руками наемников ради искупления душ развратников и тунеядцев. Моя
религия учит, что на свете есть только одно такое место ужаса и
страданья - это ад. А стало быть, наша земля и есть ад, и мы, как мне
это открыл старик индус, - а может быть, он был послан свыше, чтобы мне
это открыть,- мы находимся здесь, дабы искупить грехи, совершенные нами
в предыдущей жизни. Тетушка Джуди (испуганно). Господи помилуй, даже слушать страшно! Корнелий (вздыхая). Чудной этот наш мир, уж это верно. Бродбент. Это очень остроумная идея, мистер Киган, прямо блестящая; я бы ни
за что не додумался. Но мне кажется - если вы разрешите мне сказать,вы
не учитываете тот факт, что из описанных вами зол некоторые совершенно
необходимы для защиты общества, а другие находят поощрение лишь тогда,
когда у власти стоят консерваторы. Ларри. Вы сами, наверно, были консерватором в предыдущей жизни; вот за что
вы сюда попали. Бродбент (убежденно). Нет, Ларри, никогда. Никогда! Но, оставляя в стороне
политику, я нахожу, что наш мир не так уж плох, даже совсем уютное
местечко. Киган (глядя на него с кротким удивлением). Он вас удовлетворяет? Бродбент. Если не предъявлять к нему неразумных требований, то вполне. Я не
вижу в нем таких зол - кроме, конечно, связанных с самым естеством
жизни, - которых нельзя было бы устранить при помощи свободы
самоуправления и английских политических учреждений. Я говорю так не
потому, что я англичанин, а потому, что мне это подсказывает здравый
смысл. Киган. Вы чувствуете себя здесь дома, да? Бродбент. Конечно. А вы разве нет? Киган (из самой глубины души). Нет. Бродбент (победоносно). Попробуйте фосфорные пилюли Я всегда принимаю их при
умственном переутомлении. Хотите, я вам дам адрес, где их достать, на
Оксфорд-стрит? Киган (сдержанно, вставая). Мисс Дойл, меня опять одолевает бродячее
настроение. Вы не обидитесь, если я уйду? Тетушка Джуди. Да пожалуйста; ведь сказано раз навсегда: приходите и
уходите, когда вам вздумается. Киган. Мы окончим партию как-нибудь в другой раз, мисс Рейли. (Берет свою
палку и шляпу.) Нора. Нет. Я с вами больше не буду играть. (Смешивает фигуры на доске.) Я
была слишком дурной в предыдущей жизни, чтобы играть с таким хорошим
человеком, как вы. Тетушка Джуди (шепчет ей). Не надо об этом, дитя. Не напоминай ему. Киган (Норе). Когда я смотрю на вас, я начинаю думать, что, пожалуй,
Ирландия всего только чистилище. (Направляется к стеклянной двери.) Нора. Да ну вас! Бродбент (шепотом, Корнелию). Он имеет право голоса? Корнелий (кивает). О да. И еще пропасть народу будет голосовать так, как он
скажет. Киган (с мягкой серьезностью). Прощайте, мистер Бродбент. Вы заставили меня
призадуматься. Благодарю вас. Бродбент (страшно доволен; спешит к нему, чтобы пожать ему руку). Нет,
правда? Общение с английскими идеями стимулирует мысль, да? Киган. Мне никогда не прискучит вас слушать, сэр. Бродбент (из скромности протестуя). Ну что вы! Киган. Уверяю вас. Вы в высшей степени интересный человек. (Уходит.) Бродбент (в восторге). Какой приятный старик! Сколько здравого смысла, какая
широта суждений - даром что священник. Кстати, мне, пожалуй, надо
помыться. (Забирает пальто и фуражку и уходит во внутреннюю дверь.)
Нора возвращается на свое место у стола и складывает
доску для триктрака.
Тетушка Джуди. Киган сегодня совсем чудной. Видно, опять на него нашло. Корнелий (расстроен, с горечью). Он, может, и прав. Скверно что-то жить на
свете. Все вкривь и вкось идет. (Ларри.) Что ты за дурак такой, зачем
позволил ему перебить у тебя место в парламенте? Ларри (взглянув на Нору). Он не только это у меня перебьет, раньше чем с
нами покончит. Корнелий. И зачем он только сюда явился, чтоб ему пропасть! А как ты
думаешь, Ларри, даст он мне фунтов триста под заклад фермы? У меня
сейчас туго с деньгами. И почему бы мне ее не заложить, раз она теперь
моя собственная? Ларри. Хочешь, я тебе дам триста фунтов? Корнелий. Нет, нет. Я не для того сказал. После меня все тебе останется; но
когда я буду умирать, мне будет приятней думать, что ферма была целиком
моя, а не вроде как уже наполовину твоя. Я готов побожиться, что Барни
Доран уже нацелился попросить у Бродбента пятьсот фунтов под заклад
мельницы; ему новое колесо нужно, старое-то чуть держится. А Хаффиган
спит и видит, как бы прибрать к рукам соседний участок - знаешь, тот,
дулановский. И чтоб его купить, придется ему заложить свой. Так что же
мне-то зевать? Бродбент даст? Как ты думаешь? Ларри. Нисколько в этом не сомневаюсь. Корнелий. Он такой покладистый? Так, может, он и пятьсот даст? Ларри. Он даст больше, чем ты сможешь когда-либо за нее выручить, так что,
ради бога, будь осторожен. Корнелий (рассудительно). Ладно, ладно, сынок, я буду держать ухо востро.
