Поскольку ты не только читал, но и жил — много лет ты читал и жил, иногда одновременно, — тебя не удивляет и то, что люди часто повторяют самые неприятные свои переживания. Наверное, по той же причине мы снова и снова рассказываем одни и те же сказки с минимальными вариациями: «Семь воронов», «Семь голубок», «Двенадцать уток», «Шесть лебедей». Удобно, конечно, если оно идет, как ожидалось, но ведь всегда остается шанс — к счастью или к несчастью? — что на этот раз все сложится иначе.
Концептуалистка вспоминает
Девушка, явно искусная в домашней работе, умеющая прясть из крапивы нити, ткать из этих нитей полотно, шить из этого полотна рубашки — ну, за шесть лет она точно научится хорошо это делать, — сидит в каменной комнате, и язык у нее тоже каменный. Она молчит уже два года, три месяца и четыре дня. Косой солнечный луч падает через неприкрытую отдушину в толстой стене, греет ей колено, освещает ногу прялки, край корзины с крапивой. Над ними пролетает жук, врезается в корзину и ползет по ней, проползает вокруг по кромке.
Ей приходят дурные мысли. Например:
Всегда ли самопожертвование — благо?
Если бы они с братьями поменялись местами, они сделали бы для нее то же самое? А она хотела бы этого от них?
Как это — летать?
Вот как девушка себе это представляет: она в точно такой же комнате, как эта, у колена корзина с крапивой, она прядет нить. Качает педаль прялки, табуретка чуть-чуть качается и постукивает на неровном полу. Нить тянется из-под пальцев и жжет их. Кожа чешется и горит — конечно, опять новые волдыри, но вот на груди, на попе, на спине, на плечах — это новость. Ее всю жжет, крохотные точки боли взрываются, будто все волдыри разом решили прорваться. Все ее поры теперь — игольные ушки, сквозь которые проходит нить, или ткань, сквозь которую проходит игла, а сама она — словно солнце на старинных картинах — шлет во все стороны яркие лучи. Только сейчас сквозь ее кожу лезут птичьи перья. Розовато-серые, влажные, свитые тугими кудрями, на воздухе они распрямляются, быстро высыхают и белеют, вот уже она вся в перьях, а ноги сжимаются, твердеют, усыхают. Она легко выступает из воротника своего вдруг ставшего гигантским платья. Могучая сила тянет ее за пальцы, вытягивает их — и вот вместо них из ладоней и запястий торчат длинные перья, такие же сильные, как некогда пальцы. Девушка сжимает губы, чтобы не закричать, все лицо надувается и тоже вытягивается. Она все-таки кричит — и, изумившись рвущимся из горла звукам, расправляет крылья и бросается в окно, в порыв неба.
Она прядет еще быстрее, чтобы наказать себя за такие мысли. Колесо стучит. Веретено вертится. Через пальцы течет крапива. Боль нестерпима. Руки ее — уже больше не руки, а два пламени, или две звезды, или два поющих голоса.
Концептуалистка видит сны
Концептуалистке снятся два типа сна о полетах. Одни о том, как она плавает в воздухе, отчаянно дергая ногами, словно лягушка, но ей удается лишь на несколько футов оторваться от убийцы, а та хладнокровно ждет, пока она выдохнется. В других концептуалистка с разбегу плавно отталкивается от земли, поднимает ноги и легко устремляется вверх и прочь. Парит без всяких усилий, все небо открыто ей; но вдруг нападает страх — это не взлет, а падение вверх, она слишком высоко и уже не может вернуться на землю, к убийце… там, далеко внизу, только та и помнит о концептуалистке, но и убийца уже опускает голову, бросив следить за исчезающей в небе точкой, и плетется домой с лопатой на плече, предвкушая ужин.
Концептуалистка работает
За стеклянной стеной галереи в большом городе концептуалистка сидит у прялки и прядет из крапивы длиннющую нить, сидит за ткацким станком, ткет из этой нити полотно для рубашечек.
Пять с половиной уже готовы. На них ушло пять с половиной лет. Поначалу у нее была масса зрителей. Не поверите, до чего шикарно они выглядели и как громко обсуждали ее прялку, ткацкий станок, крапиву, волдыри, ее терпение. Только что бы ни говорили они, концептуалистка не отзывалась и не улыбалась. Это тоже обсуждали, улыбаясь и качая головами: им-де было б легче шесть лет прясть из крапивы нить, ткать из нити ткань, шить из ткани рубашки, чем шесть лет молчать и ни разу не улыбнуться. Так, должно быть, и есть, думала концептуалистка, перекусывая зубами нитку.
Затем поток схлынул. Хозяева галереи, у которых имелись интересы в Буэнос-Айресе, Барселоне, Гонконге, Санкт-Петербурге, Стамбуле, надолго уехали по делам. Ее агентесса больше не звонила. Окна покрылись пылью и потеками дождей. Их заклеили целым рядом плакатов бурлеска: в вихре невероятно длинных светлых волос танцует женщина, голая, что креветка. Потом стали клеить объявления, и на ветру затрепетала бахрома телефонных номеров: ПРОПАЛО КОЛЬЦО, ПРОПАЛА СОБАКА, ПРОПАЛ РЕБЕНОК.
