Я сижу напротив расследующих эту войну офицеров и стараюсь рассказывать по порядку. Но ничего не могу с собой поделать: картины всплывают сами по себе и отвлекают меня. Я на минуту замолк и закрыл глаза. Вот Шмуэль, бессменный хазан в йешиве, водитель танка З-Алеф. Когда колонна встала у моста Бнот-Яаков, он высунул голову и сказал Ицику, как рад он тому, что подымается на Голаны, очистившись в Судный День. Продолжаю рассказывать:
"...Сижу я в своем танке и знаю поименно всех, кто находится в каждом из подбитых танков. Но сейчас мы о них не думаем. И о себе тоже. Сейчас мы отыскиваем цель и стреляем. Мы на войне. Все свои силы я сосредоточиваю на прицеле, стараясь, чтобы никакая посторонняя мысль не проникла в мое сознание. Сирийские танки стоят на холме напротив. Авангард, идущий в прорыв на Хушние, проходит сейчас внизу, через вади, очень близко от сирийцев. Наша рота стоит около шоссе и должна прикрывать те танки, что внизу. Надо быть крайне осторожным, чтобы не попасть в своих. Вообще-то не так уж трудно отличить сирийские танки от наших: у них круглая башня, другая пушка и четкие опознавательные знаки. Но сегодня все так перемешано, свои, враги так близко друг от друга, и солнце бьет прямо в глаза. Перед каждым выстрелом я стараюсь как можно лучше определить цель. Но ведь и медлить нельзя! Каждая минута означает жизнь или смерть. Я должен полагаться на Гиди. Его голова всегда снаружи. Но ведь и он видит с трудом. Продолжаем стрелять. Пристреливаюсь и подбиваю танк. Он горит. "Цель", - передаю я и навожу на другой танк, что рядом. Стреляю с той же наводкой. Подбиваю его тоже. Воспрянул духом. Видим грузовики с сирийскими пехотинцами, стреляем по ним из пулемета. Трудно попасть, но вот один грузовик загорелся. Снаряды ложатся совсем близко от нас. Подбиты два наших танка справа. Эли говорит, что, по-видимому, сирийский танк обошел нас и стреляет с фланга. Гиди пытается определить его местонахождение, но безуспешно. Он приказывает продолжать стрелять в прежнем направлении - в соответствии с планом операции: прикрывать роту, которая внизу. Гиди говорит, что мы сумели уничтожить несколько целей. Солнце буквально ослепляет. Ничего невозможно опознать. Уже много времени мы стоим на одной и той же позиции. На учениях подчеркивали, что этого делать нельзя. Нельзя оставаться слишком долго на одном месте. Мы обязаны немедленно сменить позицию. Но Гиди запрещает уходить отсюда: сейчас ни один танк по нам не стреляет. Значит, можно оставаться. Мы обязаны продолжать прикрывать роту, которая движется вдоль лощины. Гиди командует: "Наводчик, огонь! Огонь!" Не уточняет ни расстояние, ни тип снаряда. Заряжающему говорит: "Заряжай тем, что у тебя готово, что под рукой". И Эли кричит мне: "Кумулятивный! Фугасный!". И я навожу на то, что вижу в смотровую щель, и стреляю. Расстояния сейчас настолько близкие, что одна цель занимает весь окуляр перископа. Нет надобности определять ее через окуляр, достаточно смотровой щели. Совсем рядом разорвался снаряд. Гиди приказывает найти танк, представляющий сейчас для нас угрозу справа. Я пытаюсь, но не могу: линза отсвечивает белыми бликами. Я должен. Я молюсь, чтобы скрылось солнце. Ну пожалуйста! Только на этот раз! Гиди кричит: "По нам стреляют! Наводчик, боевая дистанция! Огонь прямой наводкой! Водитель! Назад! Быстрее! Наводчик, молись!"
Я с трудом слышу его через помехи. Выстрелил и кричу: "Ты молись, Гиди!" А он в ответ: "Но я не умею!"
Я молился. Всем сердцем, всем своим существом: "Господи! Спаси нас!"
...На исходе Судного Дня в Ифтахе мы получили танки. Шая переходил от одного танка к другому, дошел до нас, вызвал Рони и меня. Мы в то время были заняты загрузкой снарядов: Рони спешно вскрывал деревянные ящики со снарядами и передавал мне, железные скобы ранили ему пальцы, и кровь капала на снаряды. Мимо проходил какой-то кладовщик, бросил нам тряпку и велел вытереть кровь: кровь на снарядах - плохой знак, так он слышал. Я стоял на башне, забирал у Рони снаряды и передавал Эли, который загружал ими танк. Он был весь внутри, только его цицит взлетали вверх и развевались на ветру. Шая сказал нам: "Помолитесь. Стоит помолиться перед тем, как поднимемся на Голаны".
Нас было трое йешиботников в экипаже: водитель, заряжающий и наводчик. Рони, Эли и я. Наш постоянный командир еще не прибыл, и вместо него нам дали в командиры милуимника из Кфар-Сабы - Гиди. Шесть лет он прожил в Лос-Анджелесе, забыл, что такое танк, не был знаком с устройством нового шлема. И с нами тоже - не был знаком совсем. И новой рацией, намного более совершенной, чем была в его время, ему не приходилось пользоваться никогда. Но ничего, всему этому он научится в пути.