Пойду в контору. (Уходит через внутреннюю дверь - по-видимому, для
того, чтобы обдумать свой будущий разговор с Бродбентом.) Тетушка Джуди (возмущенно). Ну скажи, пожалуйста, ведь земельным агентом
был, кажется, довольно насмотрелся, к чему это приводит, а теперь сам
вздумал деньги занимать! (Встает.) Вот я ему сейчас займу, будет
помнить! (Кладет недовязанный чулок на стол и выходит вслед за
Корнелием с угрожающим видом, который не сулит ему ничего доброго.)
Ларри и Нора в первый раз после его приезда остаются
вдвоем. Она взглядывает на него с улыбкой, но улыбка
гаснет, когда Нора замечает, что он равнодушно
покачивается на стуле и размышляет о чем-то, - но явно
не о ней, - сложив губы так, словно намеревается
засвистать. Со вздохом она берет чулок тетушки Джуди и
делает вид, будто вяжет.
Нора. Тебе, наверно, это не показалось очень долгим? Ларри (вздрагивает). А? Что не показалось? Нора. Да вот эти восемнадцать лет, что мы не виделись. Ларри. Ах, это-то. Нет. Словно одна неделя прошла. Я был так занят, некогда
было думать. Нора. А мне больше нечего было делать, как только думать. Ларри. Это очень плохо. Почему же ты не бросила все? Почему не уехала
отсюда? Нора. Никто не прислал за мной и никуда меня не позвал. Должно быть,
поэтому. Ларри. Да. Человек готов всю жизнь просидеть в своем углу, если не вмешается
какая-нибудь посторонняя сила и не сорвет его с места. (Зевает. Нора
быстро взглядывает на него; тогда он решительно встает, словно
проснувшись и вспомнив, что ему полагается быть любезным.) Как тебе
жилось все это время? Нора. Спасибо, очень хорошо. Ларри. Приятно слышать. (Внезапно обнаруживает, что больше ему нечего
сказать, и в смущении принимается бродить по комнате, напевая себе
что-то под нос.) Нора (борясь со слезами). Больше ты мне ничего не скажешь, Ларри? Ларри. Да что же говорить? Мы ведь так хорошо знаем друг друга. Нора (несколько утешенная). Да, правда.
Ларри не отвечает.
Удивляюсь, что ты вообще приехал. Ларри. Не мог иначе.
Нора нежно смотрит на него.
Том меня заставил.
Нора быстро опускает глаза, чтобы скрыть боль от этого
нового удара.
(Насвистывает следующий такт той же мелодии, затем опять заговаривает.)
У меня был какой-то страх перед этой поездкой. Мне казалось, что это
принесет мне несчастье. А вот я здесь, и ничего не случилось. Нора. Тебе тут, наверно, скучно? Ларри. Нет, ничего. Приятно все-таки бродить по старым местам, вспоминать и
грезить о былом. Нора (с надеждой). Так ты все-таки помнишь старые места? Ларри. Конечно. С ними столько связано мыслей. Нора (теперь уже не сомневаясь, что эти мысли касаются ее). О да! Ларри. Да. Я очень хорошо помню свои излюбленные местечки, где я, бывало,
сидел и думал обо всех тех странах, куда я поеду, когда удеру из
Ирландии. Об Америке и Лондоне, а иногда еще о Риме и Востоке. Нора (глубоко оскорбленная). Это все, о чем ты тогда думал? Ларри. Дорогая моя Нора, о чем же еще было здесь думать? Разве только иной
раз на закате случалось, что впадешь в сентиментальное настроение, ну,
тогда начинаешь называть Ирландию - Эрин и воображать, будто тебя
обступают тени прошлого и прочее тому подобное. (Насвистывает: "Помни,
зеленый Эрин".) Нора. Ты получил мое письмо, что я тебе послала в прошлом феврале? Ларри. Получил. И, честное слово, я все собирался ответить. Но ни минуты не
было свободной; и я знал, что ты не обидишься. Видишь, я всегда боюсь,
что, если я стану писать о своих делах, о которых ты ничего не знаешь,
и о людях, которых ты никогда не видала, тебе будет скучно. А больше о
чем же мне писать? Я начинал письмо, а потом рвал его. Дело все в том,
Нора, что у нас - как бы мы ни были друг к другу привязаны - в
сущности, очень мало общего, то есть такого, о чем можно писать в
письме; поэтому переписка иной раз превращается в тяжелый труд. Нора. Трудно мне было что-нибудь знать о тебе и о твоих делах, раз ты мне
