Игорь Гриньков - Периферия, или Провинциальный русско-калмыцкий роман

— Если ты с утра поела что-то некачественное, то сделай промывание желудка, — уже совершенно спокойно проговорил Олег. — Мы год назад расстались с тобой. Если у тебя есть какие-то претензии ко мне, скажи без стеснения. Но, по-моему, в денежном вопросе я с тобой рассчитался до копейки. Тогда, что еще?

— Ты совершеннейший дурак, Зеленский! И больше звонить я тебе не буду, не расстраивайся. Ласкайся со своей наркоманкой. Ты специально придумал про презрение и брезгливость в моих глазах, чтобы отшить меня! Я никогда бы тебя не бросила, даже если бы ты десять раз попадал в «дурку»! Просто я тебе надоела, и ты нашел способ, как от меня избавиться! — и Герля отключила телефон.

Этот разговор на неделю выбил Олега из рабочей колеи. Он размышлял: «Неужели я тогда так лоханулся! Принял иллюзию за действительность, а потом вбил ее себе в голову, словно кол осиновый. Следовательно, плюнул в душу Герле, ни в чем не повинной, готовой с любовью в сердце помочь ему, скотине! А теперь уже ничего не вернешь! И почему у меня после любовных отношений с женщинами остаются одни головешки обгоревшие?».

В этой связи Зеленскому припомнилась очень давняя история, когда он по какому-то недоразумению был женат первый и последний раз в жизни. Закоренелый сорокалетний холостяк Олег Зеленский неожиданно для всех, и в первую очередь для себя, скоропостижно женился. Был ли это порыв страсти или состояние аффекта, он уже не помнил; будто помрачение какое-то нашло. То, что это было ошибкой, он понимал уже в ЗАГСе, ставя закорючку в книге регистрации брачующихся граждан и натягивая на пальчик невесты обручальное кольцо. Но его несла на себе стрела Купидона, которая, как известно, довольно часто не попадает в цель.

Молодая жена Люба, коренная астраханка, педагог по профессии и большая говорунья, решила наладить беспорядочный быт Зеленского, что претворить в жизнь было невозможно по определению. Проснувшись по утру, Олег до десяти-одиннадцати часов всегда находился в оцепенении, угрюмом анабиозе; громкие, особенно пустые, разговоры выводили его из себя, а необходимость отвечать на любые вопросы настраивала его на желание убить вопрошавшего. Люба, хоть и знала об этой особенности мужа, но как-то не воспринимала ее всерьез. Но через некоторое она стала замечать, что в подобных ситуациях на глаза Олега стала наползать нехорошая, мерклая наволочь, а лицо его каменело, будто у сфинкса.

Розовые амурные туманы очень быстро развеялись, обнажив серый быт, полную несовместимость характеров и явную склонность Зеленского к холостяцкому образу жизни. Олег терпел, покуда не обнаружил у себя приобретенную недобрую привычку скрипеть зубами, стирая в мелкую крошку эмаль. И это при виде любимого существа, от одного вида которого душа должна превращаться в сладчайшую патоку!

Как истинный стоик он выдержал все: когда Люба приводила в порядок его письменный стол, после чего бесследно исчезали самые необходимые документы; когда она завела порядок забирать себе всю наличку, выдавая по утрам деньги на проезд, сигареты и прочую мелочевку.

«Лишние деньги у мужчины в кармане — это соблазн выпить», — был ее девиз.

Терпение его закончилось в момент, когда Любаша полезла наводить порядок и в его творчестве. Олег тогда писал свою первую книгу, сомневался в затее, мучился, перемарывая страницы. Люба, филолог по специальности, самонадеянно решила, что тут ей сам Бог велел стать Музой будущего писателя, и советы, рекомендации и поправки стали извергаться из нее водопадом. Этого Зеленский выдержать уже не мог.

Он стал задавать себе вопросы: «А, что здесь вообще делает эта женщина, постоянно трещащая сорокой, от чего его преследует головная боль? Мало того, что перевернула все в квартире вверх дном, порушила устоявшийся годами уклад жизни, так еще вторгается в интимнейшее дело, святая святых, — творческий процесс!»

Олег, как и тогда, так и в нынешнее время, простодушно полагал, что написание книги — штучная, сугубо индивидуальная работа. К любому иному способу литературного производства он относился с пренебрежением.

Это было, что называется, последней каплей… И Олег ушел. В это время у него у него начинала бурно развиваться любовная интрижка с очень интересной собой дамой по имени Айса, чуть моложе его, имеющей некоторое отношение к здравоохранению. Олег ушел жить к ней.

