Она вытащила из рукава платок и вытерла глаза под очками.
— Надо было подойти, — сказал Дугал. — Надо было сказать: «Это ты...» — как его звали?
— Гарольд, — сказала она.
— Надо было сказать: «Это ты, Гарольд?» — вот что вам надо было сделать. А вы, наоборот, не подошли. Вы возвратились домой и угостили пончиком этого маленького паскудника Лесли.
— Не тычьте в меня пальцем, Дугал. В моем доме это никому не позволяется. Вы можете подыскать себе другое жилище, если вам вздумается, когда вам вздумается и как только вам вздумается.
Дугал встал и прошелся по кухне, едва волоча ноги и ссутулившись под гнетом старости и болезней.
— Похоже на вашего старшего брата? — спросил он.
Она закатилась нервическим смехом.
Дугал сунул руки в карманы и уныло посмотрел на свои туфли.
Обильные слезы заструились из-под ее очков.
— А может, это был вовсе и не ваш брат, — сказал Дугал.
— Вот я и думаю, сынок, вдруг это все-таки не он.
— Лучше пощупайте-ка мою голову, — сказал Дугал, — вот эти две небольшие шишечки.
— В Пекхэме имеется четыре типа морали, — сказал Дугал мистеру Друсу. — Первая категория...
— Дугал, — спросил тот, — вы сегодня вечером заняты?
— Как обычно, привожу в порядок свои записи. Представляете, ведь Оливер Голдсмит, оказывается, преподавал в пекхэмской школе? Он систематически прогуливал, уезжал из Пекхэма в Темпл и околачивался в кофейне. С чего бы это он?
— Мне нужен ваш совет, — сказал мистер Друс. — Есть одно местечко в Сохо...
— Терпеть не могу ездить через реку, — сказал Дугал, — на помело надо садиться.
Мистер Друс подпер рукой подбородок и с любовью посмотрел на Дугала.
— Есть одно местечко в Сохо...
— Пару часов я вам смогу уделить, — сказал Дугал. — Можем повидаться в девять вечера в Далуиче, в пивной «Дракон».
— Знаете, хотелось бы посидеть целый вечер, Дугал: пообедать в этом местечке в Сохо.
— В девять в «Драконе», — сказал Дугал.
— У миссис Друс в Далуиче масса знакомых.
— Тем лучше, — сказал Дугал.
Дугал прибыл в «Дракон» ровно в девять. В ожидании мистера Друса он выпил джина с мятным тоником. В половине десятого появились две девушки с фабрики Дровера и Уиллиса. Дугал подсел к ним. Мистера Друса все не было. В десять они поехали автобусом в «Розмариновую ветку», на Саутгэмптонское шоссе. Здесь Дугал растолковывал девушкам, что все должны через раз прогуливать утром в понедельник. Когда они вышли из пивной в одиннадцать, Нелли Маэни кинулась к ним через улицу.
— Хвала Господу, — заорала она, — ибо воистину провидит все на свете...
— Привет, Нелли, — сказала ей мимоходом одна из девиц.
Нелли повысила голос и возгласила:
— Богу нашему хвала, ибо горек ему грех, Тревор Ломас, Колли Гулд в «Слоне» с юным Лесли, и сладка епитимья, вознесет же смиренных и укрепит мышцу праведным.
— Ну-ну, Нелли, — сказал Дугал.
— Да, Чиз? — сказал Дугал.
— Слушайте, Дуг, по-моему, ни к чему нам с вами этот эпизод в далуичском «Драконе», он неприличный. И потом — это же неправда. Я в этом возрасте и не бывала никогда в Сохо. Я в жизни не встречалась ни с каким управляющим.
— Надо обеспечить распродажу книги, — сказал Дугал. Он подышал на дубовую панель холла мисс Фрайерн и свободной рукой нарисовал на запотевшей туманной поверхности чей-то профиль.
— И еще, Дуг, дорогой, — сказал голос из-за реки, — как вы узнали, что моя трудовая жизнь началась на обувной фабрике? Ведь я-то вам этого не рассказывала. Откуда же вы это знали?
— Я не знал, Чиз, — сказал Дугал.
— Наверняка знали. У вас расписано все, вплоть до подробностей, только это было не в Пекхэме, а в Стретхэме. Когда я читала, прошлое оживало передо мной. Прямо мороз по коже. Вы обо мне наводили справки, да, Дуг?
— Ага, — сказал Дугал. Он подышал на панель, написал какое-то слово, потом стер его.
— Дуг, так нельзя. Как подумаешь, что люди о тебе все узнают, так просто ужас берет, — сказала мисс Чизмен. — Ну зачем это все надо — про обувную фабрику и так далее. И там угадывается время. Это выдает мой возраст.
— И выходит, что вам всего-то шестьдесят восемь, Чиз.
— Но, Дуг, надо постараться, чтобы мне выходило еще меньше. Приезжайте, Дуг, умоляю вас. Мне прямо-таки нездоровится.
