Но в одном отношении мы с вами все же походим на древних греков: кровосмесительство по-прежнему кажется нам чудовищным. Из всех строжайших запретов, возникших еще на заре человеческой истории, этот запрет – самый непреложный, по крайней мере когда речь идет о родстве по прямой линии. Другое дело – родство по боковой линии: египетские фараоны даже поощряли брак между братом и сестрой. Байрон находил в таких отношениях непонятное, мрачное удовольствие, видя в них вызов общественной морали. Когда я писал книгу о его жизни, мне пришлось заниматься довольно щекотливыми разысканиями по этому поводу. Многие английские ученые отрицали, что Байрон и Августа Лей вступили в преступную связь. В конце концов его родственница (в то время ей было восемьдесят пять лет) допустила меня к тайным семейным архивам. Я провел волнующую ночь, расшифровывая при свете двух канделябров интимные дневники и письма. К утру я уже все знал и с некоторым смущением отправился к достопочтенной хозяйке дома.
– Увы, леди Ловлас, – сказал я ей, – отпали все сомнения… Я обнаружил доказательства кровосмешения. Как добросовестный историк, я буду вынужден рассказать обо всем этом в полном согласии с документами… Заранее прошу меня извинить.
Она с изумлением воззрилась на меня.
– А собственно, в чем вы извиняетесь?.. – спросила она. – Байрон и Августа? Ну конечно! Неужели вы в самом деле сомневались?.. Как же иначе? Два юных существа разного пола оказались вдвоем в занесенном снегом мрачном замке и провели взаперти много времени… Как же, по-вашему, они должны были вести себя?
Из этого разговора я понял, что пресловутый запрет соблюдался в Англии XIX века не столь неукоснительно, как в Древней Греции. И все же я считаю, что он необходим для поддержания спокойствия и в семьях, и в душах. Убедитесь в том сами, посмотрев «Иокасту», «Федру», «Землю в огне». Ищите любовь за пределами своего рода. Прощайте.
Для некоторых людей большое искушение – доходить в своей доброте до слабости. Живое воображение позволяет им угадывать, какую радость вызовет у ближнего уступка и как огорчит отказ с их стороны; они угадывают скрытые, глубокие причины, объясняющие прихоть или вспышку гнева, которые другой на их месте строго осудил. «Все понять – значит все простить». Эти прекраснодушные люди только и делают, что прощают и приносят одну жертву за другой.
В их поведении была бы святость, когда бы они приносили в жертву только самих себя. Однако люди созданы для жизни со святыми, и снисходительность становится непростительной, ибо она наносит непоправимый вред тем, к кому ее проявляют. Чересчур нежный муж, недостаточно строгий отец, сами того не желая и не подозревая об этом, формируют нрав своей жены или детей. Они приучают их ни в чем не знать ограничений, не встречать отпора. Однако человеческое общество предъявляет к людям свои требования. Когда эти жертвы нежного обращения встретятся с суровой правдой жизни (а это неизбежно), им будет трудно, гораздо труднее, чем тем, кого воспитывали без излишней мягкости. Они попробуют прибегнуть к тому оружию, которое до сих пор им помогало, – к сетованиям и слезам, ссылкам на плохое настроение и недуги, – но столкнутся с равнодушием или насмешкой и впадут в отчаяние. Причина многих неудачных судеб – неправильное воспитание.
В каждом доме, в каждой семье все ее члены должны знать, что их любят, что родные готовы пойти ради них на многое, но что есть предел всякому терпению, и если они его переступят, то им придется пенять на себя. Поступать по-другому – значит потакать порокам, которые для них же губительны, и, кроме того, ставить себя в такое положение, которое нельзя долго вынести. Уплачивая долги игрока или транжиры, благодетель разорится, но не поможет и не излечит тех, кого хотел спасти. Женившись из жалости и без любви, человек обрекает на несчастье и самого себя, и свою спутницу жизни. «Братья мои, будем суровы», – говорит Ницше. Поправим его: «Братья мои, сумеем быть суровыми»; фраза станет не такой красивой, но более человечной.
То, что я говорю здесь о людях, приложимо, разумеется, и к нациям. В семье наций существуют чересчур добрые народы. В международной политике, как и в «семейной политике», изречение: «Все понять – значит все простить» – вещь опасная. Сносить и оставлять без ответа действия, которые угрожают человечеству войной, не значит служить миру. Тут также должны быть четко установлены пределы. Народы, как и отдельные люди, заходят в своих требованиях слишком далеко и посягают на что-либо до тех пор, пока не встречают отпора. Система сил пребывает в равновесии, пока действие равно противодействию. Когда противодействия нет, равновесие невозможно.
