Помню мысль о непостижимости тайн, скрывающихся в бледных поганках, которые прятались в тени гниющих пней.
Помню ощущение смерти, которое я испытал, оставаясь живым, когда увидел, как судорожно билась на земле курица, которой отец одним движением руки открутил голову.
Помню мысль о том, что бог здорово подшутил над кошками и собаками, заставив их лакать языком молоко и воду.
Помню жажду при виде прозрачного сладкого сока, который сочился из свежесрубленного сахарного тростника.
Помню панический ужас, который комком застрял в горле и растекся по всему телу, когда я впервые увидел небрежно расслабленные синеватые кольца спящей на солнце змеи.
Помню, как я в изумлении лишился речи, когда при мне ударом ножа в сердце закололи свинью, окунули ее в кипящую воду, выскоблили, освежевали, выпотрошили и подвесили, разверстую и кровавую.
Помню, как меня манила сень царственно безмолвных, поросших мхом дубов.
Помню, как при виде покосившейся деревянной лачуги под ярким летним солнцем я впервые подумал об извечной несправедливости бытия.
Помню аппетитный запах только что смоченной дождем пыли.
Помню аромат свежескошенной, истекающей соками травы и вдруг пробуждающееся во мне чувство голода.
Помню благоговейный ужас, переполнявший все мое существо, когда с усыпанного звездами неба в тихую ночь низвергалась громада золотистого тумана...
Однажды мать сказала мне, что мы поедем в Мемфис, поплывем на пароходе "Кейт Адамс", и я начал изнывать от нетерпения, дни казались мне бесконечными. Каждый вечер я ложился спать в надежде, что утром мы наконец уедем.
- А пароход большой? - спрашивал я у матери.
- Большой, как гора, - отвечала она.
- А гудок у него есть?
- Есть.
- Он гудит?
- Конечно.
- Когда?
- Когда захочет капитан.
- Почему пароход называется "Кейт Адаме"?
- Так его назвали.
- Какого он цвета?
- Белого.
- Мы долго будем на нем плыть?
- Целый день и целую ночь.
- А мы будем спать на пароходе?
- Захочется, так и будем. Ну иди, играй.
Много дней я мечтал об огромном белом пароходе, плывущем по широким просторам реки, но когда настал день отъезда и мать привела меня на пристань, я увидел маленькое грязное суденышко, совсем не похожее на красавца, о котором я мечтал. Какое разочарование! Надо было подниматься на борт, а я заплакал, мать подумала, что я не хочу ехать с ней в Мемфис, но я не умел рассказать ей, почему плачу. Утешился я, уже бродя по судну и наблюдая, как сидящие на ящиках негры играют в кости, пьют виски, режутся в карты, едят, болтают, поют. Отец повел меня в машинное отделение, и я полдня не мог оторваться от вибрирующих механизмов.
В Мемфисе мы поселились в одноэтажном кирпичном доме. Я не мог привыкнуть к каменным домам и асфальтовым тротуарам, они казались мне чужими и враждебными. Город, лишенный зелени, лишенный всякой растительности, был для меня мертвым. Квартира, которую занимали мы вчетвером - мать, отец, братишка и я, - состояла из кухни и комнаты, где мы все спали. Вокруг дома был мощеный двор, мы с братишкой могли бы там играть, но я долго боялся выходить один на незнакомые городские улицы.
Именно в этом доме я впервые задумался о том, что же за человек мой отец. Он работал ночным швейцаром в кафе на Бийл-стрит, и я стал замечать его и бояться, только когда понял, что днем, пока он спит, мне нельзя шуметь. В нашей семье его слово было законом. Я никогда при нем не смеялся. Я прятался за кухонной дверью и с ужасом смотрел, как он грузно садится за стол, как пьет из жестяной банки, как долго и шумно ест, отдувается, рыгает и, наевшись, начинает клевать носом. Он был огромный, толстый, с выпирающим животом. Я всегда чувствовал, что мне он чужд, враждебен, далек.
Однажды утром мы с братом нашли на заднем дворе бездомного котенка. Котенок громко, жалобно мяукал. Мы накормили его объедками, дали воды, по он все мяукал. К двери подошел сонный отец в нижнем белье и цыкнул на нас, чтобы не шумели. Мы сказали, что это пищит котенок, и тогда отец велел его прогнать. Мы стали прогонять котенка, но он не уходил. Отец тоже крикнул "брысь!".
Тощий котенок терся о наши ноги и жалобно мяукал.
- Ну, тогда убейте его! - в ярости закричал отец. - Выкиньте, убейте, только чтобы духу его здесь не было!
Он, ворча, скрылся в доме. Я обиделся на отца, мне было досадно, что я не могу сказать ему, как я обижен. Как отомстить ему?.. А вот как - он сказал: "Убейте котенка", и я его убью! Я понимал, что отец сказал это просто так, но я до того его ненавидел, что решил выполнить его приказ буквально.
- Он велел нам убить котенка, - сказал я брату.
- Нет, он сказал это просто так, - ответил брат.
