Лев Толстой - Два гусара

Л.Н.Толстой

ДВА ГУСАРА

(Посвящается графине М. Н. Толстой)

(1856)

... Жомини да Жомини,

А об водке ни полслова...

Д. Давыдов.

В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, - в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, - когда в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, - в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, в губернском городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.

I.

- Ну, всё равно, хоть в залу, - говорил молодой офицер в шубе и гусарской фуражке, только что из дорожных саней, входя в лучшую гостиницу города К. - Съезд такой, батюшка, ваше сиятельство, огромный, - говорил коридорный, успевший уже от денщика узнать, что фамилия гусара была граф Турбин, и поэтому величавший его: "ваше сиятельство". - Афремовская помещица с дочерьми обещались к вечеру выехать: так вот и изволите занять, как опростается, одиннадцатый нумер, - говорил он, мягко ступая впереди графа по коридору и беспрестанно оглядываясь. В общей зале перед маленьким столом, подле почерневшего, во весь рост портрета императора Александра, сидели за шампанским несколько человек здешних дворян, должно быть, и в сторонке какие-то купцы, проезжающие, в синих шубах. Войдя в комнату и зазвав туда Блюхера, огромную серую меделянскую собаку, приехавшую с ним, граф сбросил заиндевевшую еще на воротнике шинель, спросил водки и, оставшись в атласном синем архалуке, подсел к столу и вступил в разговор с господами, сидевшими тут, которые, сейчас же расположенные в пользу приезжего его прекрасной и открытой наружностью, предложили ему бокал шампанского. Граф выпил сначала стаканчик водки, а потом тоже спросил бутылку, чтоб угостить новых знакомых. Вошел ямщик просить на водку. - Сашка! - крикнул граф: - дай ему! Ямщик вышел с Сашкой и снова вернулся, держа в руке деньги. - Что ж, батюшка васясо, как, кажется, старался твоей милости! полтинник обещал, а они четвертак пожаловали. - Сашка! дай ему целковый! Сашка, потупясь, посмотрел на ноги ямщика. - Будет с него, - сказал он басом, - да у меня и денег нет больше. Граф достал из бумажника единственные две синенькие, которые были в нем, и дал одну ямщику, который поцеловал его в ручку и вышел. - Вот пригнал! - сказал граф: - последние пять рублей. - По-гусарски, граф, - улыбаясь, сказал один из дворян, по усам, голосу и какой-то энергической развязности в ногах, очевидно, отставной кавалерист. - Вы здесь долго намерены пробыть, граф? - Денег достать нужно; а то бы я не остался. Да и нумеров нет. Чорт их дери, в этом кабаке проклятом... - Позвольте, граф, - возразил кавалерист, - да не угодно ли ко мне? Я вот здесь, в седьмом нумере. Коли не побрезгуете покамест проночевать. А вы пробудьте у нас денька три. Нынче же бал у предводителя. Как бы он рад был! - Право, граф, погостите, - подхватил другой из собеседников, красивый молодой человек: - куда вам торопиться! A ведь это в три года раз бывает - выборы. Посмотрели бы хоть на наших барышень, граф! - Сашка! давай белье: поеду в баню, - сказал граф, вставая. - А оттуда, посмотрим, может, и в самом деле к предводителю дернуть. Потом он позвал полового, поговорил о чем-то с ним, на что половой, усмехнувшись, ответил, "что всё дело рук человеческих", и вышел. - Так я, батюшка, к вам в нумер велю перенести чемодан, - крикнул граф из-за двери. - Сделайте одолжение, осчастливите, - отвечал кавалерист, подбегая к двери. Седьмой нумер! не забудьте. Когда шаги его уже перестали быть слышны, кавалерист вернулся на свое место и, подсев ближе к чиновнику и взглянув ему прямо улыбающимися глазами в лицо, сказал: - А ведь это тот самый. - Ну? - Уж я тебе говорю, что тот самый дуэлист-гусар, - ну, Турбин, известный. Он меня узнал, пари держу, что узнал. Как же, мы в Лебедяни с ним кутили вместе три недели без просыпу, когда я за ремонтом был. Там одна штука была - мы вместе сотворили - от этого он как будто ничего. А молодчина, а? - Молодец. И какой он приятный в обращении! ничего так не заметно, отвечал красивый молодой человек. - Как мы скоро сошлись... Что, ему лет двадцать пять, не больше? - Нет, оно так кажется; только ему больше. Да ведь надо знать, кто это? Мигунову кто увез? - он. Саблина он убил, Матнева он из окошка за ноги спустил, князя Нестерова он обыграл на триста тысяч. Ведь это какая отчаянная