Хмель подвинулся на полбилета и уступил место вожделению. Теперь они вдвоем восседали на одном стуле.
Мимо нас проплыл ментовский катер. Два мента загорали на палубе и тупо зырили на наши упражнения.
Это никуда не годилось. Мы снова поднялись на набережную.
— Хочешь, я покажу, где мы сидели с моим мужем? — вдруг предложила она.
Сидели? (Ее муж сидел в кустанайской колонии общего режима за наркоту.)
И еще у нее была (а! раз пошла маза выкладывать — тогда начистоту) годовалая дочь, — но не здесь, а у ее родителей.
Вот вам, бляхо, и Одри Хепберн, скажете вы.
— Покажи, — сказал я.
Мы обогнули верфи, потом какой-то институт соковыжимания, прошли зассанными дворами и оказались на берегу тихоструйной речки.
Это была Пряжка.
Черт, мне это понравилось.
Принцесса и наркоман на бережку Пряжки.
В этом было что-то пронзительное. Что-то, от чего веяло безысходностью и смертью. Тем, что находилось на противоположном полюсе от детей заката.
Мы сели на травянистый склон.
— Расскажи мне о нем, — попросил я.
Она вздохнула и посмотрела на воду.
— Его подставили, — сказала она. — Попросили принести немного на раскурку, а потом…
Начинается, подумал я с досадой. Как легко разрушить чужое, к чему не имеешь никакого отношения!
Я внимательно посмотрел на нее. Она больше походила на пацанку, чем на принцессу.
— А тебя резали? — вдруг спросила она.
Резали? В моем мозгу, как в тетрисе, никак не укладывалось это слово. Я пробовал и так, и эдак, пока, наконец, не допер.
— Конечно.
— Покажи, — попросила она.
Задрав футболку, я показал какой-то давнишний шрам. Царапнул где-то гвоздем.
— Его — тоже, — сообщила она, потрогав пальцем мой живот. — Уже там, на зоне.
И, глядя в глаза, приблизила губы.
Несмотря на весь ее багаж, мне было хорошо. Более того, мне было офигительно.
Меня даже стало немного потряхивать. Пару раз на воде мелькнуло отражение розовых крыльев.
Белая ночь спустилась к нам на берег. Она никак не хотела сливаться с темной водой.
Наконец мы встали и двинули в сторону общаги.
За время сидения на берегу я к чему-то незримо приблизился, но чтобы дотронуться, нужно было сделать один маленький шаг.
Мой взгляд опустился под ноги, и я увидел, что она была в тапочках.
— Ты чего в тапках-то? — удивился я.
— А, — просто сказала она. — Некогда было переобуваться.
Вот оно. О Господи! Внезапно я почувствовал, как кто-то потянул меня за сердце, вытягивая его в ее сторону.
По ходу, я неотвратимо влюблялся.
Подходя к общежитию, она замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась.
— Не хочу в общагу, — поморщилась она. — Сегодня тетя Клава на вахте, она моего мужа хорошо знает.
Мы вошли в парадную соседнего дома и на лифте поднялись на последний этаж. Дверь на чердак была открыта. Пахло голубями и еще черт знает чем. Через небольшое окошко мы вылезли на крышу. Сели на самый конек. Я прижал ее к себе.
Слева белела полоса залива. Горбатились портовые краны. Под нашими ногами в сером мареве лежал город. Я ощущал себя завоевателем. Сегодня я покорил его сердце.
— Какой ты сильный, — прошептала она.
Над нами захлопали крылья. Я оглянулся.
— Пойдем спать, — сказал я.
Мы спустились вниз, и я нашарил в темноте лежащую на керамзите дверь. Мы легли на нее, она прижалась ко мне всем телом. Да, пахло голубями и еще черт знает чем. Я стягивал с нее лосины. Помогая, она приподнимала зад. Все было до того прекрасно, что, бляхо, я дал задний ход. Не сейчас, думал я, гладя ее по голове. Только не сейчас.
Она уснула, а я лежал и слушал, как она спит. Потом осторожно встал и вылез на крышу.
Солнце снова собиралось появиться из-за горизонта. Я сел возле кирпичной трубы и сразу же услышал шум, преследующий меня на протяжении всей ночи.
Поглядев налево, я увидел большую птицу, стоящую на длинных ногах на самом краю конька.
— Ого, — вздрогнул я.
Первые лучи окрасили птицу в розовый цвет.
Она повела длинной шеей.
— Фламинго, — вслух подумал я. — Розовый.
— Точно, — ответила птица и щелкнула клювом.
Еще и разговаривает. Я растерянно шмыгнул носом.
— Ты правильно сделал, — сказала птица. — Я горжусь тобой.
— Ты о чем?
— О том, что не воспользовался ею.
Я пожал плечами.
— Ненавижу пошлость, — ответил я. — Трахаться на чердачной двери — верх пошлости.
