- Вася, Вася, послушай!
- Что? - сказал Вася, остановясь перед Аркадием Ивановичем.
- Мне пришла мысль; право, я как-то боюсь и сказать тебе!.. Ты прости меня, ты разреши мои сомнения. Чем же ты жить будешь? Я, знаешь, я в восторге, что ты женишься, конечно, в восторге и владеть собой не могу, но - чем ты жить будешь? а?
- Ах, боже, боже мой! какой ты, Аркаша! - сказал Вася, в глубоком удивлении смотря на Нефедевича. - Да что ты в самом деле? Даже старуха, и та двух минут не подумала, когда я ей представил все ясно. Ты спроси, чем они жили? Ведь пятьсот рублей в год на троих: ведь всего-то пенсиону после покойника столько. Жила она, да старуха, да еще братишка, за которого в школу платят из тех же денег, - ведь вот как живут! Ведь это только мы капиталисты с тобой! А у меня, поди-ка ты, в иной год, в хороший, даже семьсот наберется.
- Послушай, Вася; ты меня извини; я, ей-богу, я так ведь, я все только думаю, как бы это не расстроить, - каких же семьсот? только триста...
- Триста!.. А Юлиан Мастакович? забыл?
- Юлиан Мастакович! да ведь это дело, братец, неверное; это не то, что триста рублей верного жалованья, где всякий рубль как друг неизменный. Юлиан Мастакович, конечно, ну, даже великий он человек, я его уважаю, понимаю его, даром что он так высоко стоит, и, ей-богу, люблю его, потому что он тебя любит и тебе за работу дарит, тогда как мог бы не платить, а командировать себе прямо чиновника - но ведь согласись сам, Вася... Послушай еще: я ведь не вздор говорю; я согласен, во всем Петербурге не найдешь такого почерка, как твой почерк, я готов тебе уступить, - не без восторга заключил Нефедевич, - но вдруг, боже сохрани! ты не понравишься, вдруг ты не угодишь ему, вдруг у него дела прекратятся, вдруг он другого возьмет - ну да, наконец, мало ли что может случиться! Ведь Юлиан-то Мастакович был да сплыл, Вася...
- Послушай, Аркаша, ведь этак, пожалуй, над нами сейчас потолок провалится...
- Ну, конечно, конечно... я ведь ничего...
- Нет, послушай меня, ты выслушай - видишь что: каким он образом может со мною расстаться... Нет, ты только выслушай, выслушай. Ведь я все исполняю рачительно; ведь он такой добрый, ведь он мне, Аркаша, ведь он мне сегодня дал пятьдесят рублей серебром!
- Неужели, Вася? так тебе награждение?
- Какое награждение! из своего кармана. Говорит: уж ты, брат, пятый месяц денег не получал; хочешь, возьми; спасибо, говорит, тебе, спасибо, доволен... ей-богу! не даром же ты мне, говорит, работаешь - право! так и сказал. У меня слезы полились, Аркаша. Господи боже!
- Послушай, Вася, а ты дописал те бумаги?..
- Нет... еще не дописал.
- Ва...синька! ангел мой! что ты сделал?
- Послушай, Аркадий, ничего, еще два дня сроку, успею...
- Как же ты это так не писал?..
- Ну вот, ну вот! ты с таким убитым видом смотришь, что у меня вся внутренность ворочается, сердце болит! Ну, что ж? ты меня всегда этак убиваешь! Так и закричит: а-а-а!!! Да ты рассуждай; ну, что ж такое? ну, кончу, ей-богу, кончу...
- Что если не кончишь? - закричал Аркадий, вскочив. - А он же тебе сегодня дал награждение! Ты же тут женишься... Ай-ай-ай!
- Ничего, ничего, - закричал Шумков, - я сейчас же и сажусь, сию минуту сажусь; ничего!
- Как это ты манкировал, Васютка?
- Ах, Аркаша! ну, мог ли я усидеть? такой ли я был? Да я в канцелярии-то едва сидел; ведь я сердца сносить не мог... Ах! ах! теперь ночь просижу, и завтра ночь просижу, да послезавтра еще, и - докончу!..
- Много осталось?
- Не мешай, ради бога, не мешай, замолчи...
Аркадий Иванович на цыпочках подошел к кровати и уселся; потом вдруг хотел было встать, но потом опять принужден был сесть, вспомнив, что помешать может, хотя и сидеть не мог от волнения: видно было, что его совсем перевернуло известие и первый восторг еще не успел выкипеть в нем. Он взглянул на Шумкова, тот взглянул на него, улыбнулся, погрозил ему пальцем и потом, страшно нахмурив брови (как будто в этом заключалась вся сила и весь успех работы), уставился глазами в бумаги. Казалось, и он тоже еще не пересилил своего волнения, переменял перья, вертелся на стуле, пристроивался, опять принимался писать, но рука его дрожала и отказывалась двигаться.
- Аркаша! Я им говорил об тебе, - закричал он вдруг, как будто только что вспомнил.
- Да? - закричал Аркадий, - а я только спросить хотел; ну!
- Ну! ах да, я тебе после все расскажу! Вот, ей-богу, сам виноват, а совсем из ума вышло, что не хотел ничего говорить, покамест не напишу четырех листов; да вспомнил про тебя и про них. Я, брат, и писать как-то не могу: все об вас вспоминаю... - Вася улыбнулся.
