Я не мог.
Спускаемся к мосту Бнот-Яаков. Женщина за рулем - опытный водитель, и видно, что она прекрасно знает дорогу. Вероятно, местная. Моти задремал тоже. Вот здесь, на этом резком повороте, весело махнул мне рукой Сариэль, все еще в субботней одежде, не успевший сменить ее на комбинезон: он был заряжающим и все время загружал танки снарядами. В этой одежде его и нашли потом, отошедшим в мир вечной Субботы. Вообще-то всегда, и в будние дни в йешиве, он был одет празднично и аккуратно. Но может быть, это сейчас мне так кажется.
Машина едет, и мои глаза не отрываются от окна. Как тяжело. Пробую закрыть их, но и с закрытыми глазами я вижу все. Приближается мост. Вот здесь, у кустов, что справа от дороги, в точности за этим деревом, мы видели целый батальон солдат мотопехоты, сидевших без дела на своих вещмешках: батальон резервистов-пехотинцев из другого полка пришел раньше, сразу по окончании Судного Дня, и увел у них бронетранспортеры. Командиры возмущались: "Как это может быть, что мотопехоту вдруг лишают транспорта? Что это за армия такая? Кто знает, ведь так можно и вообще не успеть на войну!" И вправду, кто знает.
Последний поворот перед мостом. Тут застрял танк Циона, и вся колонна встала. Командиры спрыгнули на дорогу и пошли помогать. Мы же использовали это время, чтобы обменяться несколькими словами с товарищами - обычными словами, кто же знал, что для Шмуэля, для Шаи и для Дова они последние.
Въезжаем на мост. Под нами Иордан, но глаза почему-то сами собой смотрят в небо. Я знаю почему. Именно отсюда мы видели падающий самолет. Гиди и Рони заспорили: наш это или их. Прав оказался Гиди. Но большинство из нас тогда еше не верили, что наши самолеты тоже можно сбить. Проехали мост. Волнение мое усилилось. Еще немного, и мы подъедем к Нафаху, к каменоломне, к нефтепроводу, к базальтовым глыбам и заграждениям для скота. В точности тот же путь. Я обязан разбудить Моти, может быть, немного поговорим. Ребята из "Голани" проснулись. Каменоломня. Я не сознавал, что говорю вслух. Не понимал, что рассказываю, а другие слушают.
- Вон там, видите это голое место? Там мы готовились к атаке на Хушние. Командир полка собрал нас здесь в полночь. Всех, кто остался. Нас назначили в прикрытие.
Я показываю рукой:
- Здесь стоял танк Авиу, заместителя командира роты.
Мы прикрывали атаку вон с того холма, что напротив. Тут был танк 2-Алеф, рядом с ним - танк 2, а мы за ними, на той позиции. Солнце слепило, и мы просто ничего не видели. И вдруг сирийцы открыли по нам ураганный огонь из засады, которую устроили ночью. Они стояли здесь, - показываю я, - и палили в нас с близкого расстояния - настолько близкого, что один их танк занимал всю призму перископа. Мы тоже беспрерывно стреляли. С Эли лил пот, ему требовалось передохнуть хотя бы минуту, но он заряжал и заряжал. Снаряд за снарядом. Ему приходилось тяжелее всех нас, но он не произнес ни слова. Наклонялся, вынимал снаряд, заряжал. Мы выбирали позицк о и били. Гиди не разрешал спускаться с холма. И тут сирийцы начали подбивать наши танки. Мы знали про каждый из них - кто в нем сидит. Танки горели, как костры. Нас обнаружили. Мы быстро поменяли позицию и снова начали стрелять.
Я на мгновение прервался и только тут понял, что все в машине меня слушают. Я и не предполагал даже, что говорю вслух. Женщина остановила машину и попросила показать, где стояли танки прикрытия. Все вышли. Я полез по камням, и все за мной. Ни минуты не колеблясь, показываю:
- Рота вошла сюда. - Взбегаю на холм и продолжаю: - Прикрытие было здесь. Танк командира роты стоял тут. Танк заместителя командира батальона там, его орудие было направлено в эту сторону, - объясняю я ей, а она слушает.
- А танк Авиу, - спрашивает, - где, ты говоришь, он стоял?
Я на минуту засомневался. Базальтовые валуны были похожи один на другой. Я перепрыгивал с камня на камень и вдруг встал. Клочок земли, рядом с ним колючий кустарник. Сказал:
- Здесь. Здесь он стоял. - Посмотрел на двух солдат из "Голани" и понял, что они не верят. Но мне было все равно. Я уже привык к тому, что не верят. Женщина слушала и как-то странно смотрела на это место. И я подумал, что она поверила.
- Идем к машине, - сказала.
Я помедлил минуту и пошарил по земле взглядом, словно пытаясь что-то отыскать. И увидел. И тут же узнал: половинка командирского бинокля, бинокля 7x50. Я поднял его. Все на меня смотрели.
- Вот, - сказал я, - это его бинокль, бинокль Авиу. Сломан. Это то место.
Женщина взяла обломок бинокля и посмотрела через него одним глазом на открывшийся перед ней простор. Только теперь дошло до меня, что надо бы спросить, что она делает в каменоломне и почему так всем этим интересуется.