Теперь вы знаете, что вас ожидает. Я с вами мягок и снисходителен. Если понадобится, я смогу быть суровым. Оставайтесь же и впредь мудрой и загадочной незнакомкой, существующей только в моем воображении. Прощайте.
«Будь нос у Клеопатры короче, весь мир был бы иным». Когда мы изучаем нашу собственную жизнь или историю своей страны, нас часто охватывает искушение прибегнуть к этой фразе Паскаля. События, приведшие к самым ужасным последствиям, были столь незначительны, а их переплетения столь удивительны, что мы простодушно изумляемся непоследовательности рока.
Если бы Арлетта Ставиская меньше любила драгоценности, история Третьей республики сложилась бы по-иному. Если бы солдаты, вовремя доставившие в вандемьере пушки Бонапарту, задержались в пути хоть на десять минут, ну, скажем, чтобы промочить горло, в наших книгах не упоминались бы ни Аустерлиц, ни Ваграм. Пришли президент Вильсон в свое время в Париж какого-нибудь сенатора-республиканца, Америка на пятьдесят лет, а быть может, и навсегда, была бы вовлечена в политическую жизнь Европы.
В раздумьях о прошлом неизбежно присутствуют подобные предположения. «Не надумай я в этом году провести пасхальные каникулы в Сен-Тропезе, я никогда бы не повстречался с женщиной, сделавшей меня несчастным». Ничто не доказывает верность этого рассуждения. Без сомнения, незначительные и непредвиденные случайности каждый миг изменяют привычное течение событий. Но только целая цепь необычных совпадений может придать этому течению диаметрально противоположный характер.
Ну, не попали бы вы в Сен-Тропез, попали бы в Сен-Рафаэль, там встретили бы другую женщину такого же склада, она понравилась бы вам, как и первая, по тем же самым причинам, ибо, сами того не ведая, вы в ту пору искали душевных мук. Те или иные обстоятельства вашей жизни могли бы оказаться совсем другими, но ее общие контуры остались бы примерно такими же.
Лорд Дансэни написал на эту тему весьма любопытную пьесу. В первом действии перед нами человек, опоздавший на поезд: в ту минуту, когда он приближается к выходу на перрон, поезд уходит. Вследствие этого опоздания дальнейшая его жизнь складывается неудачно, и он то и дело твердит: «Подумать только, что секундой раньше…» И вот в один прекрасный день какой-то восточный торговец предлагает ему купить волшебный кристалл, позволяющий его владельцу видоизменить по своему желанию одно из минувших событий. Герой пьесы, разумеется, желает оказаться на том же перроне, только секундой раньше. На сей раз он садится в поезд, и жизнь его начинается сызнова. Однако, хотя внешне все складывается по-другому, герой терпит столь же полное фиаско, как и в первый раз, так как коренные причины неудачи были заключены в его характере, а не в обстоятельствах.
То же мы наблюдаем и в истории народов. Они не могут избежать уготованной им судьбы. Если бы в вандемьере артиллеристы прибыли с опозданием, на время изменилась бы судьба Бонапарта, но не история Франции – по крайней мере в главных своих чертах она осталась бы той же. Появился бы другой Бонапарт. Всякое поколение несет в себе определенное количество героев и деятелей. Но в мирное время они остаются не у дел. Бонапарты 1895 года доживали свой век в каком-нибудь провинциальном гарнизоне квартирмейстерами или интендантами батальона. Будь нос у Клеопатры короче, история Рима шла бы своим чередом – на смену величию пришел бы упадок.
А будь у вас, сударыня, нос подлиннее, я все равно писал бы сейчас послание незнакомке. Только эта незнакомка была бы иной. Прощайте.
Хронофаг. Словечко это, если не ошибаюсь, придумано Монтерланом. Оно обозначает опасную разновидность людского рода: пожирателей времени.
Хронофаг – это чаще всего человек, у которого нет настоящего дела и который, не зная, на что убить свое время, решает заполнить свой досуг, пожирая ваше. Наглость этой твари невероятна. Он пишет авторам, с которыми не знаком, требуя немедленного ответа; при этом он доходит в своем бессердечии до того, что прилагает к письму почтовую марку, повергая этим благовоспитанного адресата в замешательство; он домогается заведомо ненужной встречи и, если человек, на свою беду, соглашается принять его, докучает ему до тех пор, пока крайнее раздражение хозяина не возьмет верх над учтивостью. Он поведает вам о своей жизни и расспросит о вашей. Счастье, если он ко всему прочему не ведет дневника, куда позднее запишет, что вы, мол, уже не тот, что прежде, куда только делась былая живость, что вы кажетесь угасшим, разговаривать с вами малоинтересно, словом, он сильно разочарован. А будущие биографы, не подозревая, что ваша молчаливость проистекала из вашего негодования, не преминут представить вас в своих описаниях жалким стариком.