башка, надо знать. Картежник, дуэлист, соблазнитель; но гусар-душа, уж истинно душа. Ведь только на нас слава, а коли бы понимал кто-нибудь, что такое значит гусар истинный. Ах, времечко было! И кавалерист рассказал своему собеседнику такой лебедянский кутеж с графом, которого не только никогда не было, но и не могло быть. Не могло быть, во-первых потому, что графа он никогда прежде не видывал и вышел в отставку двумя годами раньше, чем граф поступил на службу, а во-вторых потому, что кавалерист никогда даже не служил в кавалерии, а четыре года служил самым скромным юнкером в Белевском полку и, как только был произведен в прапорщики, вышел в отставку. Но десять лет тому назад, получив наследство, он ездил действительно в Лебедянь, прокутил там с ремонтерами семьсот рублей и сшил себе уже было уланский мундир с ранжевыми отворотами с тем, чтобы поступить в уланы. Желание поступить в кавалерию и три недели, проведенные с ремонтерами в Лебедяни, осталось самым светлым, счастливым периодом в его жизни, так что желание это сначала он перенес в действительность, потом в воспоминание и сам уже стал твердо верить в свое кавалерийское прошедшее, что не мешало ему быть по мягкосердечию и честности истинно достойнейшим человеком. - Да, кто не служил в кавалерии, тот никогда не поймет нашего брата. - Он сел верхом на стул и, выставив нижнюю челюсть, заговорил басом. - Едешь, бывало, перед эскадроном, под тобой чорт, а не лошадь, в ланцадах вся; сидишь, бывало, этак чортом. Подъедет эскадронный командир на смотру. "Поручик, говорит, пожалуйста - без вас ничего не будет - проведите эскадрон церемониалом". Хорошо, мол, а уж тут - есть! Оглянешься, крикнешь, бывало, на усачей своих. Ах, чорт возьми, времечко было! Вернулся граф, весь красный и с мокрыми волосами, из бани и вошел прямо в седьмой нумер, в котором уже сидел кавалерист в халате, с трубкой, с наслаждением и некоторым страхом размышлявший о том счастии, которое ему выпало на долю - жить в одной комнате с известным Турбиным. "Ну, что, приходило ему в голову, - как вдруг возьмет да разденет меня, голого вывезет за заставу да посадит в снег, или... дегтем вымажет, или просто... нет, по-товарищески не сделает..." утешал он себя. - Блюхера накормить, Сашка! - крикнул граф. Явился Сашка, с дороги выпивший стакан водки и захмелевший порядочно. - Ты уж не утерпел: напился, каналья!.. Накормить Блюхера! - И так не издохнет: вишь, какой гладкий! - отвечал Сашка, поглаживая собаку. - Ну, не разговаривать! пошел, накорми. - Вам только бы собака сыта была, а человек выпил рюмку, так и попрекаете. - Эй, прибью! - крикнул граф таким голосом, что стекла задрожали в окнах, и кавалеристу даже стало немного страшно. - Вы бы спросили, ел ли еще нынче Сашка-то что-нибудь. Что ж, бейте, коли вам собака дороже человека, - проговорил Сашка. Но тут же получил такой страшный удар кулаком в лицо, что упал, стукнулся головой о перегородку и, схватясь рукой за нос, выскочил в дверь и повалился на ларе в коридоре. - Он мне зубы разбил, - ворчал Сашка, вытирая одной рукой окровавленный нос, а другой почесывая спину облизывавшегося Блюхера, - он мне зубы разбил, Блюшка, а всё он мой граф, и я за него могу пойти в огонь - вот что! Потому, он мой граф, понимаешь, Блюшка? А есть хочешь? Полежав немного, он встал, накормил собаку и почти трезвый пошел прислуживать и предлагать чаю своему графу. - Вы меня просто обидите, - говорил робко кавалерист, стол перед графом, который, задрав ноги на перегородку, лежал на его постели: - я ведь тоже старый военный и товарищ, могу сказать. Чем вам у кого-нибудь занимать, я вам с радостию готов служить рублей двести. У меня теперь нет их, а только сто; но я нынче же достану. Вы меня просто обидите, граф! - Спасибо, батюшка, - сказал граф, сразу угадав тот род отношений, который должен был установиться между ними, трепля по плечу кавалериста, спасибо. Ну, так и на бал поедем, коли так. А теперь что будем делать? Рассказывай, что у вас в городе есть: хорошенькие кто? кутит кто? в карты кто играет? Кавалерист объяснил, что хорошеньких пропасть на бале будет, что кутит больше всех исправник Колков, вновь выбранный, только что удали нет в нем настоящей гусарской, а так только малый добрый; что Илюшкин хор цыган здесь с начала выборов поет, Стешка запевает, и что нынче к ним все от предводителя собираются.