- Я оставлю дом ваш сейчас же, сию минуту, - сказал я, вставая и подходя к дверям.
Он остановил меня.
- Я не хочу ссориться с вами, и вы напрасно горячитесь… Повторяю, что отказ мой по своей сущности нисколько не оскорбляет вашего личного достоинства. Притом же я не хочу сделать неприятности жене, которая… привыкла к вам… Вот видите, я буду с вами откровенен, я хотел бы даже, чтоб она не знала о моем отказе… она женщина нервная, слабая, притом же упряма ужасно… Я не хочу огорчать ее, вы придумайте, мой милый, - прошу вас как благородного человека, - придумайте какую-нибудь причину вашего отъезда. Вы меня этим избавите от затруднения и в таком случае получите деньги за год вперед. Вас отвезут в один дом, где вы можете остаться до приискания места.
От денег я отказался, но принять угол до приискания места заставила меня необходимость.
Оставалось самое трудное - солгать перед Ольгой Александровной. На другой день я сказал ей, что получил письмо от отца, что он зовет меня.
- Ну что ж! - отвечала она, - поезжайте, повидайтесь со старичком…
Мне горька и тяжела была разлука с этой женщиной, к которой я имел непостижимую привязанность: печаль невольно выразилась на лице моем.
- Не оставайтесь там долго, - сказала она.
- Мне кажется, я уже не увижусь с вами, - сказал я.
- Вы предчувствуете смерть мою. Полноте, я не умру так скоро; смерть приходит кстати только в трагедиях - в действительности она не так любезна…
- Не смерть, а разлука…
- Да ведь вы скоро возвратитесь?
- Не знаю, может быть, и не возвращусь.
- Это отчего?
- Может быть, найдутся причины…
- Женитесь разве, - сказала она улыбаясь, - или пойдете в священники. Тогда я выберу вас духовником.
- Не шутите, Ольга Александровна, мне и без шуток тяжело.
Этими словами я испортил все дело. Она посмотрела на меня с недоумением, будто желая читать в душе моей. Подобный взгляд я не мог вынести без смущения. Лицо ее вдруг стало серьезно, от нее повеяло прежним холодом; передо мной опять была мраморная статуя.
- Часто вам приходилось лгать в жизни? - спросила она меня.
- Скрывать - еще не значит лгать, - сказал я, - я ненавижу лжи.
- Конечно, - сказала она холодно, - у всякого свои секреты… и вышла из комнаты.
Я был поражен. Так ли желал я расстаться с ней!
Придя в свою комнату, я машинально собрал свои бедные пожитки и не имел сил явиться ни к обеду, ни к вечернему чаю, ни к ужину. Я решился как можно скорее оставить этот дом.
Наступил вечер, я не зажигал свечи; небо было звездно, луна светила; стекла окошка, подернутого морозом, сверкали бриллиантами. Я сидел в каком-то онемении, покуда легкий шум не заставил меня оглянуться. Передо мной стояла Ольга Александровна.
- Не сердитесь на меня, милый мой немец, - сказала она кротко и ласково. - Я пришла проститься с вами. Мне сказали, что вы завтра рано уезжаете. Да хранит вас Провидение…
Она подала мне руку.
- Когда вам нужна будет дружеская помощь, обратитесь ко мне… Да прощайте больше людям, - прибавила она, - они жалки…
Я не мог удержаться от слез, она тоже плакала… На другой день я оставил дом Травянских.
Судьба бросала меня с места на место, наталкивая на самые горькие стороны жизни и человеческой натуры. Несколько раз я чуть не падал под гнетом невыносимо тягостного положения. Однажды хотел воротиться к батюшке, но непонятное мне самому чувство удержало меня; притом же он хотел принять меня только тогда, когда я захочу идти в духовное звание, а это было выше сил моих. Я дошел, наконец, до совершенной апатии и без борьбы, без ропота предался течению житейского моря, и вот волна его бросила меня сюда, к Марье Ивановне.
Много безотрадных, безнадежных дней пережил я! И не нашлось доброго духа шепнуть мне в те горькие дни, что со временем, вот здесь, под ясным небом, будет обращено на меня это милое личико, будут улыбаться эти розовые губки… Это дало бы мне сил и твердости…
Рассказ мой кончен; "ау" Лизаветы Николаевны раздается уж недалеко. Сердитесь вы на меня за дерзость?
- Нет, мне только грустно, грустно за вас…
III
Лиза показалась в эту минуту, сопровождаемая Катериной, с полным кузовом грибов.
- Ну, мать моя, наговорилась ли? - сказала она вполголоса, идя со мною вперед.
Я хотела благодарить ее, но взгляд ее блистал такою холодностью, что слова замерли у меня на языке.
На дороге внимание наше привлечено было экипажем, с шумом и дребезгом обогнавшим нас на повороте и направлявшемся к нам в усадьбу.
