Около шести часов начинает накрапывать дождь.
— Пора восвояси.
По домам!
Теперь на сцену выходит полиция.
К полудню полицейские исчезли, точно их поглотила земля. Теперь они вынырнули, словно земля их выплюнула.
На проспекте Кертнера они разъезжаются на лошадях по тротуарам. На площади Шварценберга наскакивают — сабли наголо — на прогуливающихся у казино и памятника (от которого площадь и получила свое название), преграждая путь тем, кто остался в казино. Демонстранты пытаются помочь товарищам, попавшим в ловушку. Они пробуют в свою очередь отрезать путь полицейским. Но те не шутят. Расчищают себе дорогу саблями.
Какая-то работница со стоном валится на землю. Ленке наклоняется, чтобы поднять ее. Удар сабли оглушает Ленке. Она шатается, но не падает. Она выпрямляется и с диким криком бросается на полицейского. Ногтями она впивается в его лицо. Полицейский зовет на помощь. Его коллега уже заносит саблю. Вдруг сильный удар в живот сбивает его с ног, — Готтесман опередил его.
— Сюда! Сюда, товарищи! — кричит Шмидт, направо, налево раздавая удары тяжелой резной ножкой стула.
Полицейские отступают под напором рабочих.
— Сюда, товарищи! Сюда! Бейте их!..
Ножка стула выпадает из рук. Сваливается шляпа. Кровь заливает лицо.
Петр подхватывает товарища.
Из окна второго этажа казино на головы полицейских летит фаянсовая посуда.
— Я думала, мы до Берлина не остановимся, — говорит Ленке.
— До Берлина? До Нью-Йорка мы могли бы дойти, а то и дальше! Куда угодно! Пусть выругают меня социал-демократом, если мы остановились бы хоть на минуту вплоть до самого социализма, если бы мы только знали… если… если бы нами кто-нибудь руководил…
— Роль партии, — говорит Петр. Он почти несет на себе Шмидта.
Готтесман прикладывает грязный носовой платок к распухшему глазу. Ленке, еще не отдышавшись от бешенства, ощупывает темя, к которому приклеились мокрые волосы. Шмидт шагает, как пьяный.
— Возьми его под руку с другой стороны.
Готтесман без умолку говорит. То ругается, то строит планы.
— Вена! Вот вам и Вена, прославленная, веселая Вена! А что еще будет, когда Прага и Берлин зашевелятся! Сразу все… А? Что будет, когда по-настоящему… Доживем, товарищ Шмидт! Доживем!
Шмидт не отвечает. Он без сознания.
Утром он очнулся. Он был бледен, как повязка на голове. Он словно истек кровью. Лежит неподвижный. Руки плетьми свисают с кровати.
— Расскажите мне еще что-нибудь, товарищ Ковач.
Петр не знает, о чем ему еще рассказать. Жена Шмидта уже с час как вышла из дома. А Петр все сидит у постели больного, прикрытого вместо одеяла пальто.
— О чем же еще рассказать, товарищ Шмидт?
— Все равно о чем, — шепчет больной.
— Вы знаете, Москва… — Петр вдруг вспомнил: Москва обменит! — Москва освободит венгерских коммунистов, сидящих в тюрьмах со времени падения диктатуры. Коммунистов обменят на военнопленных офицеров.
Шмидт не понимает.
Петр объясняет ему.
— Всех нас обменят, — бормочет Шмидт, снова теряя сознание, — всех нас, всех…
Глаза его устремлены на потолок. Он с трудом дышит.
Петру знакомо это дыхание, знаком свинцовый цвет лица.
Спустя полчаса он закрывает глаза Шмидта.
В трамвае — Петр ехал в город — стиснутые между пролетарских женщин, сидели двое полицейских. Полицейские молчали. Молчали и женщины. Говорили глаза. Напротив тучных полицейских сидела женщина, укутанная в шотландскую шаль. Ее горящий ненавистью взгляд впился в лицо полицейского. Тот отвернулся. Но, словно притянутый магнитом, обернулся вновь и посмотрел на худое морщинистое лицо с темными кругами под глазами. Полицейский поднялся. Его взгляд остановился на другом лице: заплаканные глаза, готовые выпрыгнуть из орбит и впиться в его упитанную физиономию.
Полицейские вышли на площадку. На следующей остановке они сошли с трамвая.