Но в оставленной квартире, в которой обитала брошенная жена, стали происходить некие события, повлиявшие на весь дальнейший ход истории. По словам бывшего соседа, сначала во дворе состоялось публичное аутодафе — сожжение красного спортивного костюма, в котором Зеленский имел неосторожность несколько раз посетить Айсу еще до переезда к ней. Страдающая жена Люба вместе с подругой, большой специалисткой по части оккультных наук, вложили в этот языческий обряд особый смысл, заключающийся в уничтожении колдовских чар и в попытке возвращения от разлучницы заблудшего телка.

Спустя некоторое время, в поздний вечерний час, когда Олег с Айсой собирались отходить ко сну, в квартире раздался телефонный звонок. Взволнованный голос сотрудницы из редакции выпалил:

— Олег, тварь бесчувственная! Пока вы нежитесь со своей новой пассией, Любаша отравилась димедролом! Она позвонила мне, когда ей стало совсем плохо. Мы с нашими ребятами отвезли ее в реанимацию. Врач сказал, что отравление серьезное. Сейчас же поезжай в больницу, если в тебе остались хоть какие-то человеческие чувства!

Олег, холодея от дурного предчувствия, стал поспешно натягивать штаны. Айса суровым тоном прокурора спросила:

— Ты куда это заторопился, на ночь глядя?

— Знаешь, жена траванулась димедролом, ребята из редакции отвезли ее в реанимацию, — ответил Олег, продолжая одеваться.

— Она берет тебя на понт. Ты действительно хочешь поехать в больницу?

— Ну, да! Надо хоть врачей расспросить о ее состоянии. Если с ней что-нибудь случится, никогда себе не прощу! — Олег уже заканчивал завязывать шнурки на башмаках.

— Ты никуда не поедешь! А если поедешь, то я тоже отравлюсь!

В подтверждении этих слов Айса ящерицей соскользнула с кровати, прошла в кухню, откуда вернулась с аптечкой и стаканом воды. Устроившись снова на кровати, настырно, с вызовом глядя прямо в глаза Олегу, Айса стала вылущивать из конвалют таблетки димедрола и запихивать их себе в рот, почти не запивая водой.

Растерянный Зеленский стоял дурак дураком посреди прихожей, чувствуя себя то ли в театре абсурда, то ли в сумасшедшем доме. Когда оцепенение прошло, он бросился в спальню, но Айса его опередила, проскочив с таблетками в санузел, и заперлась изнутри. Все увещевания Олега не делать глупости были тщетны. За дверью слышался шум льющейся из крана воды, видимо, Айса продолжала свое самоубийственное дело. Наконец, когда дверь открылась, на Олега повалилось голое тело Айсы; глаза ее были белыми с заведенными вверх зрачками, вокруг рта пузырилась пена.

Дотащив подругу до кровати, Зеленский понял, что дело приобретает скверный оборот. Два трупа за один вечер по его вине! Хотя и вины-то, если разобраться, нет никакой; что поделаешь, если бабы — дуры, но все равно гадостное ощущение, будто своими руками их уделал! Дрожащими пальцами, не попадая в кнопки телефона, он позвонил товарищу, у которого имелась машина:

— Сережа, дорогой! Приезжай ко мне сейчас же, новый адрес ты знаешь! Айса умирает, отравилась димедролом! Надо срочно отвезти ее в больницу!

Сергей приехал на удивление быстро. Неумехи мужчины, не сумев одеть ее, уже бесчувственную, лишь завернули голую Дашу в розовый атласный халатик и на руках вынесли ее из квартиры. В отделении реанимации, знакомый дежурный врач, хорошо знавший Олега и посвященный в его последние жизненные коллизии, кстати, принимавший полтора часа назад Любу, посмотрел на Зеленского с каким-то скрытым уважением, так, по крайней мере, Олегу показалось, и произнес:

— Ну, ты, брат, даешь!

Когда дело завершилось благополучно, то есть, без смертельных исходов, Олег, здраво поразмыслив, порвал с обеими истероидными дамами. Но срамота, хоть на улицу не выходи! О том, что все бабы — дуры, Зеленский догадывался и раньше, но не до такой же степени! А говорят, жизнь литератора легка, как крыло бабочки, и беспечна, как крыловская стрекоза в летнее время. Это глубокое заблуждение. То нужное, единственно правильное, слово никак не приходит в голову, то на эту же голову сыплются события, препятствующие построению строго выверенной сюжетной линии. Благословенная тишина надобна пишущему человеку, а не бурлящие, чисто шекспировские страсти вокруг…

Между тем, написание книги под условным названием «Периферия» продолжалось; это рабочее название так и осталось. Надя вышла замуж очень рано, а ее суженый, начитанный, бывалый человек, значительно старше жены, даже отсидевший срок за какие-то разнотолкования Уголовного кодекса с представителями власти, оказался наркоманом. Муж был для Надежды абсолютным авторитетом, поэтому его пристрастие она восприняла естественно, безропотно, как что-то ему присущее от рождения. Друзья мужа Нарана тоже были довольно интересными людьми в человеческом плане, и тоже страдающими тем же недугом, что и их корешок.