При виде Артура Шарлотта немного приободряется — в туманном пространстве появляется наконец пол. Неправильно говорить, будто Артур выглядит счастливым, оттого что женится на ней, потому что это подразумевает некую ясность и безмятежность. Скорее он выглядит так, как будто какая-то гибельная новость оказалась ошибочной и ему едва ли удается привыкнуть к ослепительной перемене.
На медовый месяц они поедут в Ирландию, через Уэльс, чтобы навестить родственников Артура. Венчание проходит рано утром, а к вечеру они достигают города Конвей и останавливаются на ночь — на первую брачную ночь — в гостинице.
Очень приятно путешествовать с Артуром, со своим мужем. Вот это, думает Шарлотта, хорошо. Раньше смысл путешествия состоял в том, что ее доставляли на место назначения как письмо. Теперь кто-то хочет, чтобы путешествие приносило ей удовольствие, беспокоится, удобно ли ей сидеть, тепло ли ей; как будто подобные вещи важны. Теперь есть кто-то, с кем можно поговорить о достопримечательностях, которые встречаются на пути. И Шарлотта знает, что для Артура нет ничего приятнее, чем говорить с ней. А еще хорошо, что он не пытается сказать что-то умное, хотя в наблюдательности ему не откажешь. Да, она могла бы счастливо путешествовать с ним всю жизнь.
Но огромное пространство поджидает. И когда они в ветер и дождь приезжают в гостиницу, сплошь состоящую из толстого камня и массивных перекладин, чиханье подтверждает, что тяжелая голова этим утром была первым шагом к тому, чего она и боялась: начинающейся простуды. Шарлотта думает: «Я отдамся мужу, чихая». И тут же осознает, что теперь хотя бы мысли больше похожи на ее собственные.
Мистер и миссис Николс. Эти слова, прозвучавшие из уст горничной, зовущей к ужину, — быть может, все дело в мелодичности уэльского выговора — кружат Шарлотте голову, почти лишают самообладания своей нереальностью. Нет, нас нельзя так называть, все это обман, хочет кричать какая-то ее часть — вероятно, последний непокорный всплеск опасений, хотя они уже послушно сдали знамена.
Артур очень тих после ужина, когда они удаляются к себе в спальню: ворошит угли в камине, заводит часы, бродит по комнате. Шарлотта спешит подумать: «Это ужасно. Что с ним такое, что я сделала, неужели теперь он покажет себя обыкновенным грубияном?» Но потом напоминает себе — или кто-то или что-то напоминает ей, — что он не чужой человек; она успела довольно хорошо его узнать и, прежде всего, должна понимать, что Артур молчалив, когда его чувства особенно глубоки. На самом деле в такие минуты он часто может быть в смятении, нерешительности — или просто нервничать.
Она говорит:
— Артур, нам пора укладываться в постель?
— Ах… да, конечно, пора, — отвечает он, как будто Шарлотта подала ему оригинальную идею.
Итак, неожиданное дело, которым они занимаются в противоположных углах комнаты: снимают с себя одежду, оглядываются по сторонам, не зная, куда бы ее сложить, неуклюже надевают ночные сорочки и приглаживают волосы. Неожиданное — нельзя сказать, что Шарлотта вообще чего-то ожидает, разве только в голове маячит смутный образ тигриного прыжка и гибели.
Потом следует неловкий пробел, когда она не может отойти от камина и лечь в кровать. Она не в силах объяснить себе, почему ей не страшно и не противно, и когда Артур подходит и становится рядом с ней на колени, чтобы обнять и поцеловать, она вовсе не возражает; просто ее вдруг охватывает какая-то скованность, неспособность мыслить и действовать. И в этот момент он говорит, глядя на ее ладонь в своей руке:
— Ты должна понимать… моя дорогая Шарлотта, ты должна понимать, что я совсем ничего не знаю об этом. Боюсь, тебе придется быть со мной терпеливой.
— Боже мой! — произносит она, никак не ожидая, что рассмеется и что смех вот так откроет ее Артуру. — О, дорогой, мы с тобой настоящая пара.
В конце концов Артур поднимает Шарлотту — или она усаживается ему на руки — и несет к постели.
