Гостиницы здешние представляют собой странное зрелище, как снаружи, так и внутри. Наша, например, с дороги производит впечатление белой стены, в которую по ошибке вставили окна. Впрочем, у нас хорошая гостиная, на первом этаже, не меньше, чем мой кабинет дома (только потолок пониже). Зато размеры спален таковы, что после того, как скинешь сапоги, двигаться по комнате становится рискованно - все ноги поотшибешь! Во всей Верхней Шотландии нет таза, который вмещал бы мою физиономию целиком; нет ящика, который можно было бы выдвинуть после того, как вы уложили в него веши; нет грелки, в которую можно было бы налить достаточно воды для того, чтобы смочить зубную щетку. Домишки убоги и бедны неописуемо. Еда (для тех, кто в состоянии оплатить ее) "сносная", как сказал бы М.: овсяные лепешки, баранина, рагу, форель из озера, слабенькое пиво в бутылках, апельсиновое варенье и виски. Последний напиток я поглощаю до пинты в день. Погода - то, что здесь называют "мягкая", - а это означает, что небо превратилось в огромную трубу, из которой без перерыва хлещет вода: так что и вино действует здесь, как вода...
(Я намерен завтра поработать и надеюсь до отъезда еще раз написать Вам отсюда. Какие дурацкие выборы!
Предпочесть Бульверу Сибторна - клянусь небом, это национальный позор!.. Недаром Сатана обошел Линкольн в своем полете. Тамошние обитатели показались слишком тупыми даже для него...) Не стану досаждать Вам описанием всяких "бенов" и "лохов", но страна эта поистине удивительная. Если б Вы видели, как здесь сегодня расхаживали туманы, как на склонах гор возлежали облака; если б Вы видели эти глубокие узкие долины, высокие утесы, бурные водопады, ревущие ручьи в глубоких ущельях! Гостиница зажата между высокими горами, верхушки которых затерялись в облаках, а перед нашими окнами уныло тянется двенадцатимильное озеро. Может быть, в следующем своем письме я воспарю до великого, в этом же ограничиваюсь смешным. Так или иначе, всегда Ваш.
83
ФОРСТЕРУ
Далмалли,
воскресенье, 11 июля 1841 г.
...Вас удивит этот адрес, так как он не был предусмотрен маршрутом. Но если бы Вы знали, какая невероятная цепь приключений на суше и на воде привела нас сюда, Вы бы удивились еще больше. Если на Вас сейчас надета шляпа, снимите ее, дабы Ваши волосы могли встать дыбом беспрепятственно. Чтобы добраться из Баллихулиша (принужден прибегать к такому правописанию этого слова всякий раз, когда нет поблизости Флетфера, а он сейчас куда-то вышел) в Обан, приходится дважды пользоваться паромом, один из которых пересекает рукав моря, шириной в восемь или десять миль. На этот паром погружаются пассажиры, экипажи, лошади, и все это в случае благоприятной погоды с грехом пополам доставляется на тот берег. Однако вчера утром поднялся такой сильный ветер, что хозяин гостиницы, предоставивший нам лошадей, которому мы заранее оплатили всю дорогу до Обана (тридцать миль), в ту самую минуту, когда мы собирались уже трогаться, поднялся к нам, возвратил деньги и честно объявил, что переправиться не удастся. Пришлось повернуть вспять и проделать все тридцать пять миль через Гленко и Инверуран до места под названием Тиндрун, откуда дорога протяженностью в двенадцать миль ведет в Далмалли, в шестнадцати милях от Инверури. Итак, мы повернули назад, и в бурю, дождь и ветер, поехали по той же дороге, по которой третьего дня ехали сюда... По правде сказать, я был рад снова очутиться в этом ужасном Гленко. Если он и тогда произвел сильное впечатление, то сейчас он меня потряс. Всю ночь лил дождь, он продолжал лить и тогда, когда мы туда въехали, и лил так, как ни в каком другом месте никогда не льет. По всей долине, все десять миль, кипел и пенился поток, во все стороны летели брызги, и казалось, что это клубится дым от множества гигантских костров. Вода скатывалась с гор и холмов, с дьявольской стремительностью неслась вдоль дорог и исчезала в ущельях скал. Подчас при взгляде на горы казалось, что они набиты серебром и кое-где потрескались. Другие - словно покрылись испариной от смертельного страха. Третьи уже просто, без всяких компромиссов и водоразделов, превратились в один сплошной, ревущий, оглушительный и устрашающий ноток. Короче говоря, такого _спэта_ (местное словечко) не бывало уже много лет, и звуки эти и зрелище не поддаются никакому описанию. Форейтору было явно не по себе, а постоянный рев и грохот пугал лошадей (и не удивительно!); одна из них шарахнулась, когда мы подъехали к обрыву, еще вот столечко - и мы скатились бы вниз... в эту же минуту отказал тормоз, и нам