быть, притвориться равнодушным? И я ухожу от них, изо всех сил стараясь казаться беззаботным. Но никто не спешит за мной вслед, ни одна дружеская рука не пожимает мою руку. Может быть, мне следует попробовать расположить их к себе добрыми делами? Ах, если бы! Как бы я трудился для них! Я решал бы за них задачи - задачи у меня всегда хорошо получались, - писал бы за них сочинения, я с радостью принимал бы вместо них наказания, если бы только они платили мне за это любовью и, что еще важнее, хотя бы немного восхищались мной!

Но вожаку я мог только обиженно ответить:

- Они меня любят - некоторые.

- Не ври, - заявил он, - ты же сам знаешь, что никто тебя не любит!

И я повесил голову.

- Вот что, - продолжал он своим властным тоном. - Я помогу тебе показать себя. В субботу мы играем в зайца и гончих. Можешь быть одним из зайцев. Но не говори об этом никому. Просто приходи в субботу, и я все устрою. Только смотри, тебе придется бежать во все лопатки!

Не дожидаясь ответа, он ушел, оставив меня приветствовать саму Радость, летевшую мне навстречу с распростертыми объятиями. У каждого из нас бывают минуты великого торжества. Это случается и с политическим деятелем, когда руководитель парламентской фракции отрывается от болтовни с передними скамьями, чтобы с улыбкой поздравить его по поводу его поистине великолепного маленького спича; и с юным драматургом, когда он в своей комнате на мансарде читает записку от директора театра с приглашением зайти сегодня в одиннадцать утра; и с младшим лейтенантом, когда командир подзывает его к своему стремени. В эти минуты солнечные лучи пробиваются сквозь утренний туман, освещая весь расстилающийся перед нами мир, в котором ясно виден наш дуть вперед.

Помня данное мне приказание, я никому в школе ни словом не обмолвился о свалившемся на меня великом счастье. Но домой я бежал бегом, и не успела за мной захлопнуться парадная дверь, как я выпалил:

- Я буду зайцем, потому что быстро бегаю! Гончей может быть каждый, а зайцев два, и все хотят меня. А можно мне купить свитер? Мы начинаем игру в субботу. Он видел, как я бегаю! Я два раза обежал спортивную площадку. Он сказал, что я здорово бегаю! Быть зайцем - это же большая честь. Старт на Хемпстедской пустоши. Можно мне еще купить туфли?

И свитер и туфли мы с мамой купили в тот же день, - меня мучил страх, что если мы не поспешим, то последний в Лондоне синий в белую полоску свитер будет продан и ни в одном магазине не останется беговых туфель. А вечером, перед тем как идти спать, я облачился во все это одеяние и любовался собой перед зеркалом. И с того дня до конца недели я, к ужасу своей матери, упражнялся в прыжках через стулья и спускался с лестницы самым головоломным и рискованным способом. Но, как я объяснял дома, на карту было поставлено уважение младшего четвертого класса, и стоило ли думать о перилах лестницы и ногах, когда дело шло о чести и славе! Отец кивал головой и поддерживал меня, как подобает мужчине, а мать прибавила к своим молитвам еще одну.