Мальчик поставил котелок передо мной на землю - он оказался полон молока. Потом достал из-за пазухи лепешку желтого масла, красиво облепленную альпийскими цветками, и белоснежный сыр, завернутый в ароматные травы.
Вид этот восхитил меня, и я спросил его в шутку:
- Так стало быть, масло и сыр произрастают здесь среди камней, и тебе посчастливилось найти источник, текущий молоком?
- Ты, может быть, и способен совершить такое чудо, - ответил мальчик, а я просто спустился к Черному озеру и попросил для тебя пищи у молодых женщин, которые там живут.
Он достал муку из подобия кладовки при хижине, развел огонь в очаге и принялся месить тесто.
- Значит, мы не одни в этой пустыне? - спросил я. - Объясни мне, где находится озеро, на берегу которого живут такие щедрые люди?
- Черное озеро, - ответил он, щурясь от дыма, - вон за той вершиной, и на обрыве над ним стоит молочное хозяйство. Но место там дурное. Озеро такое глубокое, что доходит до самого ада, через трещины в скалах слышно гудение и треск пламени и вопли грешных душ. А уж свирепых злых духов там такое множество, как нигде в целом свете. Смотри, остерегись. При всей твоей святости, как бы тебя там не прихватили хвори: за молоком, маслом и сыром можно ходить и к Зеленому озеру, дальше вниз. Но я скажу этим женщинам, чтобы присылали тебе провизию сюда, они будут рады услужить; а если ты еще по воскресеньям согласишься читать у них проповедь, они за тебя даже самому черту глаза вырвут.
Как только мы поели - а я в жизни не пробовал пищи вкуснее, - мальчик бросился на землю и тут же на солнцепеке уснул, подняв такой жизнерадостный храп, что я при всем желании долго не мог последовать его примеру.
22
Я проснулся. Солнце уже спряталось за пиками окружающих гор. Сначала мне показалось, будто это все еще сон, но скоро я очнулся и осознал всю безмерность моего одиночества, когда услышал в отдалении бодрые возгласы уходящего мальчика. Он, как видно, пожалел меня будить и отправился в обратный путь, не попрощавшись, так как ему было важно спуститься к Зеленому озеру до наступления темноты.
Я вошел в хижину. Там вовсю полыхал огонь в очаге, и рядом были сложены заготовленные дрова. Юный служка позаботился и о моем ужине, выставив к огню молока и хлеба. А также взбил солому на жесткой скамье и постелил сверху кусок шерстяной ткани, за что я ему очень благодарен.
Освеженный продолжительным сном, я допоздна задержался снаружи у входа в хижину. Прочитал молитвы, обратясь лицом к серым скалам под ночным небом, где на черном бархате весело мерцали звездочки. Здесь, наверху, они куда ярче, чем в долине, кажется, встань на самую высокую вершину, протяни руку достанешь.
Под этим ночным небом, иззолоченным звездами, я провел большую часть ночи, заглядывая в свое сердце и прислушиваясь к своей совести, как будто я в церкви стою коленопреклоненный пред алтарем и чую ужасное присутствие Господа. Наконец душа моя наполнилась божественным покоем, и как прижимается дитя к материнской груди, так и я преклонил голову к твоей груди, о Природа, наша всеобщая мать!
23
Никогда еще я не видел такого великолепного рассвета! Горные пики зарделись румянцем и словно просвечивали насквозь. Воздух, серебристо-прозрачный, был так свеж и чист, что казалось, с каждым глотком его вдыхаешь новую жизнь. Тяжелые, белые капли влаги, как после дождя, висели на редких травинках и стекали с каменных граней.
В то время как я читал утренние молитвы, довелось мне волей-неволей познакомиться с моими соседями. В продолжение всей ночи, мешая спать, громко верещали сурки, теперь же, при свете дня, они скакали вокруг, точно зайцы. Над головой кружили коричневые коршуны, приглядываясь к порхающим в кустах пташкам и к лесным мышам, шныряющим между камнями. По временам неподалеку проносились стайкой легконогие серны, спешащие на травянистые уступы над пропастями, а в вышине надо всеми парил одинокий орел, возносясь все выше и выше в небо, как душа, очистившаяся от греха.
Я еще не встал с колен, когда тишину прорезали голоса. Огляделся нигде никого, хотя я отчетливо слышал ауканье и обрывки песен. Они словно бы доносились изнутри горы, и я, вспомнив про обитающих здесь злых духов, вновь сотворил молитву против нечистой силы и стал ждать, что будет дальше.
Вот снова раздалось пение, оно исходило из глубокого ущелья. А вскоре я увидел поднимающиеся из этого ущелья три женские фигуры. Заметив меня, женщины перестали петь и пронзительно завизжали. По этому признаку я определил в них дочерей земли и, возможно, из христианского племени и стал дожидаться их приближения.