- Не беспокойтесь, - сказал Гиди, - я еще не забыл Шестидневную войну. У нас достаточно много времени до того, как придется выпустить первую пулю. Предстоит организация на месте сбора, должны прибыть приказы и карты и пароль военной связи. Выверим прицел. Пока прибудем на место, я успею вспомнить, как закрывается командирский люк и как отдается приказ стрелять. А вы сейчас проверьте систему управления стрельбой и загрузите как можно больше снарядов - в основном кумулятивных. Они самые лучшие. На фугасные я не надеюсь. Никогда им не доверял.
Он был занят установкой пулемета и проверял его согласованность с орудием.
Услышав, что Шая зовет нас на молитву, он поднял глаза и сказал:
- Ребята, я хочу, чтобы вы знали, с кем вместе выходите на войну. Я атеист.
Но это он говорил давно. До того как мы поднялись на Голаны.
- Прямой наводкой: огонь!
Я выстрелил. Рони дал задний ход. Страшный удар. Перископ взлетел и сильно ушиб мне глаз.
(Когда я рассказывал про ушиб офицерам, я вдруг снова почувствовал острую боль в глазу. И даже сейчас, по прошествии стольких лет, когда я об этом пишу, боль возвращается.)
Танк трясет. Перископ ударяет снова. На этот раз в плечо. Что происходит?
- Экипаж, нас подбили! Экипаж, выпрыгиваем! - слышу я через наушники. Внутренняя связь пока работает, внешняя давно отключилась. Это голос Гиди, быстро соображаю я. Он приказывает прыгать, танк подбит. Гиди говорит: прыгать. Я беру с собой "узи" без ремня, который успел прихватить на складе в Ифтахе, перед тем как мы оттуда выступили.
Кладовщик полкового оружейного склада защищал его от нас буквально грудью: он не выдаст оружие, пока не будет заполнена бумага с подробными личными данными. В двух экземплярах. Иначе не пойдет. У него в этом деле достаточный опыт. И никто ему тут не указ, ни сержант, ни офицер. Здесь правила устанавливает он, и только он. Если что-то пропадет, спросят с него, и тогда не помогут никакие объяснения. Война или не война, никто не может его заставить. Он это знает, не первый день в армии.
Солдатская масса напирала на окошко. Все были в сильном напряжении. А он педантично спрашивал стоящего перед ним: "Личный номер, солдат?" - и записывал, светя себе маленьким фонариком. "Эта ручка не пишет. Что за ручки присылают на склад? Есть у кого-нибудь ручка?" Никто не отвечал. Кладовщик в сердцах отшвырнул ее и закрыл окно. Какой-то патрульный офицер пришел на склад за биноклем. Ему в джипе нужен бинокль. Увидел нас и крикнул: "В чем дело? Почему задержка?" Ему объяснили, что кладовщик ушел искать ручку. "Вы что, спятили? Не понимаете, что происходит? Люди там на Голанах гибнут, а вы ищете, чем писать?!" Не ожидая ответа, офицер с силой ударил по ящику с оружием. Ящик раскололся. Десятки смазанных "узи" вывалились и покатились по земле. Солдаты похватали их и побежали назад, к танкам. Ремни для "узи" лежали отдельно, в связке. Кто успел, тот взял.
Гиди крикнул:
- Наводчик! Трогаемся!
Я схватил "узи". Ремень не успел.
В одной руке у меня "узи", в другой - фляга с водой. Опираясь обоими локтями о крышку командирского люка, я подтянулся и быстро спрыгнул на землю. Знал, что танк может взорваться каждую минуту со всеми снарядами вместе. Увидел снаружи измученного Эли: все утро, без передышки, подавал он снаряды. Лицо напряженное, закопченное, комбинезон пропах потом. В руках фаната. Гиди тоже выпрыгнул.
- Стоп! - кричу я. - Где Рони? Он не вылез! Может быть, нарушена связь и он не слышал?
Вокруг нас свистят пули. Я подбегаю к кабине и изо всех сил кричу: "Рони, вылезай!" И он отвечает так тихо: "Не могу. Я заперт. Не могу открыть люк. Твоя пушка мешает".
Все танкисты это знают: когда пушка над люком водителя, он выйти не может. И вползти внутрь не может тоже. Водитель всегда напоминает наводчику, чтобы не забыл сдвинуть пушку. Когда проезжали мост Бнот-Яаков, Рони сказал мне: "Если случится что-нибудь, не забудь про люк". Я взобрался на танк, на свое место. Электрическое поворотное устройство не работало: альтернатор вышел из строя. Когда он нужен, он всегда не работает. Я попытался повернуть ручку. Поддавалась с трудом. Я бил по ней изо всех сил, торопился. Знал, что мы оба сейчас являемся прекрасной мишенью. Все наводчики любят стрелять по танку, который уже подбит. Удобная цель. А уж тот, кто подбил, наверняка выстрелит снова, и сейчас он целится повыше - в башню. По-видимому, приказы у них такие же, как у нас. Ручка немного поддалась. Я спрашиваю: "Рони, теперь ты можешь?" - "Нет, - отвечает он тихо, - продолжай крутить вправо, быстрее". Я стараюсь, но ручка не двигается. Что-то ей мешает. Очень болит рука. Я беру килограммовый молоток, который перед самым выходом из Ифтаха Эли нашел в сумке с инструментами, валявшейся на складе на полу. Я бью молотком. Ни о чем не думаю, только об этой ручке. Она двигается. Двигается. А сейчас - быстрее. "Рони! Ты можешь?" - "Да, - отвечает. - Почти. Нет, недостаточно. Поверни немного еще".