- Нет, не просто так, и я его сейчас убью.
- Так котенок же орать будет, - сказал брат.
- Как он будет орать, если я его убью?
- Папа вовсе не велел нам его убивать, - спорил брат.
- Нет, велел, - сказал я. - Ты сам слышал!
Братишка в испуге убежал. Я нашел веревку, сделал петлю, надел ее на шею котенку, перекинул веревку через гвоздь и потянул. Котенок задыхался, истекал слюной, крутился, извивался, судорожно бил лапками в воздухе, потом рот его открылся, наружу безжизненно вывалился бледно-розовый язычок. Я привязал веревку к гвоздю и отправился искать брата. Он прятался за углом дома.
- Все, убил, - прошептал я.
- Ой, что ты, зачем?
- Чтобы не мешал папе спать, - сказал я удовлетворенно.
- Да он же не велел тебе убивать котенка! - сказал брат.
- Зачем же он тогда сказал: "Убейте его"?
Брат не ответил, он в ужасе смотрел на висящего на веревке котенка.
- Котенок тебе отомстит, - припугнул он меня.
- Как он мне отомстит? Он же не дышит.
- Пойду маме расскажу, - сказал брат и убежал в дом.
Я ждал, готовый защищаться словами, которые опрометчиво обронил отец, я предвкушал, как повторю их ему, хотя я отлично знал, что он сказал их в гневе. Мать быстрыми шагами приближалась ко мне, вытирая на ходу руки о фартук. Она увидела повешенного котенка, остановилась как вкопанная и побледнела.
- Господи боже, что ты сделал!
- Котенок пищал, и папа велел его убить.
- Дурачок! - сказала она. - Отец тебя выпорет!
- Но он же сам велел мне его убить.
- Что ты глупости болтаешь!
Она схватила меня за руку, подтащила к постели отца и рассказала ему, что произошло.
- Да ты что, сдурел? - разъярился отец.
- Ведь ты же сам велел мне его убить.
- Убирайся прочь с моих глаз, пока я тебя не выпорол! - с отвращением сказал отец и повернулся к нам спиной.
Это была моя первая победа над отцом. Я доказал ему, что понял его слова буквально, и он не мог меня наказать, не потеряв свой авторитет. Я был счастлив, потому что наконец-то нашел способ высказать ему в лицо свое осуждение. Я заставил его почувствовать, что, если он выпорет меня за убийство котенка, я никогда больше не приму его слова всерьез. Я дал ему понять, что считаю его жестоким, и сделал это так, что он не мог меня наказать.
Но мать, существо более впечатлительное, принялась корить меня за преступление, которое я совершил, отняв чужую жизнь, и я пришел в ужас. Корила она меня весь день, и я в конце концов уверовал, что тысячи невидимых демонов готовят мне страшную месть. Приближался вечер, тревога моя росла, я уже боялся войти один в пустую комнату.
- Тебе никогда не искупить своей вины, - говорила мать.
- Я больше не буду, - лепетал я.
- Твое "больше не буду" котенка не оживит.
Самое страшное случилось, когда я собрался ложиться спать: мать приказала мне выйти на темную улицу, вырыть могилку и похоронить котенка.
- Не пойду! - закричал я, уверенный, что, как только я выйду за дверь, меня схватит злой дух.
- Иди похорони бедного котенка, - велела мать.
- Я боюсь!
- А котенок не боялся, когда ты его душил?
- Да ведь он же был котенок, - объяснял я.
- Он был живой, - отвечала она. - Ты можешь его оживить?
- Но это же папа велел мне убить его, - говорил я, пытаясь переложить вину на отца.
Мать влепила мне затрещину.
- Не ври! Ты знаешь, что он тебе велел сделать!
- Нет, не знаю! - кричал я.
Она сунула мне в руки маленькую лопатку.
- Иди, вырой яму и похорони котенка!
Заливаясь слезами, я вышел в глухую ночь, от страха у меня тряслись поджилки. Я знал, что котенок мертв, но слова матери вновь оживили его в моем воображении. Что он сделает, когда я до него дотронусь? Выцарапает мне глаза? Я ощупью двигался к мертвому котенку, а за моей спиной, невидимая в темноте, стояла мать, и ее голос откуда-то издали гнал меня вперед.
- Мама, пойдем со мной, помоги мне, - умолял я.
- Ты не помог котенку, почему же я должна тебе помогать? - спросила она насмешливо из грозной темноты.
- Я не могу до него дотронуться, - хныкал я, чувствуя, с каким упреком смотрит на меня котенок.
- Отвяжи его! - приказала мать.
Дрожащими руками я снял веревку, и котенок упал на асфальт со стуком, который еще много дней и ночей отдавался в моем сознании. Потом, подчиняясь голосу матери, я ощупью нашел, где кончается асфальт, выкопал в земле ямку и похоронил окоченевшего котенка; когда я прикоснулся к его холодному телу, моя кожа покрылась мурашками. Засыпав могилку, я вздохнул и побрел к дому, но мать схватила меня за руку и снова подвела к могиле котенка.