Они оказались рослыми, пригожими девушками, смуглолицыми, пышноволосыми, с черными, как уголья, глазами. На головах они несли корзины. Приблизившись ко мне, они поставили свои ноши на землю, низко поклонились, поцеловали мне руку, а затем открыли корзины и показали свои приношения молоко, сливки, сыр, масло и пироги.
Усевшись на землю, они рассказали мне, что живут у Зеленого озера и очень рады, что в здешних местах опять, поселился "горный брат", да еще такой молодой и красивый. При этих речах в черных их глазах сверкали веселые искорки и на алых губах играли улыбки, что пришлось мне очень по сердцу.
Я спросил, не страшно ли им жить в этом диком крае, но они только рассмеялись, обнажив белоснежные зубы. У них есть дома охотничье ружье, чтобы отпугивать медведей, сказали они. И они знают разные заговоры и молитвы от демонов. Да они и не всегда тут в одиночестве, объяснили девушки, ведь по субботам сюда поднимаются парни из долины, они охотятся на зверей, а потом бывают танцы. От девушек я узнал, что высокогорные луга и хижины среди камней, где живут в летнюю пору пастухи и пастушки, находятся в общем владении. Самые же хорошие земли, сказали они, принадлежат монастырю, и до них тоже недалеко.
Приятная болтовня девушек развеселила меня, одиночество уже не казалось мне таким гнетущим. Получив благословение и поцеловав мне руку, они ушли тем же путем, каким пришли, смеясь, перекликаясь и распевая песни от избытка молодости и здоровья. Я уже успел заметить, что люди в горах живут праведнее и счастливее, чем обитатели сырых и глубоких долин. Они чище помыслами и сердцем, - потому наверно, что обитают у самого Неба, которое здесь, как я слышал от святых братьев, гораздо ближе к земле, чем еще где-либо, кроме Рима.
24
Девушки ушли, а я убрал принесенную ими провизию и, прихватив мешок и короткую узкую лопату, отправился искать корень горечавки. Оказалось, что она растет здесь в большом изобилии, у меня вскоре заболела спина, столько приходилось ее гнуть и напрягать, откапывая корни. Но я не бросал работы, мне хотелось отослать в монастырь как можно больше, чтобы там видели мое послушание и усердие. Я и не заметил, как отошел от хижины довольно далеко, сам не зная, в какую сторону, и вдруг увидел перед собою такую ужасную, такую глубокую пропасть, что вскрикнул от страха и отпрянул назад. На дне пропасти, так далеко, что голова кружилась заглядывать, блестело небольшое круглое озерко, точно недобрый вражий глаз. А на берегу его - избушка, кровля придавлена камнями, над ней вьется жидкий голубой дымок. Вокруг на узком, бедном лугу щиплют худосочную травку несколько коров и овец. Какое мрачное человеческое обиталище!
Я со страхом смотрел вниз, и вдруг испытал еще одно потрясение: я услышал отчетливо названное имя. Голос прозвучал позади меня, и имя было произнесено так ласково, так мелодично, что я поспешил осенить себя крестом, вспомнив про коварных фей и их колдовские чары. Потом голос раздался снова, и я чуть не задохнулся, так бешено заколотилось мое сердце; то был голос Бенедикты! Бенедикта в этой пустыне, и я наедине с нею! Воистину в тот миг я, как никогда, нуждался в твоем наставлении, Святой Франциск, дабы стопы мои не сошли с пути, предначертанного Божественным промыслом.
Я обернулся. И увидел ее. Она шла, перепрыгивая с камня на камень и оглядываясь через плечо, звала кого-то незнакомым мне именем. Когда я посмотрел на нее, она замерла на месте. Я подошел, поздоровался во имя Святой Девы, хотя сам, да простит мне Бог! едва выговорил Божественный титул, так велико было во мне смятение чувств.
Ах, как она переменилась, бедное дитя! Прелестное лицо стало бледнее мрамора; огромные глаза ввалились, исполненные невыразимой печалью. Одни только прекрасные волосы по-прежнему ниспадали золотыми нитями ей на плечи. Мы стояли с нею лицом к лицу, не в силах от неожиданности вымолвить ни слова. Наконец, я сказал:
- Так значит, ты, Бенедикта, живешь в той избушки у Черного озера - над самыми водами подземного царства?
Она не ответила, но нежные ее губы дрогнули, как у малого ребенка, когда он старается удержаться от слез. Я спросил еще:
- А отец твой - с тобою?
Она ответила еле слышно - не речь, а тихий вздох:
- Мой отец умер.
