молчание на другом конце провода. Затем – с величественной неохотой:
– Если вам так уж нужно знать, мисс Лоример, у мистера Бертрама болят зубы.
В сообщении Уинтера о болезни было что-то настолько замогильное, что Кэтрин невольно рассмеялась. Быстро, чтобы не ранить его чувства, которые, как она знала, были в высшей степени упорядочены, она повесила трубку. Но ее намерение нанести визит никуда не делось, поскольку если уж что-то требовалось сделать для Нэнси, то лучше было сделать это немедленно.
Поэтому около трех часов дня, когда, по ее мнению, невралгия у Бертрама могла утихнуть, Кэтрин вышла из квартиры и быстрым шагом направилась в сторону Портман-сквер.
Она нажала на дверной звонок под номером l6a, и Уинтер, высокий и худой, открыв дверь, собственной персоной предстал перед Кэтрин с похоронным видом.
– Простите, мисс Лоример, – начал он, и она увидела, что он колеблется – впускать ее или нет.
Но прежде чем он успел принять решение, она проникла в холл, ободряюще улыбаясь ему:
– Все в порядке, Уинтер, я найду куда идти!
Зная привычки хозяина дома, Кэтрин направилась мимо встревоженного слуги в кабинет, где должен был сейчас находиться Бертрам.
В этом она оказалась права, но скорее случайно, чем по здравомыслию, потому что Бертрам сидел не за своим рабочим столом, а у камина, перед горкой угля, в нелепой позе воплощенного страдания – клетчатый халат, голова обмотана шетландской шалью.
– Что такое, Берти! – невольно воскликнула Кэтрин. – Неужели все и вправду так плохо?
– Еще хуже, – пробормотал он. Затем, помолчав, с трудом повернул голову и осуждающе оглядел ее. – Что, черт возьми, ты здесь забыла?
Хотя она прониклась к нему сочувствием, его теперешний растрепанный, взъерошенный вид, с опухшей щекой, настолько неотразимо напоминал героя комиксов, что Кэтрин с трудом заставила себя не рассмеяться.
– Я просто заскочила на минутку, – поспешно заявила она. – И я так рада, что пришла. Позволь как-то помочь тебе.
– Ты не поможешь, – скорбно пробормотал он. – Я не хочу, чтобы меня беспокоили. Я говорил Уинтеру.
– Уинтер тут ни при чем. И послушай, Берти…
– Не могу ничего слушать, – перебил он ее. – Дьявольская зубная боль, все лицо болит. Оставь меня в покое. Даже чтобы спасти свою жизнь, я не стал бы сейчас покупать антиквариат.
– Я пришла не для того, чтобы продать антиквариат.
– Ты пришла не просто так. Я тебя знаю. Да еще в воскресенье. Уходи, Кэтрин!
– Я не уйду, – решительно ответила она и сделала шаг к нему. – Не могу видеть, как ты страдаешь. Бред какой-то! Ты что, не обращался к зубному?
– Ненавижу зубных врачей. У меня никогда не было на них времени. Ненавижу всю их свору. Кроме того… – Он сдержанно застонал, застигнутый внезапной волной боли. Когда она утихла, он, обессиленный, откинулся на спинку кресла и пояснил: – Думаю, это абсцесс. Не вынесу укол. Ничего такого не вынесу.
– Дай его удалить, – сказала Кэтрин с некоторым удивлением. – Совсем!
Он чуть не подпрыгнул в своем кресле.
– Без укола? По живому? Удалить! О господи, неужели эта женщина думает, что я сделан из железа? Удалить! О милый Боже, прости ее!
Содрогнувшись, он повернулся спиной к Кэтрин и, едва прикасаясь к распухшей щеке, стал осторожно раскачиваться взад-вперед.
Кэтрин смотрела на него с неподдельной нежностью и заботой, допустив, возможно, немного банальную, но тем не менее верную мысль, насколько в подобных ситуациях мужчины бывают похожи на детей, особенно когда остаются без присмотра женщин.
– Позволь мне взглянуть, Берти! – воскликнула она.
– Нет уж, спасибо.
– Нет уж, позволь. Зачем так нелепо страдать – тебе это не подходит.
Она решительно двинулась к нему. Он дико глянул на нее, завращав глазами, – только они и были подвижны на застывшем лице. Но она слишком много значила для него. Скорчившись, как спаниель, которому грозит плетка, он снова застонал и сдался, открыв рот с темным пеньком коренного зуба, торчащим из воспаленной десны.
Убедившись в причине проблем, Кэтрин, заняла кресло на коврике у камина и сурово посмотрела на своего визави:
– Послушай, Берти, это безумие – оставлять такое. Ты должен немедленно разобраться с этим.
– Ты не умеешь, – слабо запротестовал он. – Ты не умеешь делать уколы.
– Эфир, – лаконично ответила Кэтрин.
Он побледнел под пледом, которым снова накрылся в инстинкте самосохранения.
– Эфир?
– Да, эфир, Берти!
Он сделал последнюю попытку увильнуть:
– Мне не подходит анестезия. С меня хватит и одной мысли о ней. Мне ни разу в жизни не делали анестезии.
– А теперь сделают, – сказала Кэтрин своим самым решительным и грозным тоном. – Я сейчас позвоню доктору Блейку, и тебе немедленно удалят этот несчастный зуб.
– Нет-нет. Не смей! Если мне дадут эфир, я навсегда потеряю сознание. Мне уже лучше… Со мной теперь абсолютно все в порядке. Ой! Ой!..
Он попытался приподняться в знак протеста, но очередная волна страдания подхватила его и снова усадила обратно в кресло, сокрушенного и отданного на ее милость.
Кэтрин посмотрела на своего старого друга сострадательным, но неумолимым взглядом. Затем она вышла из кабинета и спустилась в холл, где позвонила доктору Блейку, своему собственному стоматологу-хирургу, который жил тут же за углом на Квин-Энн-стрит, и попросила его немедленно прийти. Уинтеру, который маячил рядом беспокойной и бледной тенью, она велела принести горячей воды и чистых полотенец.
До прихода доктора Блейка Кэтрин оставалась в холле.
– Вы должны стоять на своем, доктор, – предупредила она его. – Никаких глупостей насчет того, чтобы отложить лечение.
– Ни за какие коврижки, мисс Лоример, – ответил он с улыбкой. – Я никогда не откладываю на завтра то, что надо сделать сегодня.
Наверху их несчастная жертва чуть ли не в прострации ожидала своей печальной участи и уже зашла в этом слишком далеко, чтобы выразить хотя бы слабый протест. На подготовку необходимой аппаратуры понадобилось не более минуты. Бертрам бросил взгляд на темные цилиндры и витки красных трубок и вздрогнул, как будто его обдало ледяным ветром.
– Вы собираетесь прикончить меня, – пробормотал он. – Я никогда не очухаюсь после этого.
– Чушь! – беззаботно сказал Блейк.
– Разве я… разве мне не нужно специальное кресло или что-то в этом роде, – запинаясь, сказал Бертрам.
– Ни за какие коврижки, – сказал Блейк еще более беззаботно. Казалось, это было его излюбленное выражение. Он лихо закатал правую манжету. – Просто ослабьте воротник и сядьте прямо.
Жуткая ухмылка расползлась по лицу Бертрама.
– «Сядьте прямо», – хохотнул он. – Если бы я не умирал, я бы рассмеялся.
Тут дверь открылась, и с важным видом вошел Уинтер, держа перед собой тазик, как лекарь-аптекарь, привыкший пускать кровь. Это стало последней каплей.
