Таково было положение дел: кардинал Мазарини, с одной стороны, И г-жа де Шеврез с герцогом Бофором - с другой, с превеликим усердием думали лишь о том, как бы свалить друг друга. Счастливая звезда Кардинала и безрассудство герцога Бофора и г-жи де Монбазон, {38} которую тот пылко любил, вскоре доставили Кардиналу удобный случай, и он не преминул им воспользоваться для осуществления своего замысла. Однажды, когда г-жа де Монбазон не покидала по нездоровью дома и проведать ее явилось множество знатных особ, и среди них Колиньи, кто-то нечаянно обронил два великолепных пылких письма, написанных красивым женским почерком. Г-жа де Монбазон, ненавидевшая г-жу де Лонгвиль, не упустила возможности подстроить ей пакость. Она сочла, что по стилю и почерку эти письма можно приписать г-же де Лонгвиль, хотя их стиль был схож с ее стилем лишь весьма отдаленно, а почерк и вовсе несхож. Она склонила герцога Бофора к соучастию в том, что задумала. Они с общего согласия решили распространить в свете, что Колиньи потерял письма г-жи де Лонгвиль, доказывающие их близость. Г-жа де Монбазон рассказала мне об этой истории прежде, чем распустить о ней слух. Я сразу представил себе бесчисленные последствия подобной затеи и как мог бы использовать ее против герцога Бофора и всех его друзей кардинал Мазарини. Тогда я был еще мало знаком с г-жой де Лонгвкль, но питал чувство исключительной преданности к герцогу Энгиенскому и был другом Колиньи. Я знал злокозненность герцога Бофора и г-жи де Монбазон и не сомневался, что за всем этим нет ничего, кроме желании учинить пакость г-же де Лонгвиль. Я приложил все усилия, чтобы заставить г-жу де Монбазон, из опасения перед последствиями, сжечь эти письма в моем присутствии. Она мне пообещала это, но герцог Бофор заставил ее изменить своему слову. Вскоре она жестоко раскаялась, что не последовала моему совету: это дело получило огласку, и весь род Конде, естественно, почел себя задетым. Между тем тот, кто обронил письма, был моим другом, любившим написавшую их. {39} Он понимал, что ее тайна несомненно будет раскрыта, так как Принц, Принцесса и г-жа де Лонгвиль хотели предъявить эти письма всему высшему обществу, дабы, сравнить почерки, обличить г-жу де Монбазон в низости ее предположения. Попав в столь трудное положение, потерявший письма терзался мучениями, а порядочному человеку и должно терзаться в подобном случае. Он поделился со мною своими горестями и попросил сделать все возможное, дабы извлечь его из той крайности, в которой он оказался. Мне удалось услужить ему в этом: я снес письма к королеве, Принцу, Принцессе; я побудил показать их г-же де Рамбуйе, {40} г-же де Сабле и нескольким близким приятельницам г-жи де Лонгвиль и сразу же после того, как истина была полностью восстановлена, сжег их на глазах королевы и тем самым избавил от смертельной тревоги оба замешанные в этом деле лица. Хотя г-жа де Лонгвиль в глазах света была полностью оправдана, г-жа де Монбазон все еще не принесла ей должного публичного извинения; долгое время препирались о том, как это надлежит сделать, и все промедления этого рода усиливали взаимное озлобление.
Герцог Энгиенский только что взял Тионвиль; он завершал кампанию и возвращался исполненный гнева и негодования по поводу нанесенного его сестре оскорбления. Страх перед его раздражением больше всех иных доводов заставил г-жу де Монбазон подчиниться всему, что от нее потребовали. В назначенный день и час она прибыла в особняк Конде посетить Принцессу, не пожелавшую, чтобы при этом присутствовала г-жа де Лонгвиль; там же собрались знатнейшие лица, чтобы выслушать предуказанную г-же де Монбазон речь, которую та произнесла в оправдание своего проступка и с просьбой его простить. Это публичное удовлетворение, однако, не завершило полностью дела. Как-то, когда королева давала у Ренара {41} ужин Принцессе, туда вошла г-жа де Монбазон, не осведомившись предварительно у Принцессы, не возражает ли она против ее появления. Эта неосмотрительность прогневила Принцессу, и она выразила желание, чтобы г-жа де Монбазон немедленно удалилась, а так как та отказалась исполнить это, королева повелела ей подчиниться и послала вдогонку приказание не являться впредь ко двору. Г-жа де Шеврез, герцог Бофор и Высокомерные сочли, что эта немилость распространяется и на них и что это - вызов их партии. Кардинал Мазарини слишком хорошо видел, какие возможности открывает пред ним подобное положение дел, чтобы не использовать его в своих целях. Он решил, что наступила пора открыть их перед всеми и что королева способна внять обвинениям, которые он собирался предъявить герцогу Бофору: тот был арестован и перевезен в Венсеннский лес. {42} Не могу сказать, была ли причина его заточения мнимою или истинной, но кардинал Мазарини распространил в свете, что герцог Бофор изобличен в преступном умысле против его особы и что в различных местах, где ему предстояло проехать, его поджидали убийцы. {43} Некоторые сочли - и это представляется мне более правдоподобным, - что герцог Бофор, перемудрив в хитрости, намеренно посеял в Кардинале тревогу, полагая, будто достаточно его напугать, чтобы выгнать из королевства, и что именно в этих видах он устраивал тайные сборища и старался выдать их за совещания заговорщиков.