Настало молчание.
- Фу! какое скверное перо! - закричал Шумков, ударив в досаде им по столу. Он взялся за другое.
- Вася! послушай! одно слово...
- Ну! поскорей и в последний раз.
- Много тебе осталось?
- Ах, брат!.. - Вася так поморщился, как будто ничего в свете не было ужаснее и убийственнее такого вопроса. - Много, ужасно много!
- Знаешь, у меня была идея...
- Что?
- Да нет, уж нет, пиши.
- Ну, что? что?
- Теперь седьмой час, Васюк!
Тут Нефедевич улыбнулся и плутовски подмигнул Васе, но, однако ж, все-таки несколько с робостью, не зная, как примет он это.
- Ну, что ж? - сказал Вася, бросив совсем писать, смотря ему прямо в глаза и даже побледнев от ожидания.
- Знаешь что?
- Ради бога, что?
- Знаешь что? Ты взволнован, ты много не наработаешь... Постой, постой, постой, постой - вижу, вижу - слушай! - заговорил Нефедевич, вскочив в восторге с постели и прерывая заговорившего Васю, всеми силами отстраняя возражения. - Прежде всего нужно успокоиться, нужно с духом собраться, так ли?
- Аркаша! Аркаша! - закричал Вася, вскочив с кресел. - Я просижу всю ночь, ей-богу, просижу!
- Ну, да, да! Ты к утру только заснешь...
- Не засну, ни за что не засну..
- Нет, нельзя, нельзя; конечно, заснешь, в пять часов засни. В восемь я тебя бужу. Завтра праздник; ты садишься и строчишь целый день... Потом ночь и - да много ль осталось тебе?..
- Да вот, вот!..
Вася, дрожа от восторга и от ожидания, показал тетрадку.
- Вот!..
- Послушай, брат, ведь это немного...
- Дорогой мой, еще там есть, - сказал Вася, робко-робко смотря на Нефедевича, как будто от него зависело разрешение, идти или нет.
- Сколько?
- Два... листочка...
- Ну, что ж? ну, послушай! Ведь кончить успеем, ей-богу, успеем!
- Аркаша!
- Вася! послушай! Теперь под Новый год все по семействам собираются, мы с тобой только бездомные, сирые... у! Васенька!..
Нефедевич облапил Басю и стиснул в своих львиных объятиях...
- Аркадий, решено!
- Васюк, я только об этом сказать хотел. Видишь, Васюк, косолапый ты мой! слушай! слушай! ведь...
Аркадий остановился с открытым ртом, потому что не мог говорить от восторга. Вася держал его за плечи, глядел ему во все глаза и так двигал губами, как будто сам хотел договорить за него.
- Ну! - проговорил он наконец.
- Представь им сегодня меня!
- Аркадий! идем туда чай пить! Знаешь что? знаешь что? даже до Нового года не посидим, раньше уйдем, - закричал Вася в истинном вдохновенье.
- То есть два часа, ни больше ни меньше!..
- И потом разлука до тех пор, пока не докончу!..
- Васюк!..
- Аркадий!
В три минуты Аркадий был по-парадному. Вася только почистился, затем что и не снимал своей пары: с таким рвением присел он за дело.
Они поспешно вышли на улицу, один радостнее другого.
Путь лежал с Петербургской стороны в Коломну. Аркадий Иванович отмеривал шаги бодро и энергично, так что по одной походке его уже можно было видеть всю его радость о благополучии все более и более счастливого Васи. Вася семенил более мелким шажком, но не теряя достоинства. Напротив, Аркадий Иванович еще никогда не видал его в более выгодном для него свете. Он в эту минуту даже как-то более уважал его, и известный телесный недостаток Васи, о котором до сих пор еще не знает читатель (Вася был немного кривобок), вызывавший всегда глубоко любящее чувство сострадания в добром сердце Аркадия Ивановича, теперь еще более способствовал к глубокому умилению, которое особенно питал к нему друг его в эту минуту и которого Вася, уж разумеется, всячески был достоин. Аркадию Ивановичу даже захотелось заплакать от счастия; но он удержался.
- Куда, куда, Вася? здесь ближе пройдем! - вскричал он, видя, что Вася норовит повернуть к Вознесенскому.
- Молчи, Аркаша, молчи...
- Право, ближе, Вася.
- Аркаша! Знаешь ли что? - начал Вася таинственно, замирающим от радости голосом. - Знаешь ли что? Мне хочется принести подарочек Лизаньке...
- Что ж такое?
- Здесь, брат, на углу мадам Леру, чудесный магазин!
- А, ну!
- Чепчик, душечка, чепчик; сегодня я видел такой чепчоночек миленький; я спрашивал: фасон, говорят, Manon Lescaut1 называется - чудо! ленты серизовые2, и если недорого... Аркаша, да хоть бы и дорого!..
- Ты, по-моему, выше всех поэтов, Вася! идем!..
Они побежали и через две минуты вошли в магазин. Их встретила черноглазая француженка в локонах, которая тотчас же, при первом взгляде на своих покупателей, сделалась так же весела и счастлива, как они сами, даже счастливее, если можно сказать. Вася готов был расцеловать мадам Леру от восторга...