- Эта каменоломня наша, нашего кибуца, - сказала она, как бы отвечая на мой незаданный вопрос. - Я из Кфар-Гилади. Авиу тоже. Он руководил здесь работами.
Мы пошли к машине. И тут она сказала, как бы про себя:
- Авиу мой брат.
ЗАЙН
Не все дни одинаковы, и не все часы. Бывают длинные дни, бывают короткие, есть часы наполненные и есть пустые. Есть дни, длящиеся годы, и есть годы, что проходят за несколько дней. Бывают минуты, кажущиеся нескончаемыми, а иногда целая жизнь пролетает, как сон.
Мой отпуск закончился. Двадцать четыре часа истекли. Но сколько времени прошло с тех пор, как я вышел из дому и вернулся на Голаны в свою часть, не знаю. Последний отпускной тремп был у меня от Кунейтры и до штаба батальона. Там я подошел к первой же машине, где была рация, связался с Хананом и доложил о прибытии. Я был рад услышать его голос. Еще до того как он закончил говорить со мной, он отправил домой другого наводчика: жаль каждой минуты отпуска. Около кухни солдаты загружали грузовик провизией, которую он должен был доставить в расположение разных частей. Рыжий старшина старался взять как можно больше свежих продуктов и солдатских пайков, а повар следил за тем, чтобы их как можно больше осталось в батальоне.
Я попросил Марциано, нашего кладовщика, позвать меня, когда они закончат, а сам тем временем пошел к палатке связистов: может, удастся позвонить домой. В те дни, когда нам случалось по какой-либо надобности бывать в штабе, мы старались воспользоваться возможностью позвонить. Там, где стояла наша рота, имелась только линия внутренней связи. Раз в несколько недель с почты присылали передвижную станцию. Это было настоящим праздником. Мы становились в очередь снова и снова, и нам удавалось поговорить по нескольку раз.
Я вошел в палатку. Дежурный связист возился у коммутатора, мигали оранжевые лампочки. Одна трубка была зажата около уха, в другую он говорил, одновременно обеими руками переключая телефонные провода. Он взглянул на меня и (я не успел еще ничего сказать), чуть поколебавшись, встал с места, снял наушники и подошел ко мне.
- Танкист, - сказал он, - ты меня, конечно, не помнишь, но зато я помню тебя и никогда не забуду. Я тебя сразу узнал. Не думал, что встречу снова. Не знал, что случилось с тобой во время войны. Не знал, жив ли ты и числишься ли еще в нашем батальоне... Прости меня. Я прошу у тебя прощения. Сейчас расскажу почему.
Я был первым, кого ты встретил на базе Ифтах, когда спустился с Голан, чтобы присоединиться к экипажу другого танка. Ты выглядел ужасно. Усталый, весь в копоти, лицо черное, глаза воспаленные, в нелепо болтающемся перепачканном комбинезоне, в руках - "узи" без ремня. Только взгляд твой был совершенно трезв и ясен. Я спросил тебя, что происходит на плато. Ты стал взволнованно рассказывать, что почти все танки вашей роты вышли из строя, что сирийцы в Нафахе, что они поджигают наши танки ракетами, что они сбивают наши самолеты. И много чего еще. Я тогда стоял на дежурстве у дверей столовой вместе с еще одним парнем, кладовщиком. Мы слушали тебя и перемигивались. Не верили ни одному твоему слову, но ты этого не понял. Мы решили, что ты просто в шоке, с молодыми бойцами такое случается. Мы об этом читали. Я сказал тебе тогда: "Пойди выпей чего-нибудь, успокойся, танки не так-то легко подбить, и самолеты ЦАХАЛа так просто не падают, все будет в порядке, еще несколько дней - и эта война закончится". То, что ты рассказывал, казалось неправдоподобным.
Связист отключил какого-то настырного абонента и продолжал:
- А потом вы попросили разрешения - ты и другой танкист, что был с тобой - пройти в столовую. Мы ответили, что это невозможно: столовая обслуживает только постоянный контингент базы. Мы действительно получили такое распоряжение. Нам объяснили, что танкистам выдан сухой паек и они едят в полевых условиях. Мне потом было так стыдно за эти слова. Если бы их можно было вернуть назад, проглотить, я бы сделал это. Кто тогда знал, через что вы прошли?
Длинный звонок и мигание оранжевой лампочки вернули связиста к коммутатору. Я его не помнил, но то, как мне и Эли не дали поесть в столовой на нашей базе, помнил отлично. Спешившие добраться сюда после того, как наш танк подбили, чтобы пересесть на другой и вернуться в бой, - мы стояли перед входом в столовую в роли нарушителей, которым делают выговор. Усталые и голодные, мы смотрели на входивших в столовую и выходивших из нее солдат, беззаботно болтающих между собой. Никто из них не сказал нам ни слова. Подошел командир роты моторизованной пехоты нашего батальона. Они все еще сидели на базе. Заместитель командира полка сказал, что на сей раз эта война не для них и он не даст им рисковать собой без надобности. Сейчас они просто бесполезны. Увидев нас, командир роты спросил, что случилось, и отвел в офицерскую столовую. Ни на возмущение, ни на обиду у нас тогда не было сил.