В редакции Петр встретил Гайдоша. Поработали с час. Потом вместе вышли на улицу. Гайдоша вызвали в полицию. Петр спешил в типографию. Чтобы сократить путь, они пересекли проспект Кертнера.
Осколки стекол разбитых витрин топтали ноги, обутые в широконосые ботинки, гетры и крошечные лакированные туфельки. В магазинах шла лихорадочная работа. Прибывали партии новых товаров.
Разбитые витрины охранялись полицией.
Господа в светлых пальто с огромными меховыми воротниками и звонко щебечущие дамы с ярко накрашенными губами, с бриллиантами в ушах, величиной с орех, одаривали полицейских сигарами и папиросами, пожимали им руки, похлопывали их по плечу.
Поражение не убило бодрого настроения Гайдоша.
Не так восторженно, как Готтесман, но с такой же непоколебимой верой говорил он о будущем. Об уроках вчерашнего дня. Вчерашний день разоблачил социал-демократию и на опыте показал, какое значение имеет, кто руководит рабочими — социал-демократия или коммунисты.
— Если бы социал-демократической партии не существовало! — вздыхает Петр.
— Но она существует, — страстно говорит Гайдош. — Она существует! — почти кричит он. — И мы должны с этим считаться. Она существует, и поэтому борьба будет долгой и трудной!
На углу Грабена, где готические башни церкви св. Стефана бросают тень на Корсо, они расстались.
Петр остановился на минуту.
— Долгой и трудной… Долгой и трудной… — повторил он.
Публика, наводнявшая Корсо, почти прижала Петра к стене.
Темой разговоров служила не вчерашняя забастовка. Дамы и господа, расхаживавшие по осколкам оконных стекол, среди опустошенных витрин, болтали о Цюрихе, о венгерской кроне, о марке, о новых автомобилях, о драгоценностях, о яхтах. Улица звенела от веселого смеха, от победоносных гудков возвращавшихся в Вену автомобилей.
— Борьба будет долгой и трудной, — повторил Петр, медленно пробираясь к типографии. — Она будет долгой и трудной. Но мы доведем ее до конца!
РОМАН ОКОНЧЕН БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Президиум совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
Суп из говядины с картофелем, приправленный красным перцем.
Забастовка, объявленная во время брест-литовских мирных переговоров с целью заставить правительство отказаться от аннексионистских замыслов.
Красный перец.
Венгерские части австро-венгерской армии.
У австрийцев итальянский фронт считался самым опасным.
Последний виднейший политический деятель австро-венгерской монархии, вождь венгерских крупных аграриев, много лет подряд бывший министром-президентом.
Губернатора.
В то время всех солдат, вернувшихся из плена и говоривших по-русски, подозревали в большевизме.
Эмбер — по-венгерски — человек.
Из манифеста советского правительства Венгрии.
Гостиница.
Главное полицейское управление.
Прозвище, данное личной охране венгерских народных комиссаров.
Песня венгерских партизан после подавления революции 1848 г.
Область прежней Венгрии в Карпатах.
Глава административного округа.
Венгерская газета, издававшаяся в Вене.
Летом 1918 г. в г. Питтсбурге (Сев. — ам. соед. штаты) состоялся «Конгресс стремящихся к своему освобождению европейских народов». По заключенному на этом конгрессе между «представителями чешского и русинского народов» (Массарик и Цаткевич) соглашению русинские области, которые отпадут от Венгрии в случае победы союзных держав, войдут в состав нового «Чехословацкого государства, на началах широкой автономии и с самостоятельным парламентом». После того как в апреле 1919 года чешские и румынские войска оттеснили венгерскую Красную армию и русинскую Красную гвардию на левый берег Тиссы, «освобожденная русинская земля» попала под власть военной диктатуры. Военным губернатором назначен был французский генерал Пари.
Франц Ракоци — вождь восстания против Габсбургов (1700–1711 гг.) в котором участвовали крестьянство и мелкопоместное дворянство. По поводу освободительной борьбы Ракоци существует большая, интересная, насыщенная социальным содержанием литература, которую нынешние реакционные силы Венгрии пытаются использовать в своих целях. Мункачский замок играл огромную роль как во время реакции, так и во время восстаний против Габсбургов. В сороковых годах XIX в. замок был реставрирован и теперь продолжает содержаться в исправности. С тех пор, как он перестал служить тюрьмой, он пустует.