— Ты легкая, как перышко, — шепчет он.
Что, конечно, не оригинально, как и улыбка. Тем не менее он говорит от всего сердца.
Оказавшись в Ирландии, Шарлотта наблюдает чужие ландшафты, но не чувствует себя чужой. И Артура, и ее люди встречают с бесхитростным радушием, и если в нем есть какая-то примесь, то это восхищение. Артур женился на известной писательнице. Когда дом, в котором его вырастили дядя и тетя, показывается на вершине поросшего лесом холма, Шарлотта пораженно замирает на месте.
— Ты… ты никогда не хвалился этим.
— Ну… в конце концов, знаешь ли, не я его строил. Мне просто повезло, что этот дом был моим.
Ах, это из-за папы, думает Шарлотта, понимая, что желание защитить может принимать очень разные формы.
Шарлотте нравится, как Артур лежит рядом с ней в кровати, когда они засыпают, или, точнее, когда он засыпает первым, потому что она всегда еще какое-то время моргает, вглядывается в темноту, бросает ей вызов, какой бы ни была усталой. Ей нравится, как он обнимает ее, обхватывает ее руками, нравится чувствовать его подъем на своей пятке. Она остается собой, вольной смотреть вперед, — но теперь может не волноваться о том, что сзади: об этом уже позаботились, там стоят часовые. Нелепо, наверное, делать вывод, что Шарлотта всегда чувствовала свою узкую спину широкой, незащищенной и скованной в ожидании клинка. Впрочем, таким же нелепым кажется приступ плача, который находит на Шарлотту однажды ночью в большой пустой спальне в тетином доме, когда натопленный торфом камин потихоньку сливается с мраком. Глухое эхо тревожит сон Артура.
— Ничего… Ничего страшного, Артур, правда. Ложись, пожалуйста.
Он ложится, но с таким видом, будто намерен все выяснить, когда придет время. Шарлотта хочет, чтобы он смог, или, скорее, надеется, что он не станет этого делать, потому что наверняка расстроится. Она плакала, потому что у нее не было причин плакать. А еще потому, что она испытывает удовлетворение — не абстрактную иллюзию счастья или блаженства. Обнаружить, что ты присоединился к обширному клубу людей, которые чувствуют, что жизнь, в целом, обходится с ними очень неплохо, — это шок. Основательный толчок землетрясения. Этого не должно происходить.
— Потому что, — тихо объясняет Шарлотта, садясь на постели и обнимая колени, — я чувствую, что мне достается их доля. Мы все должны были получить это. Эмили, Энн, Брэнуэлл. А я прибрала к рукам все наследство. Мне это очень нравится, но я думаю, что не должна этим обладать. Нет, я не говорю, что не хочу этого. Просто я… просто я хотела бы еще раз услышать их голоса. Вот и все.
Море.
Наконец-то она здесь. В Килки она встречается со своим морем, с морем, которое ей хотелось увидеть в течение всего ирландского медового месяца. Истинным морем, океаном: Атлантическим океаном, который захватил весь горизонт и окатывает пеной берег под утесом. Это море ее матери. Шарлотта надеется, что Артур понимает: оказавшись здесь, добравшись сюда, она хочет просто смотреть — не говорить. Смотреть, слушать.
И он понимает. Проверяет, чтобы ей было уютно в пледе, просит не подходить слишком близко к краю и удаляется на маленькую дистанцию молчания.
Шарлотта позволяет морю унести свои мысли. Все случилось так, как она только могла надеяться: ее море — и даже больше. Абсолютно неожиданно и прекрасно: да, вот они, прислушайся; она склоняет голову, и сквозь завывания ветра, сквозь грохот прибоя ей наконец удается услышать потерянные голоса.
Шарлотта Бронте умерла в пасторате Хоуорта в марте 1855 года, меньше чем через год после свадьбы с Артуром Беллом Николсом, от болезни, предположительно связанной с беременностью. Ей было тридцать восемь лет.
Преподобный Патрик Бронте дожил до 1861 года.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
Здесь ссылка на библейский текст: «И сказал им: из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое. И не могли отгадать загадку в три дня». Книга Судей Израилевых (Ветхий Завет). (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)
