— Да, тюан.
— Судно идет по курсу?
— Да, тюан.
— Хорошо. И помни мой приказ, серанг; ты должен следить за рулевым и смотреть в оба — так, как если бы меня не было на мостике.
Серанг отвечал ему, затем тихий разговор обрывался, и еще более глубокое молчание спускалось на судно.
Дрожь охватывала Стерна, спина у него начинала ныть от долгого стояния, и он крадучись пробирался назад, в свою каюту, находившуюся у левого борта. Все его сомнения давно рассеялись; от потрясения, связанного с открытием, остался лишь какой-то страх. Не страх перед человеком, которого он мог уничтожить несколькими словами, но страх и негодование при мысли о безрассудной скупости (разве это могло быть чем-нибудь иным?!), о мрачном и безумном решении ради нескольких лишних долларов пренебречь простейшими правилами морали и восстать против приговора судьбы.
Слава богу, во всем мире вам не найти второго такого человека. В его обмане было что-то дьявольски смелое, и это заставляло призадуматься.
Еще кое-какие соображения приходили ему на ум, заставляя его действовать осмотрительно и со дня на день откладывать разоблачение. Теперь ему казалось, что легче было бы высказаться немедленно, как только открытие было сделано. Он почти сожалел о том, что сразу не поднял шума. Но его остановила чудовищность факта; он сам едва мог его осмыслить, не говоря уже о том, чтобы сообщить о нем другим. Кроме того, имея дело с таким отчаянным парнем, ничего нельзя было предвидеть. Речь шла не о том, чтобы его устранить (эту цель можно было считать достигнутой), но чтобы самому занять его место. Как ни дико было это предположение, но старик еще мог дать бой. У человека, решившегося на такое мошенничество, хватит смелости на что угодно; этот человек восстал, так сказать, против господа бога. Он был чудовищем, способным скандалить до тех пор, пока не вышвырнет его, Стерна, с парохода и окончательно не погубит его карьеру на Востоке. Но если вы хотите выдвинуться, приходится идти на риск.
Иногда Стерну казалось, что в прошлом он был слишком робок, не решаясь действовать; а еще хуже было то, что в настоящее время он не знал, какой шаг следует предпринять.
Злобная неприступность Масси обескураживала. Она являлась неведомым фактором в игре. Вы не могли сказать, что скрывалось за этими оскорбительными выпадами. Можно ли положиться на человека с таким характером? Стерн не сомневался в своей личной безопасности, но страшно боялся, как бы Масси не повредил его видам на будущее.
Самого себя он, конечно, считал человеком исключительно наблюдательным, но к тому времени он слишком долго жил своим открытием. Ни на что иное он не обращал внимания, и наконец ему пришло в голову, что обман слишком очевиден, чтобы остальные могли его не заметить.
На борту «Софалы» находилось четверо белых. Джек, второй механик, был слишком туп, чтобы заметить что-либо, происходившее за пределами его машинного отделения.
Оставался Масси, судовладелец, — заинтересованная особа, — чуть не помешавшийся от забот. Стерн видел и слышал достаточно, чтобы понять, какие у него заботы. Масси, вечно раздраженный, казалось, не замечал осторожных подходов Стерна. А ведь тот мог сообщить как раз то, что ему было нужно. Но можно ли договориться с таким человеком? Это все равно, что войти в логовище тигра, держа в руке кусок сырого мяса. Очень возможно, что он вас растерзает в благодарность за все ваши хлопоты. Действительно, Масси всегда грозил это сделать. Сознавая настойчивую необходимость действовать и в то же время не видя возможности не рисковать, Стерн по ночам что-то бормотал и метался без сна на своей койке, словно в приступе лихорадки.
Такие происшествия, как сегодня, когда судно едва не село на мель, чрезвычайно тревожили Стерна. Он боялся, как бы случайная катастрофа не разрушила его плана. Когда Масси находился на мостике, старик, по мнению Стерна, должен был подтянуться и держать себя в руках. Но с ним дело действительно обстояло очень скверно. На этот раз даже Масси осмелился указать на промах. Стерн, стоявший внизу, у трапа, слышал его визгливые и неприкрашенные упреки. К счастью, Масси был глупой скотиной и не понимал, в чем дело. Впрочем, вина его не так уж велика; только умный человек способен был открыть причину. Тем не менее нужно действовать, не откладывая. Старика хватит ненадолго.
— Я могу загубить свою жизнь из-за этой дурацкой игры, не говоря уже о карьере, — сердито бормотал себе под нос Стерн, когда старший механик, сгорбившись, обогнул застекленный люк и скрылся из виду. — Да, несомненно, — размышлял он. — Но если выпалить все, что знаешь, дело от этого ни на шаг не подвинется. Напротив, все планы рухнут.
