времени стенах висело множество реликвий прошлого.
– Я всегда хотел побывать здесь, – заметил он. – Полагаю, для вас это звучит очень банально и по-американски. Но это правда. Мне будет приятно вспоминать о обеде в «Чеширском сыре».
– Еда хорошая, – согласилась она.
Он улыбнулся:
– О, знаете, дело не в этом, мисс Лоример, – извините, я хотел сказать – Кэтрин. Конечно, этот пирог восхитителен, но я думаю о Сэмюэле Джонсоне, Босуэлле и Голдсмите [8]. Как они приходили сюда, разговаривали, писали и пили эль под этими старыми стропилами. И к тому же тут ничего не изменилось. Официанты все еще бегают в фартуках и орут в раздаточное окно, как будто только что прибыл дилижанс с пассажирами. О, возможно, для вас все это выглядит довольно допотопным, но я люблю всякую старину, и, думаю, мне ее всегда будет не хватать.
Кэтрин передалось его состояние.
– В Лондоне есть на что посмотреть, если вам интересно, – сказала она.
Он кивнул и взял сельдерей из старинного стеклянного блюда, стоявшего на клетчатой скатерти.
– Да, я знаю. Я был почти все время с Нэнси и не имел возможности оглядеться вокруг. Вряд ли она будет бродить по музеям. – Он снова улыбнулся, затем стал серьезным. – Но я рассчитываю сегодня что-то увидеть. Здесь в городе много интересных мест, если только я не заблужусь.
Он был настолько искренен в своих намерениях, что Кэтрин расчувствовалась. Она подумала, что, кроме нее, он, вероятно, не знает в Лондоне ни души, и тут же представила себе, как он спрашивает дорогу у полицейских и довольно растерянно блуждает в сумерках возле судебных иннов [9]. Поддавшись порыву, она воскликнула:
– А что, если вы позволите мне показать вам окрестности? Я знаю их не хуже других.
Его лицо необычайно просветлело.
– О, это было бы прекрасно, если вам это не в тягость. Но у вас слишком много дел.
– Думаю, что смогу выкроить время. – Ее губы сами собой сложились в улыбку. – Это не настолько в тягость, как вам представляется.
Было половина третьего, когда они вышли на Флит-стрит и, оставив позади собор Святого Павла, купол которого горделиво возносился в небо, направились к Стрэнд. Кэтрин уже много лет не была в этой части города, и, как и предполагала, отвечая Мэддену, прогулка по этим тротуарам, знавшим торопливые шаги ее юности, вызвала у нее необычайный трепет. Когда они проходили мимо Королевского суда, она узнала знакомые места – церковь Сент-Клемент-Дейнс, свою станцию метро, чайную, куда она заглядывала на обед – обычно булочка с сосиской и какао, – и перед ней тут же с ностальгической волной, от которой защемило сердце, всплыла вся панорама тех первых дней. Как мало – несмотря на прогресс и пробки из запыхавшихся автомобилей, которые теперь запрудили улицы, – как мало все это изменилось!
Избегая общепринятых туристских маршрутов, она показала Мэддену окрестности судебных иннов, сторожку, которую строил Бен Джонсон [10], часовню, где до сих пор каждую ночь звонит колокол, объявляющий комендантский час. Затем они прошли через церковь Сент-Мэри-ле-Стрэнд, в которую юная Кэтрин часто забредала в обеденный перерыв. Мэдден, по его словам, влюбился в эту церковь. Но Кэтрин не стала там задерживаться. Ее мысли и шаги, казалось, невольно устремились вглубь Холборна, и далее, чувствуя легкое стеснение в груди, она направилась во дворик Степл-Инн. На мгновение они окунулись в суматоху грохочущей улицы, а затем оказались в тихой заводи, за освященным веками фасадом, где на вязе над ними мирно чирикали воробьи. Лишь они и несколько голубей, которые что-то лениво поклевывали между булыжниками, нарушали тишину, показавшуюся без гула машин абсолютной.
– Это чудесно, – медленно произнес Мэдден, когда они сели на скамейку. – Самое сердце Лондона. Я где-то читал об этом месте – да, о нем говорится в «Эдвине Друде» [11], верно? Тут просто замечательно. И как хорошо здесь мечтать!
– И мне так раньше казалось, – ответила Кэтрин.
Он пристально посмотрел на нее, пораженный ее странным тоном.
С минуту он молчал, затем, более аккуратно, чем обычно, подбирая слова, сказал:
– Я заметил – невольно, – что все эти места вокруг что-то значат для вас. Нет настроения рассказать?
– На самом деле нечего рассказывать. – Она заставила себя улыбнуться. – Когда мне было семнадцать или восемнадцать, я работала тут неподалеку. Иногда приходила сюда в свободное время и сидела на этой самой скамейке. Видите ли, это просто обычная сентиментальная чепуха. Почему я должна навязывать ее вам?
– Потому что я этого хочу, – настойчиво сказал он. – Мне интересно услышать, как вы начинали. Думаю, я бы понял. Мне самому пришлось несладко, когда я делал первые шаги в карьере.
Она не могла понять причину собственной слабости, свою уступчивость, вызванную каким-то странным воспоминанием об этом месте, и все же она безотчетно принялась воссоздавать как для себя, так и для него сентиментальные образы своей девичьей поры. Небо над ними было тихим, теплым и низким. День выдался на редкость мягким. У их ног, что-то поклевывая, с важным видом расхаживали голуби. Извне доносился приглушенный гул города, похожий на отдаленный шум прибоя.
Поначалу она слегка запиналась, но то, с каким вниманием он ее слушал, казалось, придало ее словам цвет и форму. Она начинала машинисткой в фирме «Твисс и Уордроп». Семья жила довольно скромно, бедность скрывалась под тонким слоем провинциальной обстоятельности, и ее отец, сочетавший в себе качества неудачливого агента по найму жилья и одновременно ярого проповедника, правда без духовного сана, нашел Кэтрин эту работу. Тяжелый, ожесточенный человек с неподвижным хмурым взглядом и ледяной улыбкой, он почти не испытывал к дочери теплых чувств и не надеялся на ее продвижение по службе, какой бы жалкой ни была ее должность. Твисс, конгрегационалист, как и отец Кэтрин, считал, что сделал семье «одолжение».
Возможно, именно это повлияло на Кэтрин в начале ее пути и закалило ее юную чувствительную душу. Она еще им покажет – отцу и всем остальным. Так зародилось ее огромное честолюбие. В черных хлопчатобумажных чулках и куцей юбке она мчалась на работу и с работы, полуголодная, но энергичная и бдительная. Огромный пульсирующий Лондон был ее неизменным стимулом. Широко раскрытыми глазами следила она за демонстрацией богатства и роскоши. Поздно возвращаясь из убогого офиса, стояла под дождем у Ковент-Гардена, чтобы увидеть, как подъезжают известные личности. И между тем с головой ушла в машинопись, стенографию, бухгалтерию. Она заслужила похвальные отзывы мистера Твисса и даже взыскательного мистера Уордропа. Ей несколько раз повышали жалованье, пока она не стала зарабатывать невероятную сумму – целых два