Иногда заходит женщина с серебряными руками, приносит груши.
Концептуалистка смотрит, как солнце ползет по пыльному стеклу, а пальцы ее щиплют и треплют. Порой свет пересекает крылатая тень.
Любовник ее самого младшего брата
Он сидел на краешке моей кровати. Я стоял перед ним на коленях, уткнувшись ему в ноги, и вдруг этот… ветер.
Перья потом были везде — в простынях, в обуви. Одно маленькое, такое хорошенькое, завитое, плавало в стакане с водой.
У него огромный выпуклый лоб, как у Эдгара Аллана По, и тонкие губы. Маленькие круглые глазки, одно плечо выше другого. Так что он не красавец, нет. Я его позвал на одну ночь, но теперь все время думаю об этом. О крыле, бьющем. О полете.
Да, каждый раз, как он кончает.
Ее родители
— Сыновья у меня все витали в облаках. А вот дочь всегда очень крепко стояла на земле, — говорит отец. — Мы очень удивились, когда она захотела стать художницей. Попробовали направить ее на что-то попрактичнее. Жена предложила ей пройти курс домоводства. Там она и выучилась шить, так что, мне кажется, мы внесли свой вклад в ее искусство. Пусть и косвенно.
Ее молчание
Слова поднимаются к горлу, как газ. Она глотает их, не давая вырваться.
Ее руки
похожи на перчатки или фальшивые кисти, в которых спрятаны ее собственные, настоящие.
Ее ощущение времени
Прочтите эту фразу; повторяйте шесть лет.
Открытие
Однажды появляется кто-то с ведром мыльной воды, бритвой и резиновым скребком и соскребает с окна прошедшие годы. Сторож лезет на стремянку менять перегоревшую лампочку. Пол тщательно вымыт, складной стол покрыт бумажной скатертью, уставлен пластиковыми стаканчиками — и вот врываются дочерна загорелые хозяева галереи со множеством друзей и знакомых, галерея опять полна. На стене висят пять крапивных рубашек, сухих, колких, бурых. У них какой-то угрожающий вид, хотя в то же время — немного грустный. Шестая рубашка лежит на столе — она почти закончена, не хватает только левого рукава.
Концептуалистка не поднимает глаз от ткацкого станка, где медленно растет полотно для последней детали.
К ней наклоняется репортер с занесенной над блокнотом ручкой.
— Ц-ц-ц, — отгоняет его агентесса, — все вопросы только после восьми!
Когда минутная стрелка прыгает на цифру «12», начинаются неуверенные аплодисменты. Уже восемь, а концептуалистка так и не закончила последний рукав. Но она встает. Улыбка у нее странноватая, ведь она шесть лет не улыбалась.
Какой-то мужчина смотрит на пустой крюк в стене. Она вешает туда последнюю рубашку.
— Это ты, я так и думала.
— Конечно я.
— Я не буду спрашивать, где остальные. — Она ковыряет ногтем волдырь на подушечке мизинца. Тот — словно капля чистой воды.
— В баре, скорее всего. Там счастливый час. Хватит ковырять. — Он обнимает ее крылом. — А чего ты хотела, а? У каждого свой счастливый конец.
Потом
Братья воркуют и теснятся вокруг, поклевывают себе руки и раздувают груди. Одно крыло содрогается, его успокаивает чья-то рука в дорогих перстнях. В воздухе запах горелого мяса — это мать короля, твоя свекровь, жарится словно гусь. Никому не жалко ее, даже королю, так что улыбнись. Ты еще помнишь, как улыбаться?
Открытие, продолжение
— Сказочно, — сказала одна из Творческого Кооператива Сводных Сестер, одновременно выпуская жуков изо рта. — Обожаю!
Концептуалистка ловит свое отражение в окне. Не надо было красить губы, она тут же забывает о помаде. Как будто ела что-то с кровью.
Да нет, это у агентессы помада размазалась — она сейчас так целеустремленно пробирается через толпу, словно челнок в ткацком станке, вцепившись в рукав критика и твердокаменно улыбаясь.
Нет, это агентесса просто поцеловала ее, видать, намереваясь клюнуть в щечку по-европейски, а художница по своей неловкости встретилась с ней ртом. А может, агентесса специально так сделала, раз ее рот впивался в концептуалистку дольше положенного. Она действительно запала на концептуалистку или хочет, чтобы думали, будто они спят вместе? Если второе, то зачем — чтобы возвыситься самой или принизить концептуалистку, или и то и другое, или заставить ревновать критика и крепче привязать его к концептуалистке (а может, к самой агентессе?), или наоборот, чтобы удалить критика — пусть он не достанется концептуалистке, раз уж агентессе не достался?
