Зигфрид Ленц
Людмила
Всякий, кто бывал у меня дома, по дороге не мог не приостановиться возле трех окон старого морского волка капитана Бродерсена, где среди гераней и петуний выставлены необычные сувениры, привезенные со всех концов света на память о дальних плаваниях: аляповатые фарфоровые мопсы, резные штуковины из эбенового дерева, парные азиатские статуэтки упитанных любовников, исполненных безмятежной неги, духовые трубки для стрельбы и два коричневатых чучела маленьких легуанов. Вечно зябнущий в глубине своей комнаты старый капитан неизменно радовался, когда очередной гость замедлял шаг или даже останавливался, не в силах пройти мимо заморских диковин. Я ничуть не сомневался, что и Пюцман, визит которого был назначен на восемь утра, обратит на них внимание, а возможно, даже засмотрится, однако налоговый инспектор, появившийся точно к сроку, стремительно прошагал, не глядя по сторонам, мимо трех окон прямо к боковой двери, после чего сразу же раздался звонок.
Признаться, когда он вошел в гостиную, одновременно служившую мне кабинетом, я испытал некоторое облегчение, ибо вместо старого, потертого жизнью и страдающего повышенной кислотностью налоговика со мной поздоровался молодой человек, настолько светлокожий, что при виде его на ум поневоле приходило сравнение со сдобной булочкой. Он носил очки с круглыми стеклами в темной роговой оправе. В его пухлом лице было что-то ребяческое, невинное, далекое даже от намека на профессиональную подозрительность; скорее оно выражало нечто вроде нерастраченной детской способности удивляться. Пожалуй, такого человека не назовешь толстяком, но его склонность к полноте была уже очевидной, о чем наглядно свидетельствовал пиджак, туго обхватывавший бедра.
Поставив объемистый черный портфель на пол, он, медленно кивая, осмотрелся, его рассеянный взгляд прошелся по кушетке, на которой я обычно сплю, по самодельному стеллажу для книг, по подаренному мне капитаном Бродерсеном письменному столу из вишневого дерева; с таким видом, будто у него нет сил противостоять искушению, он жестом попросил у меня разрешения заглянуть в исписанные от руки странички. Интерес его был явно неподделен. Пока он, склонившись над листками, разбирал первые фразы, я пояснил, что как раз бьюсь над рассказом, который должен называться "Скажите, как пройти..."; молодой человек откликнулся на мои пояснения, задумчиво повторив название рассказа, после чего спросил, где он мог бы расположиться. Я пригласил его на кухню и усадил там за стол, термос с кофе уже стоял наготове; здесь же лежали документы, которые он меня просил подготовить по телефону, а именно тетрадь, куда я записывал все мои доходы, и совсем еще новая с виду картонка из-под обуви, куда складывались всевозможные чеки и квитанции. С картонкой соседствовала моя первая книга, повесть "Предоставление гражданства". Хоть и оставалось у меня всего два последних экземпляра, один из них я решил подарить инспектору, рассудив, что подобная любезность не повредит. Прежде чем сесть, молодой человек взял книгу, с интересом прочитал аннотацию, затем вернул книгу мне.
- Нет, это вам, - сказал я, - примите в подарок.
- Очень жаль, но не могу, - сказал он с огорчением.
- Это же всего лишь книга, - сказал я.
Он улыбнулся:
- Всего лишь? С каких, интересно, пор?
Бухнув свой портфель на стол, он уселся, пробормотал "приступим к делу", после чего выудил из портфеля пачку - я сразу узнал их - контрольных извещений, которые рассылаются радиостанциями в финансовые ведомства, чтобы подтвердить выплату гонораров. Прищурившись, он взглянул на меня:
- Надеюсь, мне не придется беспокоить вас слишком часто.
- Если возникнут вопросы - зовите, - ответил я и оставил его одного, дверь лишь слегка притворил, а сам подсел к письменному столу.
Вознамерившись забыть о присутствии постороннего человека и продолжить работу над рассказом, я, дабы привести себя в рабочее состояние, перечитал заново первые пять страниц пролога, где приехавший в город старик спрашивает у местного жителя дорогу и получает совершенно невразумительный ответ, который в этом и состоял замысел - оказывается своеобразным портретом и провинциального городка, и его обитателей. Сосредоточиться не удавалось. Я начал придумывать, как бы переименовать название улицы, и вздрогнул от звука, который донесся с кухни; на миг там все стихло, потом я услышал, что Пюцман наливает себе кофе. Невольно я представил себе, как он жует толстый бутерброд с копченой колбасой, отхлебывает мой кофе и при этом вожделенно разглядывает мою тетрадь с записью доходов. Но он ел бесшумно. Некоторое время я прислушивался, ожидая какого-либо движения, неодобрительного возгласа, протестующей реплики, тихого ехидного смешка, однако так ничего и не услышал. Я принялся размышлять, какие причины могут послужить основанием для переименования улицы - собственно, причина в наших краях всегда бывает одна: исправление исторических ошибок.
