тетрадью был занят.
— Я уже все написал, — отчеканил Марик.
Ему не нравилось, когда на него кричат. Дома на Марика не кричал никто и никогда. Мама иногда повышала голос, но не лично на него, а вообще. Но ее «концерты», как выражалась бабушка, Марик давно воспринимал с некоей долей снисхождения. Дедушка и бабушка не кричали никогда.
— Неужели? Дети, посмотрите, у нас появился новый Пушкин. А может быть, Юлий Цезарь? За пятнадцать минут он успел и послушать произведение, и понять его, и сочинение написать. Во втором классе! Может быть, тебя перевести из музыкальной школы в литературную?
— Нет, я хочу быть музыкантом, — снова отчеканил Марик, протягивая тетрадь, чтобы продемонстрировать — он действительно уже все написал.
Сычиха взяла тетрадь, поднесла к глазам. Кажется, она была неприятно удивлена.
— А почему у тебя такой странный почерк? Чем ты пишешь? — Она перевела взгляд на парту. — Это что? Вечное перо? Кто тебе разрешил принести его в школу?
— Мне его дедушка подарил.
— Это не ответ. Что за манера быть лучше других, Агдавлетов? Мы очень рады, что у твоего дедушки есть возможность делать такие дорогие подарки школьнику. Но ты не подумал, что хвастаться перед товарищами нехорошо?
— Я не…
— Не смей меня перебивать! Ты школьник, октябренок. Точно такой же, как твои товарищи. Изволь соблюдать правила. «Петя и Волк», надо же! Подсмотрел, из какого конверта я доставала пластинку?
— Нет, я знал…
— Ты все знаешь, Агдавлетов. Садись, достаточно. А это, — Сычиха взяла с его парты самописку, — я забираю. Отдам кому-нибудь из родителей.
До конца урока Марик сидел молча, демонстративно сложив руки на парте, как школьник из Букваря. Даже спину выпрямил. Не чтобы задобрить Сычиху, нет. Просто не хотелось становиться поводом для очередных придирок.
После звонка Сычиха собрала тетради и ушла в учительскую. Вечное перо она унесла с собой. Марик проводил ее мрачным взглядом, Рудик тяжко вздохнул, полез в портфель, зашуршал чем-то. Извлек завернутые в пергамент пирожок и яблоко, пирожок разломил пополам, протянул половину Марику.
— Лопай, Маэстро. С повидлом. Знал бы, что ты сегодня придешь, взял бы два.
— Не хочу.
Марик сидел насупившись: черные брови сошлись на переносице, черные глаза сверкают. Руки он сложил на груди, всем видом выражая негодование.
— Так ты на дедушку Азада похож, аж страшно, — заметил Рудик и принялся методично распиливать яблоко с помощью линейки.
Сок потек по парте, но Рудика это мало заботило. Главное, чтобы поровну.
— Ну чего ты расстраиваешься? Расскажешь маме, тетя Алиса добрая, наказывать тебя не станет. Да и не за что же! Придет к Сычихе, заберет самописку. Ну?
Марик все-таки взял половинку яблока, с хрустом откусил, вытер сок с парты рукавом форменной курточки.
— Мама добрая. Только нету ее, мамы.
— Как нету? — опешил Рудик.
— Уехала. В Москву. Насовсем.
И вот теперь Марику стало по-настоящему грустно.
* * *
Здание школы было двухэтажным, и учительская располагалась на втором этаже. Марик подтянулся на руках, ветка старого платана скрипнула, но даже не прогнулась. Марик легко закинул на нее ноги, ухватился руками за следующую.
— Может, не надо, а? Высоко же, Маэстро! Убьешься.
Рудик стоял на стреме, следил, чтобы на школьном дворе никто не появился. Собственно, появляться тут, кроме сторожа, было некому — в пять заканчивались все занятия и школа пустела. Окна по случаю жары никто не закрывал: на первом этаже решетки, а на второй кто полезет? Никто, кроме отчаянного и очень упорного мальчишки.
— Лучше бы я полез, — причитал Рудик. — Я ловчее.
— Кто ловчее? — Марик аж притормозил и глянул вниз на друга. — С чего ты взял? Смотри! Але-оп!
И перемахнул на следующую ветку.
— А назад как? Вверх-то всегда легко, а ты попробуй спустись потом!
— Все как-то спускаются. Я еще не видел ни одного мальчика, живущего на дереве.
К Марику уже вернулась привычная рассудительность. До последнего урока он раздумывал как быть. Сказать дедушке, что его вызывают в школу, — немыслимо. Бабушка тоже за самопиской не пойдет, она точно расскажет деду. Оставался только один вариант, и он нравился Марику больше всего. Не надо никого просить, не надо выслушивать упреки. Мужчина должен сам решать проблемы. Кажется, это тоже дедушкина фраза. Он же мужчина? Мужчина. Ну вот и решает.
Марик без труда забрался на подоконник — дерево росло очень близко к окну. На минуту он засомневался, правильно ли поступает. Да, самописка его, но рыться по ящикам в учительской как-то нехорошо. К счастью, вечное перо лежало на столе, на стопке тетрадей второго «А». Марик не удержался, открыл верхнюю. Нет, еще не проверили. Ну и ладно. Схватил перо, сунул в карман штанов, снова влез на подоконник. В голове звучала «Стаккато-прелюдия» Майкапара, которую он недавно начал играть, — она у него прочно ассоциировалась с разного рода проказами. Впрочем, к этой его проделке куда лучше подошел бы «Полет Валькирий» Вагнера. Но его, к сожалению, в школе не проходили — зато у дедушки была пластинка. И когда Марик заикнулся, что хотел бы разучить это произведение, взрослые как-то странно на него посмотрели, в один голос начали убеждать, что еще рано, техники не хватит, и вообще Вагнер писал не для фортепиано. Глупость какая-то. Техники не хватит! Техника — дело наживное! Если всю жизнь детские песенки играть, то техника и не появится. Марика уже тошнит от всяких там «Пастушков» и «Горочек».
Он так погрузился в свои мысли, что не заметил отчаянно машущего ему Рудика. И, спрыгнув с последней ветки, оказался в лапах дяди Коли — школьного сторожа. Несчастный Рудик, не посмевший бросить товарища, с обреченным видом стоял рядом.
— Вот охальники, а! За журналом лазили?
Дядю Колю все дети любили: он всегда пускал опоздавших, без дела не ругался, а при случае с ним можно было и поболтать «за жизнь». Но сейчас он был настроен решительно.
— За пером. — Марик вытащил самописку из кармана. — Это мое. Сычиха отобрала.
— Ишь ты, Сычиха! Валентина Пална! — Дядя Коля погрозил пальцем. — Ну и чего с вами делать? К директору вести?
— Не надо к директору, дядя Коля! — тут же заныл Рудик, явно понимая, чем ему это грозит. — Ну пожалуйста! Мы больше не будем! Да, Марик?
— Гарантий дать не могу, — пожал плечами Марик. — В жизни всякое случается. Бывает, и в окна лазить приходится. Пойдемте к директору, если нужно. Только его уже нет, он час назад ушел — я видел.
— Вот шкет! — то ли возмутился, то ли восхитился дядя Коля. — Как взрослый рассуждает! Точно журнал не крали?
