Еще она почувствовала, что нищий весь дрожит. Потом Беатриче вместе с испуганной провожатой поспешила в церковь. Из открывшейся на мгновение двери донеслось короткое многоголосое ликование. История закончилась. Мессер Палла дельи Альбицци остался в своем рубище, Он роздал все свое имущество и, босой, с одним только посохом в руках, ушел из города. Потом он жил, кажется, где-то близ Субиако.
- Времена, времена, - сказал господин учитель. - Ну и что из всего этого следует? Он шел к тому, чтобы стать повесой, а случайно стад бродягой, отшельником. Сегодня, конечно, о нем никто и не вспоминает.
- Ну как же, - возразил я скромно, - его имя иногда называют в больших католических литаниях в ряду других заступников, ведь он стал святым.
Дети услышали и эту историю и утверждают, к негодованию господина учителя, что в ней тоже говорится о Господе Боге. Я и сам немного этому удивился, ведь я все-таки обещал господину учителю историю без Господа Бога. Но детям, конечно, виднее.
ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ТЕМНОТЕ
Я хотел надеть пальто и пойти к моему другу Эвальду. Но я забылся над одной книгой, между прочим, старой книгой, и наступил вечер, как в России наступает весна. Еще мгновение назад вся комната, до самых дальних уголков была светла, и вдруг все вещи сделали вид, будто никогда не знали ничего, кроме сумерек; повсюду распустились большие темные цветы, и блики затрепетали вокруг бархатистых чашечек, как на крылышках стрекоз. Больной, конечно, уже не сидел у окна. И я остался дома. Что же я хотел ему рассказать? Я этого уже не помнил. Но через некоторое время мне показалось, будто кто-то ждет от меня эту потерянную историю, может быть, какой-то одинокий человек, стоящий у окна далеко, в своей темной комнате, или, может быть, сама темнота, обнимающая его и меня и все вещи. Так получилось, что я начал рассказывать темноте. И она склонялась ко мне все ближе и ближе, так что я мог говорить все тише, как и должно быть в моей истории. Она произошла, между прочим, в наше время и начинается так:
"После долгого отсутствия доктор Георг Ласман возвращается на родину. Там у него всегда мало что было, а теперь в его родном городе жили только две его сестры, обе замужем и, по всей видимости, удачно: он ехал, чтобы повидать их после двенадцатилетней разлуки. Так думал он сам. Но ночью, когда в переполненном вагоне он не мог уснуть, ему стало ясно, что он едет, собственно, ради своего детства, в надежде отыскать в старых переулках что-нибудь - ворота, башню, фонтан, - которые оживят его радость или печаль, чтобы он снова мог узнать себя. Ведь в жизни о себе забываешь. И многое вспомнилось ему тогда: маленький дом на Генрих-гассе с блестящими дверными ручками и темными крашеными полами, тщательно оберегаемая мебель и почти благоговеющие перед ней его Дряхлые родители: мелькающие суматошные будни и выходные, напоминающие просторные залы; изредка гости, принимаемые со смехом и в замешательстве; расстроенный клавир, старый кенарь, унаследованный от кого-то стул, на котором невозможно было сидеть, именины, дядя, приезжавший из Гамбурга, кукольный театр, шарманка, стайка детей, и кто-то зовет: "Клара!" Доктор дремал.
Станция. Мимо окон снуют огоньки, и молоточек выслушивает на коду вскрикивающие колеса. И это звучит, словно: "Клара, Клара". "Клара, - думает очнувшийся доктор, - кто же это мог быть?" И тут же ему представляется лицо, детское лицо с гладкими белокурыми волосами. Вряд ли он смог бы его описать. Но он чувствует что-то тихое, беспомощное, преданное, видит хрупкие детские плечи, стянутые выцветшим платьицем, и додумывает лицо - и тут же понимает, что он не должен его додумывать. Теперь его нет: оно было - тогда. Так не без труда доктор Ласман вспоминает свою единственную подругу детства Клару. Пока его, десяти лет, не отдали в воспитательное заведение, он делил с нею все немногое (или, наоборот, многое?), что у него было. У Клары не было братьев и сестер, он, по сути дела, тоже рос один: его старшие сестры о нем не заботились. Но с тех пор он никогда не пытался о ней узнать. Почему же так получилось? Доктор откинулся на спинку. Ему вспомнилось еще, что она была смирный ребенок, и тогда он спросил себя, что могло с ней стать теперь? И тотчас испугался мысли о ее возможной смерти. Ужас охватил его в этом маленьком тесном купе; все, казалось, подтверждало это предположение: она была болезненный ребенок, в ее доме не все было благополучно, она часто плакала - конечно, она умерла. Доктор не мог больше этого вынести и, толкая спящих, протиснулся в коридор вагона. Там он открыл окно и стал смотреть наружу, в черноту с танцующими искрами. Это его успокоило. И вернувшись вскоре в купе, он, несмотря на неудобную постель, быстро уснул.