- Можно вас потревожить? - озабоченно спросил Пюцман. Он возник в дверях, легонько помахивая бумагами, в которых, вероятно, заподозрил некий подвох, хотя в его мясистой руке они выглядели вполне безобидными, даже какими-то жалкими.
- Судя по всему, - сказал он, - на протяжении некоторого времени вы имели регулярные заработки в нашем окружном ведомстве, не так ли?
- Да, я преподавал немецкий язык, - подтвердил я, поскольку действительно уже больше года ездил в бывшую Маккензеновскую казарму, где вел занятия с переселенцами. Там размещались немцы, которые прибыли в Германию из Сибири и с Поволжья. - Я помогаю им освоиться у нас, понимаете?
- Понимаю, - сказал он, - прекрасно понимаю; ведь они приехали из совершенно иного мира, из тундры, из степей.
- В том-то и дело, - сказал я.
Он взглянул на бумаги:
- Тут у вас заявляется на списание с налогообложения подарочный набор стоимостью в сто тридцать марок, получатель не указан.
Мне ни в коем случае не хотелось, чтобы прозвучало имя Людмилы, поэтому я, слегка обескураженный требовательным выражением его лица, пробормотал:
- Набор использовался в качестве наглядного пособия на одном из моих занятий, поэтому я счел списание оправданным. - Поскольку Пюцман взглянул на меня так, будто я сыпанул ему в глаза перцу, я поспешил добавить: - Содержимое подарочного набора стало хорошей темой для урока; хотите я перечислю, что...
Он махнул рукой, пожал плечами и вернулся на кухню.
Я сел за стол, вновь попытался сосредоточиться на рассказе, как неожиданно перед моими глазами возникла улыбающаяся Людмила; она бодро шагнула навстречу мне в бывшей каптерке, где теперь находилась наша классная комната, и весело сказала: "Меня зовут Людмила Фидлер, я приехала из Томска; меня отрядили помогать вам, если возникнут проблемы, особенно с объяснением тех выражений, которые нужно знать, когда обращаешься в здешние учреждения". Под пристальными взглядами восемнадцати моих учеников - в основном это были пожилые мужчины и женщины, которые позднее, терпеливо пожевывая шоколад, со смирением и не без интереса внимали моим наставлениям по части немецких житейских дел, - я поздоровался с ней и тут же, во время несколько затянувшегося рукопожатия понял, что наши отношения не ограничатся одним лишь решением языковых проблем, возникающих то и дело на уроке. Ее черные коротко стриженные волосы удивительным образом контрастировали с глазами цвета морской волны - ничего подобного мне прежде видеть не доводилось; мечтательность и лукавство сочетались в ее скуластом лице, которое, некогда опаленное солнцем, теперь, будто немного остыв, еще продолжало светиться; Людмиле - моя догадка подтвердилась - недавно исполнилось двадцать; на ней было узкое бежевое платье, украшенное несколькими декоративными жуками-нехрущами, которые, как я узнал потом, ей очень нравились. Если правда, что секрет настоящей красоты всегда заключается в маленьком изъяне и что покоряет она именно своим небольшим отклонением от идеального совершенства, то такое определение красоты вполне подходило к Людмиле; ее маленьким изъяном были зубы - мелкие и острые, как у мышки.
Урок, который я вел с ее помощью, проходил довольно живо; я объяснял ученикам, например, право гражданина на подачу тех или иных жалоб, знакомил их с соответствующими речевыми оборотами, которые могут понадобиться, чтобы сформулировать свои претензии в каком-нибудь учреждении, в ресторане или же в общественном транспорте; все это удивляло моих слушателей, удивляло и порой забавляло.
Я пытался растолковать особенности нашего жилищного права и то, что квартирный найм отличается от аренды производственного помещения, а в спорных случаях производится разбирательство по поводу законного или незаконного использования жилплощади и тогда в специальном предписании фиксируется, что можно делать в своей квартире, а что нельзя; тут один старик поинтересовался, разрешено ли, скажем, на дому чинить обувь для себя и для соседей. Людмила успокоила его, объяснив, что он по-прежнему сможет заниматься починкой собственной обуви - вот только если к нему, как раньше, станет ходить вся деревня, то понадобится особый патент.