Фламинго переступил ногами, приблизившись на шаг.
— Не обманывай себя. Тебя остановило ее замужество. Ее дочь.
Я рассмеялся и сплюнул. Глупая птица.
— Сегодня я оттрахаю ее во все щели. Клянусь тебе.
Птица мотнула маленькой тупорылой головкой.
— Ты врешь мне. И себе врешь. Ты не такой.
— Какой, блядь, не такой?! — не выдержал я, но тут же, вспомнив о спящей, сбавил громкость. — Ты что несешь, голубка?
— Ты чистый и светлый, а то, что из тебя иногда выпирает, никак к тебе не относится.
Меня потихоньку стала доставать эта байда.
Чего-то я недопонимал.
— На самом деле, ты очень хороший, — частила птица, щелкая клювом. — Ты как дитя заката.
Опа-на! Не надо было ей этого говорить. Я все понял. Моментально.
— Ну-ка, — сказал я. — Подойди, пожалуйста, поближе.
Фламинго нерешительно смотрел на меня.
— Не бойся, — убеждал я. — Скажу чего-то на ушко.
Птица, стуча по металлу, подошла ко мне и наклонила красивую розовую головку.
Я взялся двумя руками за основание шеи и резко крутанул в разные стороны.
Солнце ярко-красной залупой выходило из-за горизонта.
Я сказал Саньке:
— Мне нужно зеркало. Чтобы в полный рост.
— В полный рост? — переспросил Санька. — Зачем тебе в полный рост?
Зеркало его не удивило. Всем нужно зеркало — что и говорить. В зеркалах много чего можно найти.
В нашей общаге было несколько зеркал. На каждом этаже по зеркалу. Хорошие зеркала, просто великолепные. Отражающие тебя с головы до ног. Восхитительные зеркала.
Я говорю Саньке:
— Возьму с четвертого. Постоишь на шухере?
Санька только головой покачал. Опять твои штучки. Опять, опять.
Через вахту зеркало не пронести. Мы завернули зеркало в покрывало и решили спустить с окна второго этажа. Я вышел на улицу, прошел в колодец, задрал голову. Санька перекинул сверток с зеркалом через подоконник и… выпустил его из рук.
— Блядь, — сказал я.
Санька сверху молча смотрел на меня. Я вытряхнул из покрывала осколки и поднялся в общагу.
— Прости, — сказал Санька. — Зеркало тяжелое.
— Следующее будет не легче, — ответил я. — Ты уж постарайся.
Третий этаж также остался без зеркала. Он словно ослеп, но меня уже несло. Я не мог остановиться.
Это зеркало не выдержала веревка. Она лопнула как раз в тот момент, когда я уже собирался его принять. Снова эхо отразило звук падения. Вытряхивая осколки, я сильно порезался. Побитые зеркала мне мстили. Мне хотелось кричать, меня колотила нервная дрожь.
— Хватит, — сказал Санька. — Остановись, ну его в жопу, это зеркало. Зачем тебе зеркало?
— Что?! Что ты сказал?! — я едва не орал.
Трус! Он что, сможет спокойно спать после всего этого? После того как они смеялись над нами! Все эти зеркала!
Теперь очередь дошла до второго этажа. Господи, я перебрал все! В моей голове мелькнула мысль, что же мы будем делать, когда останемся без зеркал, во что будем смотреть, но я тут же выкинул ее вон. Мне нужно зеркало, сегодня, в этот вечер — до зарезу, и больше я ничего не хотел знать.
Я видел, что Саньку тоже колотит. И он смотрит на меня со страхом. Как я пеленаю последнее зеркало, как ребенка, и как дрожат мои пальцы. Это зеркало отражало мою страсть и его смятение. Жажду и тошноту. Сумасшествие и ужас познания. Кровь и пот. Упрек и наваждение…
Я ехал в автобусе. Прижимая зеркало к телу. Оно было почти в мой рост. Когда освободилось место и я сел, оно стало больше меня. За окном плыл ночной город, шел снег. В автобусе было холодно, мои перебинтованные руки мерзли, но на душе было спокойно.
Потом я вышел на остановке, прошел по улице, зашел в подъезд дома. Поднялся на лифте на двенадцатый этаж. Позвонил в дверь.
— Что это? — спросила она, увидев меня с зеркалом в руках.
— Это зеркало, — ответил я.
— Зеркало, — повторила она. — Какой ты…
Она не договорила. Я развернул покрывало. Она подошла к зеркалу и отразилась в нем. Вся, с головы до ног. Ничего прекраснее я не видел.
Я думал, она хотя бы поцелует меня, но она просто сказала «спасибо». Я понял, что это все.
— Ладно, я пойду, — сказал я.
Она виновато кивнула.
Я шагнул за порог, и в зеркале закрылась дверь.
