(Джордж Байрон - Марино Фальеро, дож венецианский

{* "Здесь - место Марино Фальеро,

обезглавленного за преступления" (лат.).}

Дож

"За преступленья". Пусть, но все напрасно:

Позорный мрак над именем моим,

Что должен скрыть мои черты, притянет

Глаза людей властней, чем сто портретов

Соседних, с их мишурным блеском, - _ваших_

Рабов покорных, палачей народа!

"За преступленья обезглавлен". Спросят:

А в чем они? Не лучше ль их назвать,

Чтоб зритель мог, на правду опираясь,

Их оправдать или понять хотя б?!

Дож - заговорщик! Почему?! Пусть люди

Узнают это. Вам ли прятать вашу

Историю?

Бенинтенде

Ответит время. Внуки

Пусть наш оценят приговор. И вот он:

Как дож, в порфире и в тиаре, ты

Прошествуешь на лестницу Гигантов,

Где ты и все князья венчались властью,

И там, где дож берет венец впервые,

С тебя венец впервые сдернут и

Отрубят голову. И милость неба

С тобой да будет!

Дож

Так решила Джунта?

Бенинтенде

Да, так.

Дож

Ну что ж!.. А казнь когда?

Бенинтенде

Немедля.

И с богом примириться поспеши:

Ты через час уже пред ним предстанешь.

Дож

Я с ним уже: он раньше кровь увидит

Мою, чем души палачей моих...

Все земли конфискуете?

Бенинтенде

Да, все,

И движимость, и ценности; оставим

Две тысячи дукатов: завещай их.

Дож

Жестокость! Я желал бы сохранить

Поместье близ Тревизо, что Лаврентий,

Ченедский граф, епископ, дал мне в лен

Потомственный, - чтоб завещать его

(Мои владенья в городе, дворец

И ценности предоставляя фиску)

Моей супруге и родне.

Бенинтенде

Родня

Прав лишена; в ней старший, твой племянник,

Сам под угрозой смерти, хоть Совет

Отсрочил суд над ним покуда. Если ж

Хлопочешь ты о догарессе вдовой,

Не бойся: не обидим!

Анджолина

Я, синьоры,

Добычи вашей не возьму! Отныне

Себя я посвящаю только богу

И кров найду в монастыре.

Дож

Идем!

Ужасным будет час, но он пройдет...

Чего мне ждать еще, помимо смерти?

Бенинтенде

О, ничего! Покайся и умри.

Священник в облаченье, меч отточен,

И оба ждут. Но только не надейся

Поговорить с народом: много тысяч

Уже столпилось у ворот, но мы

Их заперли. Авогадоры, Джунта,

Мы, Десять, и старшины Сорока

Одни увидят рок твой. С этой свитой

Прошествует на место казни дож.

Дож

Дож?!

Бенинтенде

Дож. Ты жил и должен умереть

Как государь. Покуда не настанет

Последний, смертный миг твой, голова

С тиарой дожа будет нераздельна.

Лишь ты забыл достоинство твое

В союзе с бунтом черни, но не мы:

В тебе мы и на плахе видим князя.

Твои друзья презренные погибли

Собачьей или волчьей смертью; ты же

Как лев падешь в кругу ловцов, хранящих

Высокое сочувствие тебе,

Жалеющих о неизбежной смерти

Того, чей гнев был царственно свиреп.

Теперь - иди, готовься, но не медли;

Тебя мы сами отведем туда,

Где мы тебя впервые окружили

Как твой Сенат. И там, на том же месте,

С тобой навек простимся мы. Конвой!

Сопутствуй дожу до его покоев.

Уходят.

СЦЕНА ВТОРАЯ

Покои дожа.

Дож под стражей и догаресса.

Дож

Теперь, когда священник удалился,

Тянуть не стоит жалкие минуты.

Еще надрыв - прощание с тобой,

И высыплю последние песчинки

Подаренного часа. Я покончил

Со временем.

Анджолина

Увы! И я была

Причиною всего, хотя невольной;

Наш черный брак, наш траурный союз,

Тобой отцу обещанный на смертном

Его одре, смерть предрешил твою.

Дож

О нет; во мне самом таилось нечто,

Грозившее великой катастрофой;

Дивлюсь, что медлила она, хотя

Ее мне предсказали.

Анджолина

Предсказали?

Дож

Уже давно - настолько, что не помню,

Но в летописях есть об этом, - я

Еще был молод - и служил Сенату

Как подеста и комендант в Тревизо.

В день праздника медлительный епископ,

Что нес дары святые, пробудил

Мой безрассудный юный гнев нелепой

Медлительностью и ответом чванным

На мой упрек. И я его ударил,

Так что упал он со святою ношей.

