Самой большой новостью стало объявление о сдаче в аренду тюремной лавки.
Старый лавочник был человеком свободным, и именно он в прежние времена приносил новости с воли, причем новости эти были всегда такими, что заключенные могли успокоиться, потому что там, снаружи, жилось ненамного лучше, куда там! Правду ли он говорил, или это работа у него была такая — во всяком случае, зэки его очень любили. Сейчас же, когда лавка могла достаться кому угодно, заключенные, которые в последнее время ни в чем не могли прийти к консенсусу, были едины в том, что аренду должен получить старый лавочник.
И дал же бог, он победил!
И как все сразу изменилось, хотя старый лавочник получил в аренду свою же лавку!
Он где-то доставал для продажи совершенно фантастические штучки из свободного мира, и их теперь запросто можно было купить на арестантскую получку. Там, внутри тюрьмы, вошли в обращение особые "деньги" — звенья от разных цепей. Или от наручников, или от цепочки на шее (лучше, если золотой или серебряной). Так и сложился свой "курс", когда одно звено тянуло на восемь с половиной баксов и за него можно было получить что душе угодно: газету или презерватив, видео или жвачку, сигареты, сонник, порножурнал, наркотики, гороскоп, оружие.
Да, старый новый лавочник продавал не что-нибудь, а самое настоящее оружие. Не только там кастеты или газовые баллончики, у него были и самые разные автоматы, и ручные гранаты, и даже минометы — хоть и в разобранном виде, но их без труда можно было собрать по инструкции. И пропасть всяких пистолетов, парабеллумов, карабинов с обрезанным стволом, не говоря уж о радиоактивных материалах, расфасованных в маленькие баночки.
Самым большим спросом пользовались, однако, изящные револьверы с рукояткой из слоновой кости, эдакое простенькое оружие женской самообороны. В них входило по шесть патронов, пули были настоящие, и во дворе палили без разбора, а потом можно было пойти к лавочнику за новыми пулями. Но эти он уже продавал дороже… Откуда у кого на это были деньги, оставалось загадкой. Кто-то вытаскивал семейное наследство из прямой кишки, где оно до того хранилось лет по двадцать, а кто-то — из ушей.
Была, к примеру, такая дамочка в женском отделении, которая его просто родила. А кто-то удалил себе барабанные перепонки еще до отсидки и держал там бриллианты. Оглох, правда, но игра стоила свеч!
А новые сокровища тащили друг у друга кто как мог. Директор даже организовал особую жандармерию по охране ценностей и имущества — наверное, это лавочник регулярно отстегивал им немалый процент от прибыли. В результате гораздо больший размах, чем прежде, приняло всяческое насилие; больше стало грабежей и убийств. Зэков успокаивали — дескать, в свободном мире дела обстоят точно так же. Жертвы зарывали в землю, а так как тюремное кладбище уже заполнилось, то — на кладбище снаружи. И это был совершенно законный способ попасть в свободный мир.
Другим способом был побег. Пробивали взрывом туннель — благо уже было чем взрывать, — да так, чтобы можно было попасть за прозрачную стену. Кого-то могли сцапать, а кое-кто и выбирался. Тех, кого хватали, сажали в деревянную будку во дворе тюрьмы. Там его держали на цепи, чтобы он не мог участвовать в распределении тюремных благ.
Были и такие, кто на каждую прогулку брал с собой заряженный миномет и только дожидался благоприятного момента, чтобы, перестреляв всех к свиньям собачьим, удрать на волю. Правда, такой случай все никак не представлялся. Оружие никто никогда не изымал, и поэтому все думали, что лавочник договорился с дирекцией, а та — с поставщиками из внешнего мира.
Появилась новая тюремная стенгазета, и некоторых зэков объявили журналистами. Одновременно с этим начался конкурс на звание Самого Надежного Зэка, победителям могли сократить рабочее время и обещали на треть скостить срок. Последнее, правда, вовсе не означало, что их отпускали на волю, но зато они получали диплом и начиная с этого момента могли с гордостью его показывать. Те, кто становился СНЗковцами, имели право раз в месяц принимать участие в утренних оперативках у директора и даже могли там выступать.
Развернулась борьба между кандидатами на звание СНЗ, потому что никак не могли решить вопрос о критериях. Наконец, после множества стычек и конфликтов, восторжествовал видовой принцип: и действительно, иначе никак нельзя было бы определить, кто же его достоин.