Встреча с обеими замужними сестрами не обошлась без заминок. Три человека забыли, как, несмотря на близкое родство, оставались они всегда далеки друг от друга и сначала пытались было держаться по-семейному. Но вскоре молчаливо согласились укрыться в надежном убежище непринужденной учтивости, которую общественная жизнь выработала для любых случаев.
Это было у младшей сестры, чей муж, фабрикант, носящий титул кайзеровского советника, весьма преуспевал; и это было за обедом, после десерта, когда доктор спросил:
- Скажи-ка, Софи, что стало с Кларой?
- С какой Кларой?
- Я не могу вспомнить ее фамилию. С маленькой Кларой, дочерью соседа, с которой я играл ребенком.
- А ты говоришь о Кларе Зельнер?
- Зельнер, правильно, Зельнер! Я только теперь вспомнил: старый Зельнер, это же был тот ужасный старик... Но что же с Кларой?
Сестра помедлила.
- Она вышла замуж. Между прочим, живет очень замкнуто.
- Да, - обронил господин советник, и его нож пробороздил со скрежетом тарелку, - совсем замкнуто.
- Ты ее тоже знаешь? - обратился доктор к шурину.
- Д-да-а, немного. Она ведь здесь довольно известна. Супруги переглянулись, как посвященные во что-то. Доктор понял, что им неприятно об этом говорить, и больше не расспрашивал.
Тем охотнее вернулся к этой теме господин советник за кофе, когда хозяйка оставила их вдвоем.
- Эта Клара? - спросил он с хитрой улыбкой, рассматривая пепел, падающий с его сигареты в серебряную пепельницу. - Она, должно быть, была тихим, но однако же отвратительным ребенком?
Доктор молчал. Господин советник доверительно наклонился к нему.
- Это была целая история! Ты разве не слышал?
- Но я же ни с кем об этом не говорил.
- Зачем говорить, - советник тонко улыбнулся. - Об этом можно было прочитать в газетах.
- О чем? - нервно спросил доктор. - Так вот, она унеслась от него, закусив удила. Фабрикант выдал это поразительное сообщение и теперь, за облаком дыма, тая от удовольствия, ожидал эффекта. Не дождавшись, сделал озабоченное лицо, выпрямился и начал, словно обидевшись, протокольным тоном:
- Хм. Ее выдали за советника по строительству Лера. Ты его уже не знаешь. Человек не старый, моих лет. Богат, очень порядочен, знаешь ли, в высшей степени порядочен. У нее не было ни гроша, к тому же, она некрасива, не получила воспитания и так далее. Но советник и не искал светскую львицу, ему нужна была скромная хозяйка. Но эта Клара - она была повсюду принята в обществе, к ней относились благожелательно, - да, люди ведут себя прилично, - она, стало быть, могла бы поставить себя без особого, знаешь ли, труда, так вот эта Клара, не прошло и двух лет со свадьбы, сделала ручкой. Представь себе: сбежала. Куда? В Италию. Маленькая увеселительная прогулка, разумеется, не в одиночестве. Советник, мой хороший друг, человек чести, муж...
- Так что же Клара? - перебил его доктор и встал.
- А, ну да. Небеса ее покарали. Предмет ее, говорят художник - вольная, знаешь ли, птица и все такое, - так вот, когда они вернулись из Италии в Мюнхен, предмет то - адью, только его и видели. Теперь сидит с ребенком.
- В Мюнхене? - доктор Ласман шагал в волнении взад-вперед.
- Да, в Мюнхене, - ответил советник и тоже поднялся. - Между прочим, она теперь, должно быть, влачит самое убогое существование.
- Что значит убогое?
- Ну, - советник посмотрел на сигару, - материально, и потом, помилуй, такая особа...
Он вдруг положил свою холеную белую руку на плечо шурина и в его голосе что-то забулькало от удовольствия:
- Знаешь, говорят еще, она живет тем, что... Доктор резко повернулся и вышел из комнаты. Господин советник, рука которого так внезапно упала с родственного плеча, через десять минут опомнился. Потом пошел к жене и сказал угрюмо:
- Я всегда говорил, что твой братец со странностями. Задремавшая было жена сонно зевнула:
- Ах, Боже мой, ну да.
Через две недели доктор уехал. Он вдруг понял, что не найдет здесь свое детство. В Мюнхене он отыскал в адресной книге: Клара Зельнер, Швабинг, улица и номер. Он дал ей знать о своем прибытии и отправился по адресу.
Стройная дама встретила его в комнате, полной тихого, доброго света.