Встав, он воздел трепещущую руку

В благочестивом гневе к небесам

И, указав на выпавшую чашу,

Сказал мне, обратясь: "Настанет миг,

И бог, тобой повергнутый, повергнет

Тебя; твой дом покинет слава; мудрость

Исчезнет из души твоей; в расцвете

Всех сил ума владеть тобою станет

Безумье сердца; страсти обуяют

Тебя тогда, когда в других они

Молчат иль мягко сходят в добродетель;

Величие, краса других голов

Сойдет к твоей, чтоб снять ее; почет

Твое паденье возвестит, седины

Твой срам, и общим результатом - смерть,

Но не такую, что прилична старцу!"

Сказав, ушел он. Этот час настал.

Анджолина

Но как же ты, с таким предупрежденьем,

Рок не пытался отвратить, хотя бы

Епитимью отбыв за свой поступок?

Дож

Слова, сознаюсь, мне запали в сердце.

Так что нередко в суматохе жизни

Я вспоминал их - некий призрак звука,

Вливавший дрожь в мои больные сны.

Я каялся; но не в моей природе

Идти назад: что быть должно, то будет,

И - не боялся я. И даже больше:

Ты помнишь, - да и все об этом помнят,

В тот день, когда из Рима прибыл я

Уже как дож, туман необычайный,

Невиданный пред "Буцентавром" встал,

Как облачный тот столп, что из Египта

Евреев уводил, и кормчий, сбившись,

Привел корабль не к Рива-делла-Палья,

Как надо было, а к святому Марку,

К той колоннаде, где казнят обычно

Преступников, - и там сошли мы. Вся

Венеция была потрясена

Зловещим этим предзнаменованьем.

Анджолина

Ах, бесполезно вспоминать об этом

Теперь.

Дож

Я все же радуюсь при мысли,

Что это все - веленья Рока: легче

Богам поддаться, а не людям; лучше

Уверовать в судьбу, а в этих смертных,

По большей части жалких, точно прах,

И столь же слабых, видеть лишь орудье

Верховных сил. Ведь сами по себе

Они не годны ни на что; не им

Быть победителями человека,

Кто побеждал для них.

Анджолина

Свои минуты

Последние, отдай иным порывам,

Смягчись и, примиренный даже с ними,

С презренными, на небо возлети.

Дож

Я примирен уверенностью твердой,

Что день придет - и дети их детей,

И этот гордый град в лазури водной,

И все, на чем их власть и блеск держались,

Все станет разореньем и проклятьем,

И новые под свист народов рухнут

Тир, Карфаген, приморский Вавилон.

Анджолина

Так говорить не время; буря страсти

И в смертный миг тебя стремит. Смирись!

Не обольщайся: ты врагам безвреден.

Дож

Я - в вечности уже, гляжу я в вечность,

И так же ясно, как в последний раз

Столь нежное твое лицо я вижу,

Я вижу дни, о коих говорю,

Судьбу вот этих стен, объятых морем,

И всех, кто в стенах!

Страж

(выступая вперед)

Дож венецианский,

Прошу вас: Десять ожидают ваше

Высочество.

Дож

Прощай же, Анджолина!

Последний поцелуй!.. Прости мне, старцу,

Мою любовь, столь роковую; память

Люби мою; я не просил бы столько,

Живя, но ты теперь смягчиться можешь,

Дурных во мне уже не видя чувств.

К тому ж плоды всей долгой жизни - славу,

Богатство, имя, власть, почет - все то,

Что взращивает даже на могилах

Цветы, - утратил я! Нет ничего

Ни дружбы, ни любви, ни уваженья,

Что хоть бы эпитафию могло

Исторгнуть у родни тщеславной! В час я

Жизнь вырвал с корнем прошлую; изжито

Все! Только сердце чистое твое

И кроткое осталось мне; и часто

Оно, храня безмолвную печаль...

Как ты бледнеешь!.. Ах, она без чувств!

Не дышит!.. Пульса нет!.. Конвой! на помощь!

Я не могу ее оставить... Впрочем,

Так лучше: вне сознанья нету мук.

Когда она из мнимой смерти встанет,

Я буду с Вечным. Кликните служанок.

Еще взглянуть! Как лед рука! Такой же

Быть и моей, когда очнешься!.. Будьте

С ней бережны; спасибо! Я готов.

Входят служанки Анджолины и окружают бесчувственную

госпожу. Дож и стража уходят.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Двор во Дворце дожей. Внешние ворота заперты, чтобы не проник

народ.

Входит дож в парадном облачении, сопровождаемый Советом

Десяти и другими патрициями, в сопутствии стражи,

пока процессия не достигает верхней площадки лестницы Гигантов,

где дожи приносят присягу. Палач уже находится там со своим

мечом.

По прибытии председатель Совета Десяти снимает дожескую

тиару с головы дожа.

Дож

Дож стал ничем, и я опять - Марино

Фальеро наконец; приятно быть им,

Хоть на минуту. Здесь я был увенчан

И здесь же - бог свидетель! - с облегченьем

Снимаю этот роковой убор,