— Ввиду моего рокового недостатка, — сказал Дугал, — я терпеть не могу, если кому нездоровится. Кроме того, по субботам я беру отгул, и вообще — жаль губить такой прелестный летний день.
— Дорогой Дуг, я обещаю вам, что поправлюсь. Только приезжайте. Меня так волнует моя книга. Она написана как-то... как-то слишком...
— Вразброс, — сказал Дуглас.
— Да, вот именно.
— Буду у вас к четырем, — сказал Дугал.
В закусочной «Слон» к Залу холлисовских шницелей сзади примыкала комнатка, застланная синтетическим ковром серого цвета и обставленная современной мебелью в красных тонах. Здесь были тахта, два кубических кресла, телевизор на светлой деревянной подставке, низенький кофейный столик со стеклянной крышкой, столик с портативным проигрывателем и магнитофоном, секретер светлого дерева, торшер и несколько пепельниц на треножниках. Две стены были оклеены обоями в серую полоску. Две других были выкрашены под накат: золотые звезды по красному полю. К стенам крепились многочисленные кронштейны, а на них — кашпо с «бабьими сплетнями». Полосатые красно-белые шторы были задернуты. Два темно-красных стенных светильника озаряли этот веселенький интерьер. В одном кресле сидел Лесли Кру, чья шея как бы одеревенела от напряженного внимания. На нем были темно-синий костюм стандартного покроя и персиковый галстук, и выглядел он куда старше своих тринадцати лет. В другом кресле развалился восемнадцатилетний Колли Гулд, признанный негодным к несению воинской службы: у Колли были не в порядке легкие, и он состоял под медицинским наблюдением. В настоящее время он обвинялся в краже автомобильных моторов и был условно освобожден на поруки. Он был в темно-сером двубортном пиджаке и узких черных брюках. Тревор Ломас, весь в серо-голубом, возлежал на тахте посредине. Все трое курили американские сигареты. У всех троих был плаксивый вид, но не потому, что они собирались плакать: так у них выражалась инстинктивная готовность к чему угодно и на что угодно.
Тревор держал в руке тонкий черновой блокнотик, один из тех двух, которые он стащил из дугаловского столика. Другой блокнотик лежал возле него на ковре.
— Послушайте, — сказал Тревор. — Называется «Фразы для Чиз».
— Для чего? — спросил Колли.
— Тут сказано «для Чиз». Шифровка, это ясно. Послушайте, может, что поймете. Читаю подряд.
«От его прикосновения меня охватил трепет.
В то время я была еще так молода, что даже не понимала, отчего плачет моя мать.
Когда он вошел в комнату, дрожь пронизала все мое существо.
Этот безмолвный миг обновил наше пошатнувшееся взаимопонимание.
Ей суждено было сыграть роковую роль в моей жизни.
Память не солгала мне.
Он всегда был неизлечимым романтиком.
Я стала горделивой обладательницей велосипеда.
Он говорил со мной безжизненным голосом.
И снова осень. Осень. И в парке жгут листья.
Он был для меня предвестником катастрофы.
Я упивалась своей первой трагической ролью.
Я не могла смотреть на других мужчин.
В нашу жизнь закралась ложь.
Она явилась неоценимым источником сведений.
Судьба еще раз вмешалась в нашу жизнь.
Щедрость была заложена в его натуре.
Я испытала злорадное удовлетворение.
Их разъединяла пропасть.
Я погрузилась в прерывистую дремоту».
— Прочти нам еще раз, Трев, — сказал Лесли. — Похоже на диктовку. Может, он вдобавок еще и учитель.
Тревор пропустил его слова мимо ушей. Он постучал по блокнотику и обратился к Колли.
— Шифровка, — сказал он. — Стоило повозиться.
Несчастное выражение лица Колли показало, что он согласен.
— У него своя шайка, это ясно. Птица покрупнее, чем я думал. Теперь вопрос в том, чтобы разузнать, чего ему надо.
— Секса, — сказал Лесли.
— Да что ты говоришь? — сказал Тревор. — Да ты у нас сообразительный, сынок. Но мы об этом и сами чисто случайно догадались. Какого секса? — вот весь вопрос. Вопрос в том, национального или интернационального?
Колли выпустил изо рта дым так медленно, как будто изрыгнул яд.
— Надо найти ключ и расшифровать, — сказал он больным голосом. — Ключ здесь осень. Что там было насчет осени?
— Вы что, совсем отупели? — вопросил Тревор через ноздри. — Это же шифровка. Осень тут совсем в другом смысле. Тут все в другом смысле.
Он уронил блокнотик и с болезненной гримасой поднял с пола другой. Он прочел:
«Пекхэм. Способы общения.
Действия эффективнее слов. Все обыгрывать. Изображать.
Мораль. Функциональная. Эмоциональная. Пуританская. Классическая.