Но каковы бы ни были замыслы герцога Бофора, из-за них он лишился свободы. Генерал-полковник швейцарцев Лашатр {44} получил приказ сложить с себя должность, Высокомерные были рассеяны, г-жа де Шеврез выслана в Тур. Кардинал оказался полновластным хозяином положения, и его близость с королевою не вызывала больше сомнений. Я был слишком поверхностно связан с герцогом Бофором, чтобы разделить с ним немилость, но все еще поддерживал дружеские отношения с г-жой де Шеврез: я был уверен, что она не знала о намерениях герцога Бофора и несправедливо подверглась преследованиям. Королева еще сохраняла ко мне благосклонность, и воспоминания о моей преданности в былые дни не полностью изгладились из ее памяти; но она была слишком сильно увлечена кардиналом Мазарини, чтобы долго сохранять чувства, которые были тому неприятны.
Двор был усмирен, герцог Бофор арестован, г-жа де Шеврез удалена, герцог Вандом, герцог Меркер и епископ Бовезский отправлены в ссылку, президент Барийон заточен в Пиньероль, {45} клика Высокомерных рассеяна и смешана с грязью. Я был почти единственным из друзей г-жи де Шеврез, не испытавшим особой опалы. Кардинал меня не любил. Он пожелал довести меня до необходимости либо вызвать неудовольствие королевы, либо окончательно порвать с г-жой де Шеврез. Преследуя эту цель, он побудил королеву поговорить со мной с большою доброжелательностью и, среди всего остального, сказать, что, уверенная в моей преданности и дружеских чувствах, которые я неизменно обнаруживал по отношению к ней, она находит, что я не могу отказать ей в их подтверждении, и вправе ожидать этого от меня как моя добрая приятельница, даже если бы я не пожелал считаться с ее саном и властью. Она распространилась о неблагодарности герцога Бофора и Высокомерных и после многочисленных жалоб на г-жу де Шеврез стала настаивать, чтобы я прекратил всякие сношения с нею и перестал быть одним из ее ближайших друзей. Она также выразила желание, чтобы я стал сторонником кардинала Мазарини. Я со всею почтительностью поблагодарил ее за доверие к моей преданности. Я постарался ее убедить, что никогда не стану равнять мои обязанности по отношению к ней с дружескими чувствами к г-же де Шеврез; я сказал, что должен беспрекословно повиноваться запрещению поддерживать в будущем какие-либо сношения с нею, и, больше того, сделаюсь злейшим ее врагом, едва мне покажется, что она и в самом деле пренебрегла своим долгом, но вместе с тем молю принять во внимание, что, столь долго связанный с г-жой де Шеврез во всем, что касалось службы королеве, я не могу, по справедливости, перестать быть ее другом, пока на ней не будет иной вины, кроме той, что она не по душе кардиналу Мазарини; что я хочу быть другом и покорнейшим слугой этого министра, пока она, королева, удостаивает его своим доверием, и, больше того, готов принять его сторону и во всех других случаях, но, поскольку дело идет о его личных отношениях с г-жой де Шеврез, я прошу как о милости, чтобы мне было дозволено держаться моих давних привязанностей. Мне тогда покидалось, что мой ответ не оскорбил королеву, но так как Кардинал нашел его чересчур сдержанным, то побудил и ее неодобрительно отнестись к нему, и по длинному ряду проявлений ее неприязни ко мне я понял, что сказанное мною в тот раз окончательно восстановило ее против меня. Тем не менее я соблюдал предписанное мне королевою поведение относительно г-жи де Шеврез, дав последней полный и подробный отчет во всем. Вторично погубив себя из-за того, чтобы не порывать с ней дружеских отношений, я не нашел в последующем с ее стороны хоть сколько-нибудь большей признательности, чем та, которую только что нашел в королеве, и г-жа де Шеврез с такою же легкостью забыла в изгнании обо всем, что я для нее сделал, с какою королева забыла об оказанных мною услугах, когда у нее явилась возможность за них отплатить.