Словом, членами отряда СНЗ стали лысые и зеленоглазые. После того как все так благополучно разрешилось, в камерах воцарился относительный мир, хоть и стены в них разобрали, а новые еще не совсем достроили.
Дирекция объявила, что быть заключенным — это заслуга, и об этом же заявляли представители свободного мира, все реже осмеливавшиеся появляться в тюрьме. И вообще от посещений в тюрьме как-то отвыкли, в особенности после того, как трех журналисток изнасиловали, а четырех режиссеров и оператора сожрали живьем.
Как только поубавился интерес внешнего мира, так в тюрьме стали возрождаться старые суеверия и заморочки.
Снаружи приходили уже по большей части только стареющие охотницы до сексуальных переживаний. И лавочнику, понятное дело, нужно было продавать презервативы, потому что дамочки боялись СПИДа.
В обмен на новые впечатления они пописывали правдивые отчеты в своей свободной прессе, да и зэки старались просветить их рассказами о своем истинном положении. А еще журналистки говорили, что нужно разоблачать грехи тюремного начальства, чтобы встряхнуть свободный мир и заставить его содрогнуться. Но это-то как раз волновало зэков меньше всего. Гораздо интереснее было послушать рассказы этих милых дам о том, почему же все-таки отправили на пенсию старого начальника тюрьмы.
Говорили, что он слишком уж хорошо управлял тюрьмой, в этом-то и была его вина, и этого не смогли пережить в свободном демократическом мире.
Но почему же все-таки, почему?
Наиболее сознательные и думающие зэки сами тоже пробовали кое о чем поразмышлять.
Так, например, они заметили, что тюрьма невыгодна с экономической точки зрения — она ничего не производит, не в состоянии организовать самообеспечение и, значит, сидит на шее у свободного мира. И никогда тюрьма не сможет достичь конвертирования: все-таки ее валюта — цепи…
Да, рассуждали эти умники, тюрьма — это сущий экономический абсурд, но есть же тогда какая-то причина…
Может быть — приходили они к выводу, — дело в том, что на свете много таких тюрем и дороже обошлось бы привести их в порядок, чем просто оставить все как есть. А если обитателей тюрем выпустили бы на волю, то они заполнили бы весь свободный мир, и тогда там надо было бы запихнуть их в тюрьмы, и снова началась бы тюремная жизнь, только уже у них. Дешевле и проще оставить тюрьмы там, где они и есть.
Но, возможно, было бы еще дешевле, если бы все тюрьмы вместе с заключенными взять да и разбомбить? Конечно, это было бы дешевле, да только, приводили свои аргументы милые стареющие журналистки, свободный мир так поступить не сможет. А что он сможет, так это снабдить закоренелых преступников всеми земными благами. Например, оружием. В свободном мире надеются, что заключенные однажды вдруг восстанут, вырвутся на волю и нападут на свободный мир, размахивая атомной бомбой и ручными гранатами, и тогда наконец появится casus belli.
И не беда, если бандюги во внутритюремных разборках перебьют друг друга. В плохих тюрьмах уже давно освобожденные зэки так и делают.
До сих пор, говорили некоторые, жить в тюрьме было состоянием, а сейчас, видите ли, это уже стало моральным поступком.
Много чего говорили.
Очень строго следили за свободой слова — во всяком случае, свободный мир нервно реагировал на цензуру в тюремной стенгазете. Директор был вынужден снова и снова вывешивать запрещенные им статьи, где критиковали его деятельность. Свободный мир, несмотря на это, не переставал заверять директора в своей поддержке. Среди заключенных росла тревога и даже истерия. Многие говорили им, что их рабство лучше, чем свобода снаружи. Потом им сказали, что они все-таки были в тюрьме не свободными, а заключенными и свобода настала только сейчас.
Но выпустить их не хотели.
Скептически настроенное меньшинство подсчитало, что те, кто снаружи, они ведь тоже родились, чтобы прожить в этой стране и в эту эпоху всего-то каких-нибудь шестьдесят-семьдесят лет!
Большинство же почистили ружейные стволы, смазали затворы и, стараясь сдерживать растущую злобу, затаились, чтобы, когда придет время, вырваться на волю и начать палить по всем без разбора, особенно, конечно, по свободным, чтобы они могли потом сказать, перед тем как их разбомбят: ну вот, видите, что мы вам говорили!