Стерн опасался новой неудачи. Он подозревал, что здесь, на Востоке, товарищи его недолюбливают; необъяснимая неприязнь, ибо им он ничего дурного не сделал. Зависть, должно быть. Люди всегда преследуют умного парня, который не скрывает своего стремления выдвинуться.
Исполнять свой долг, рассчитывая на благодарность этой скотины Масси, было бы чистейшим безумием. Масси дрянной человек. Порочный! Трусливый! Дрянь! Скотина, лишенная проблеска человеческих чувств; даже простого любопытства у него нет, а то бы он хоть как-нибудь реагировал на все намеки Стерна… Такая бесчувственность казалась чуть ли не таинственной. Стерн считал, что глупость Масси, доведенного до отчаяния, превосходила бестолковость всех прочих судовладельцев.
Стерн, размышляя о затруднениях, связанных с глупостью Масси, позабыл обо всем. Он тупо, не мигая, смотрел на доски палубы.
Легкий трепет, пробегавший по всему кузову судна, был заметнее на этой безмолвной реке, затененной и тихой, как лесная тропа. «Софала» ровно скользила вперед, миновав прибрежный болотистый пояс, заросший мангровыми деревьями. Здесь берега были выше и круче, а огромные деревья спускались к самой воде. Там, где поток размыл берег, видны были глубокие коричневые срезы и переплетенные корни, которые словно вели борьбу под землей;. а в воздухе тоже шла борьба за жизнь между ветвями, перепутанными и увитыми сетью ползучих растений. На фоне плотной завесы из листьев кое-где выделялись стволы, похожие на огромные темные колонны, вздымающиеся к небу; изредка открывалось в зеленой стене рваное отверстие, как бы пробитое пушечным ядром, и сквозь это отверстие проглядывали непроницаемый мрак и вековая тень девственного леса. Стук машин раздавался, словно удары метронома, отбивающего ритм необъятного молчания; западный берег отбрасывал тень на реку, а дым из трубы, кружась, оседал за кормой судна, растягивая над темной водой тонкую сумеречную вуаль; на всем протяжении реки между двумя поворотами вода, приостановленная приливом, казалась стоячей.
Тело Стерна, точно пригвожденное к месту, дрожало с ног до головы, отзываясь на вибрацию судна; изредка раздавалось внизу, под его ногами, бряцание железа или громкий крик. Справа верхушки деревьев ловили лучи низко стоящего солнца, и как будто излучали свой собственный золотисто-зеленый свет, мерцавший вокруг верхних ветвей; ветви казались черными на фоне синего неба, которое нависло над руслом реки, словно крыша палатки. Пассажиры, ехавшие в Бату-Беру, стоя на коленях, скатывали свои постели из циновок, связывали узлы, защелкивали замки деревянных сундучков. Какой-то разносчик, с лицом, изрытым оспой, запрокинул голову и влил себе в горло последние капли из глиняной бутылки, а затем спрятал ее в узел с одеялами. Торговцы группами стояли на палубе и вполголоса разговаривали. Сторонники одного маленького раджи с побережья широколицые простодушные молодые парни в белых штанах и круглых белых бумажных Шапках — на корточках сидели у люка и жевали бетель, отчего рот у них был ярко-красный, словно они отведали крови. Их цветные саронги были наброшены на бронзовые плечи; копья, сложенные в кучу возле босых ног, напоминали связку сухого бамбука. Тонкий бледный китаец засунул под мышку свой объемистый сверток, завернутый в листья, и нетерпеливо смотрел вперед.
Странствующий царек тер зубы куском дерева и выплевывал за борт струю прозрачной воды. Жирный раджа дремал в ободранном кресле… А по обеим сторонам вставали за каждым поворотом параллельными рядами две стены из листьев; они были нерушимо плотны, и на вершине истаивали в туманность, переходя в бесчисленные тонкие ветви, молодые нежные ветви, отделенные от седых стволов, в перистые ползучие растения, застывшие, как серебряные брызги. Нигде не видно было ни признака просеки или человеческого жилья; только на обнаженном конце мыса, в тени стройных древовидных папоротников виднелась разрушенная старая хижина на сваях; ее бамбуковые стены, казалось, рухнули под ударами палки. Дальше показалось каноэ, полускрытое нависшими кустами, в котором сидели мужчина и женщина рядом с кучей зеленых кокосов. Когда «Софала» прошла мимо, челнок беспомощно закачался на волнах, похожий на странное сооружение пустившихся в плавание предприимчивых насекомых, каких-нибудь странствующих муравьев. Две стеклянные водяные складки расходились от кормы «Софалы» во всю ширь реки и тянулись вслед за пароходом вверх по течению, с журчаньем разбиваясь коричневой пеной у тинистых берегов.