пришлось обходиться в дальнейшем без него, то есть время от времени вылезать и, вцепившись в задок кареты, не давать ей слишком быстро катиться бог знает куда. Ну вот, таким-то приятным образом мы добрались снова до Кингсхауса, проделав эти шестнадцать миль за четыре часа. Сзади, в багажник, на котором сидел Том, к этому времени набралось столько воды, что пришлось раздобыть буравчик и просверлить несколько отверстий внизу, чтобы ее выпустить. Лошади, которые должны были везти нас дальше, паслись на склонах гор, милях в десяти от нас, и три-четыре человека с голыми коленками отправились их разыскивать, а мы тем временем пытались просушить свою одежду у очага. Наконец мы снова пустились в путь - без тормоза и со сломанной рессорой (на десять миль вокруг нельзя было раздобыть кузнеца) - и так потащились по направлению к Инверуран. На протяжении первых трех миль мы успели побывать в канаве, выскочить из нее и потерять одну подкову. Все это время дождь лил не переставая; было очень ветрено, очень холодно, очень туманно и чрезвычайно неуютно. Мы перевалили через Блэкмаунт и пришли к месту, которое проезжали накануне, где по скалистому руслу мчался стремительный ручей. Надо Вам сказать, прошлой зимой через сию речку был перекинут мост, но он подломился во время оттепели, и так его с тех пор не починили; и вот путешественникам приходится пересекать реку по мосткам, сколоченным из неотесанных сосновых досок, положенных прямо на камни; для лошадей и экипажей где-то поодаль имеется брод. Так как мостки эти весьма шатки (в чем мы имели возможность убедиться накануне) и так как на них не мудрено поскользнуться, а идти по ним не доставляет ни малейшего удовольствия, поскольку они снабжены всего лишь дрожащей жердочкой с одной стороны, и ничем не ограждены от бушующего потока с другой, Кэт решила остаться в карете, доверяя более колесам, нежели собственным ногам. Мы с Флетчером вышли, но как только карета отъехала, я снова принялся убеждать Кэт пойти с нами; ибо я видел, что воды прибавилось, что поток от дождя набух и что последние полчаса форейтор посматривал на него с видимым беспокойством. Мои доводы подействовали: и вот Флетчер, Кэт, Том и я стали пересекать реку, в то время как карета проехала еще примерно четверть мили берегом, в поисках брода. Мостки так шатались, что можно было идти только по двое, но и тогда казалось, что они держатся на пружинках. А уж ветер, а уж дождь!.. соберите все ветры и дожди, какие Вам довелось перенести в Вашей жизни, в один порыв - и у Вас будет отдаленное представление об этом разгуле стихии! Когда мы благополучно добрались до противоположного берега, к нам подъехал какой-то всадник довольно дикого вида в широченном пледе, в котором мы узнали нашего хозяина гостиницы; не обращая на нас никакого внимания, он стремительно пронесся мимо, с развевающимся на ветру пледом, выкрикивая что-то на своем кельтском наречии форейтору, который находился еще на том берегу, и жестикулируя при этом самым отчаянным образом. К нему присоединился и тоже принялся жестикулировать еще один человек столь же дикого вида, который прибыл пешком, более короткой дорогой, шлепая по колено в грязи и воде. Когда мы сообразили, в чем дело, мы (то есть Флетчер и я) стали карабкаться вслед за ними, между тем как форейтор, карета и лошади погрузились в воду так, что виднелись только конские морды и сам мальчишка форейтор. К этому времени пантомима всадника и пешего сделалась неистовой, так как шум воды совершенно заглушал их голоса - они могли бы с таким же успехом быть глухонемыми. Мне становилось дурно при одной мысли о том, что мне пришлось бы пережить, если бы Кэт сидела в это время в карете. Карету завертело, как большой камень, мальчик смертельно побледнел, лошади рвались, брызгались и фыркали, словно морские чудовища, а мы кричали изо всех сил, чтобы форейтор бросил лошадей и карету к черту и спасался бы сам, - как вдруг наступил порядок (они выбрались на мель) и все - экипаж, лошади и форейтор, качаясь и шатаясь, выбрались на сушу. Вода с них так и струилась. У нас был довольно странный вид, уверяю Вас, когда, отирая лица и сбившись в кучку вокруг кареты, мы стали оглядывать друг друга! Оказалось, что всадник наблюдал за нами в телескоп, пока мы шли, и, зная, как здесь опасно и что у нас карета, помчался галопом, чтобы указать форейтору единственный брод. Но к тому времени, как он подъехал, форейтор уже вошел в воду не там, где следовало, и только чудом не утонул (вместе с каретой, лошадьми и нашими вещами). Чем не приключение?