- Эго тетушка Татьяна Петровна! - вскричала я почти с испугом, - ведь она давно обещалась гостить к нам; больше быть некому.
Мы удвоили шаги. Сердце мое будто сжалось предчувствием чего-то недоброго. Прощаясь с Павлом Иванычем, я чувствовала тоску, какой прежде не бывало.
Прибежав к дому, я увидела на дворе волнение: ключница бежала к погребу, размахивая тарелками; половина дворни столпилось у дорожного экипажа.
- Кто приехал? - спросила я в девичьей.
- Тетушка Татьяна Петровна, - отвечала мне Катерина.- Посмотрите, барышня, на что вы похожи, - прибавила она,- загорели, волоски разбились, да и платьице-то разорвали. Тетенька гневаться станут.
- Одень меня, Катя.
Через несколько минут я преобразилась в чопорную деревенскую барышню, причесанную, принаряженную в платье, уже назначенное тетушкой для такого торжественного случая.
С боязнью приближалась я к дверям гостиной. Тетушка Татьяна Петровна сидела на диване рядом с моею тетушкой и разговраивала с ней. Это была полная, с важною физиономией женщина. Дома, одна, она была всегда как при гостях разодета, надушена, немного чопорна, держалась всегда прямо, никогда не опиралась на подушку или на спинку кресел; последнее было для меня в продолжение ее гощенья источником нескончаемых выговоров: избалованная, изнеженная девочка, я всегда почти лежала в креслах гостиной или на диване в угольной; мне как-то лучше думалось так. Эта привычка осталась во мне навсегда. Тетушка прощала мне это, говоря, что я слабый ребенок, что косточки у меня тоненькие, что пусть я понежусь, пока она жива; но тетушка Татьяна Петровна смотрела на вещи иначе. Она жила в свете и была строга ко всякому нарушению этикета. Она всегда стыдила меня тем, что она, старуха, лучше меня держится.
- Рада ли ты мне, Генечка, - спросила она меня.
- Нечего, друг мой, и спрашивать, - сказала моя тетушка,- как же она может быть тебе не рада.
Я покраснела и потупила глаза. Мне смерть хотелось сказать, что я ей не рада, потому что сердце мое чувствовало, что я найду в ней врага моему счастью.
После чаю пришла Лиза с матерью, тоже напомаженная, в кисейном платье. Она глядела иначе, держалась совершенно прямо, улыбалась с какою-то грациозною почтительностью, когда тетушка Татьяна Петровна обращалась к ней; два раза успела подать ей платок, подвинуть скамеечку. Тетушка осыпала ее похвалами.
- Я удивляюсь, - говорила она. - Лиза как будто век жила в знатных домах. Уж это, право, так Бог посылает за вашу доброту, Марья Ивановна.
Я не могла надивиться такому знанию общежития в Лизе и смотрела на нее с уважением. Наконец мы вырвались в сад.
- Какие мы с тобой сегодня расфранченные! - сказала Лиза. - Не изорвать бы мне платья… Это все для твоей тетушки. "Ах, милая, благодарю вас!".
И Лиза так живо и карикатурно представила тетушку, что я не могла не расхохотаться. Тон голоса, жесты, взгляды, мина - все было подмечено с неподражаемою наблюдательностью.
- Вы это тетушку дразните? - сказала неожиданно подошедшая к нам гостившая у нас бедная соседка.
Лицо Лизы мгновенно приняло самое строгое выражение.
- С чего вы это взяли? - сказала она с досадой, - я и не думала, у нас и разговору не было о тетушке. Вы чего не выдумаете!..
Я, уже готовая засмеяться и рассказать соседке об искусстве Лизы, смутилась и на этот раз поняла новый урок общежития.
За нами, почти в ту же минуту, пришла девушка и мы, скрепя сердце, побрели домой.
На другой день, часу в одиннадцатом утра, нагулявшись и давным-давно напившись чаю, узнав, что тетушка-гостья уже изволили проснуться, я вошла по совету Кати пожелать ей доброго утра.
Тетушка сидела перед зеркалом; приехавшая с нею горничная, пользовавшаяся полным ее доверием, держала в руке тоненькую серенькую косичку тетушки. Я с неописанным удивлением смотрела на эти седины, потому что днем из-под чепчика тетушки виднелись темные густые волосы; но сомнение мое разрешилось, когда на столе увидела я искусно сделанную накладку из волос. Я рассматривала ее со всем любопытством дикаря и не могла дать себе отчета, почему эта вещь наводила на меня самое неприятное ощущение, похожее на прикосновение к мертвецу. В почтительном, но довольно близком расстоянии от тетушки стояла наша Федосья Петровна. Она что-то говорила вполголоса, когда я входила; но тотчас замолчала при моем появлении и вскоре вышла. На лице тетушки выражалось что-то странное; губы ее были многозначительно сжаты, и взор ее остановился на мне с таким неприятным, испытующим выражением, что я вся вспыхнула, подходя к ней.
