За период между 18 марта и 25 апреля он выходил из дома всего один раз: чтобы навестить семидесятилетнюю парализованную воспитательницу своей матери, с некоторых пор жившую в Вене. Пока он пил чай, старушка рассказала ему несколько эпизодов из его раннего детства: о том, как она провожала его, когда он в первый раз пошел в школу, о том, каким бойким он был ребенком и не без успеха пытался завоевать расположение одной шестилетней блондиночки - помнится, это было на верхней палубе "Охотника" - и как в восьмилетнем возрасте он принял твердое решение стать императором Мексики. Он доставлял своей матери массу хлопот: еще в раннем детстве его поразила опасная нервная болезнь, а позднее, уже в школьном возрасте, он чуть не утонул во время купания.
Георг Дюрваль выслушал се, не перебивая. Потом он спросил, проявлялись ли у него в детстве музыкальные задатки, и посетовал на то, что занялся не своим делом. Изучение старинной музыки, переложение и издание сонат Тартини, Корелли, Витали, Локателли, многие из которых еще пылятся в архивах, - вот что могло бы стать подлинной целью его жизни, ибо музыка это единственная область, где он мог бы создать нечто положительное и непреходящее. То, чем он занимался теперь, было бесцельной игрой, в лучшем случае приятным времяпрепровождением, но не более.
От второй чашки чая он отказался. Поцеловав старушке руку, он пообещал забежать к ней еще раз в самое ближайшее время.
22 апреля, через неполных шесть недель после стычки, у него снова появились два его посредника и с порога сообщили ему о том, что по решению суда чести право господина Сенгесси принимать и давать вызов на дуэль восстановлено. Поединок состоится 25 числа, в шесть утра, на пратерских лугах. Пистолеты, тридцать шагов с двукратным сближением, пять секунд на прицеливание, каждый делает по три выстрела. При безрезультатном исходе продолжение поединка на саблях до тех пор, пока оба врача не констатируют утрату способности к бою.
- В пять утра мы у тебя, - добавил инженер. - Тебе нужно почаще бывать на свежем воздухе, Дюрваль, ты неважно выглядишь. Мой тебе совет: посвяти один из двух оставшихся дней основательной пешей прогулке. Она пойдет тебе на пользу.
От внимания друзей не ускользнуло, что Георг Дюрваль с трудом скрывал нетерпение. По всему было видно, что он хочет как можно скорее от них отделаться.
Зайдя за ним без четверти пять утра 25 апреля, они обнаружили его сидящим за письменным столом перед грудой бумаг. Судя по его утомленному виду, он не смыкал глаз всю ночь. Смущенно улыбаясь, он поднялся им навстречу, несколько раз рассеянно посмотрел на часы и выразил свое удивление тем, что, оказывается, уже так поздно. Сейчас он быстренько приведет себя в порядок, на это уйдет не более пяти минут, а господа пусть пока посидят.
Через двадцать минут ротмистр постучал в дверь спальни и, не получив ответа, прошел внутрь.
Георг Дюрваль сидел на краю кровати, держа в руках карандаш и старую квитанцию из прачечной, обратная сторона которой была покрыта алгебраическими формулами. Он тут же вскочил на ноги, принес свои извинения и положил исписанный листок на подоконник. После этого он закончил свой туалет.
Немного не доехав до дороги, что тянется вдоль берега Дуная, автомобиль остановился. Шофер сообщил о неисправности в карбюраторе. Пока он устранял дефект, пассажиры направились в расположенное неподалеку кафе "Кронпринц", которое было открыто, несмотря на ранний час. Врач и оба секунданта пили горячий черный кофе и с несколько деланным спокойствием беседовали о посторонних вещах. Георг Дюрваль не принимал участия в разговоре. Он воспользовался этой короткой передышкой по-своему и покрывал мраморную доску стола, за которым сидел, длиннющими математическими выкладками.
Без пяти минут шесть автомобиль прибыл на место дуэли. Распорядитель поединка, пожилой, гладко выбритый господин, приблизился к Георгу Дюрвалю и представился: Калецкий, старший лейтенант. Георг Дюрваль назвал свое имя и без всякого перехода попросил дать ему лист бумаги. Ему протянули страницу из записной книжки.
Фон Сенгесси с сигаретой во рту прохаживался взад и вперед в сопровождении врача. Секунданты отмеривали расстояние. Георг Дюрваль стоял, не обращая внимания на происходившее вокруг, у дощатой стенки, отгораживавшей площадку для дуэли, и занимался расчетами.
Распорядитель поединка зарядил пистолеты. Выждав одну-две минуты, он бросил вопрошающий взгляд на секундантов. Фон Сенгесси бросил сигарету и поднял воротник мундира.
В этот момент Георг Дюрваль обернулся. С листом бумаги в руке он подошел к ротмистру Дресковичу. Его лицо выражало спокойствие и полное безразличие. Он завершил свою работу.
Распорядитель предпринял формальную попытку примирения сторон. Затем он дал необходимые указания. Он начнет считать, и на счет два можно будет стрелять.
Формула элементарно раскладывается на реальную и воображаемую части, подумал про себя Георг Дюрваль. Наверняка есть еще какой-то другой, более изящный способ решения. Ну да ладно. Впрочем, если сегодня вечером я...
- Два!
Противники подняли пистолеты. Оба выстрела раздались почти одновременно.
У этого дня не было вечера.
История Георга Дюрваля заслуживала быть рассказанной. Порой мне кажется, что она дает некоторое новое представление об устройстве мира, в котором мы живем.
Неизвестно, пополнился ли бы труд жизни преждевременно умерших гениев науки, искусства и литературы - скажем, Пушкина, Лассаля или лорда Байрона - хотя бы еще строчкой, если бы смерть прошла мимо них.
Быть может, смерть забирает лишь тех, кто больше ничего не может дать, кто опустошен и исчерпан.
Одно научное общество издало наследие Георга Дюрваля - то самое математическое исследование, над которым он работал в последние недели своей жизни. До начала войны вышли три тома. Они содержали лишь третью часть записей, обнаруженных после его смерти у него в столе и на столе, в ящиках разгруженного бельевого шкафа и в углу за камином. Но даже если когда-нибудь выйдет собрание его трудов в десяти томах, в нем не будет хватать самого главного. Его последнюю, итоговую работу не удастся найти никогда. Она изложена по частям на обратной стороне квитанции из прачечной, на мраморной столешнице в кофейне и на листке из записной книжки, который был унесен ветром.
