– У вас двое детей! Что вы себе думаете? – бранила их тётечка, принимающая у них заявление. – Что за легкомыслие такое?
– Теперь уже окончательно, – сказала женщина.
– Что окончательно?
– Окончательно не сошлись характерами, – сказал мужчина.
Со вздохом, тётечка приняла у них заявление.
– А через сколько вы придёте опять жениться?
Мужчина и женщина расхохотались в ответ. Хорошо быть такими весёлыми, даже завидно, подумала я. Это был загс, здесь ещё был смех…
* * *
Но через какое-то время вызвали в суд. Здание суда – самое мерзкое и страшное на свете здание. Наверное, страшнее – только морг. Но в морге – по-другому. В морге не так унизительно.
Было очень неприятно встретиться с Б. Нас с ним вызвали на собеседование и дали месяц на раздумье. Б. такой удивлённый:
– А чего это ты надумала разводиться?
За девять месяцев он пришёл только два раза. Сообщить, что денег на сына дать не может, потому что денег у него нет.
Хотелось бы поскорее завершить эту неприятную процедуру и больше не видеть его никогда.
– Ну, как там поживает мой сын? – непринуждённо спросил он.
– Разве у тебя есть сын?… – спросила я. – А мой сын поживает хорошо.
Через месяц на заседание суда он не явился, пришла только я, и нас без особой волокиты развели.
Через две недели съездила ещё раз в это мерзкое здание и получила бумагу с решением суда. Почувствовала большое облегчение. Нет, никогда больше я не вляпаюсь в такую историю!
* * *
По вечерам, уложив Антошу спать, мы с бабушкой подолгу засиживаемся на кухне…
Бабушка – потрясающая рассказчица. Больше всего я люблю, когда она рассказывает о своём детстве, о той удивительной жизни, которая была ещё до революции, ещё до всех войн, коллективизации и репрессий…
Рассказы моей бабушки – о её детстве в украинском селе Васильевка – это одни из моих любимых рассказов в мировой литературе. Хотя рассказы эти бабушка так и не записала на бумагу.
Но она записала их в моё сердце…
…Так и живут там – в глубинах моего сердца – беленькие хатки, крытые потемневшей соломой… Вишнёвые сады и розовые мальвы в жёлтой пыльце под низеньким окошком… А в хате – земляные полы, устланные свежей, пахучей травой и берёзовыми ветками – я как будто чувствую босыми ступнями их прохладу – и пола, и травы, и ветвей. А в углу -украшенные вышитыми рушниками старые иконы – я как будто чувствую на себе их пристальный взгляд… У окна – старинный ткацкий станок, на котором работал мой прадед Лаврентий, тихий и ласковый, а моя бабушка, тогда ещё малышка, Даша, седьмой ребёнок в семье, сидела рядышком с любимым отцом и во всём ему подражала… И прабабка Параскева, громкая и властная, отменная хозяйка и строгая мать, она тоже живёт в моём сердце. И бабушкины братья и сёстры, все такие разные: кто пошёл мягкостью характера в отца, а кто – властностью в мать. И старая груша в саду у колодца, и ласковая речка Самара, и дубовая роща на том берегу, и задумчивая, неутомимая кукушка… – всё, всё живёт в моём сердце… И, конечно же, – запахи: тепла, свежевыпеченного хлеба, парного молока… И можно слушать рассказы о той давней, почти сказочной жизни из вечера в вечер… и никогда не наскучит.
Бабушка так аппетитно про всё рассказывает! И про то, как весело, с сёстрами, толкли в большой деревянной ступе пшено, чтобы испечь из этой муки вкуснейшие блины…
– Это – Великим Постом, в конце зимы. Хотелось всё же иногда чего-то вкусненького. Мать, Параскева, говорила: хотите блинов? Идите, толките пшено!
– А почему из обычной муки не пекли? – спрашиваю я.
– Ну, что ты! Пшеничная мука – только для хлеба!
– Надо как-нибудь попробовать, натолочь пшена… – говорю я мечтательно.
– Делать тебе больше нечего? – смеётся бабушка.
…И про то, как зимними вечерами сидели в хате при лучине, с сёстрами и подругами, и рассказывали друг другу сказки и разные истории…
– Тогда-то я и научилась рассказывать, – говорит бабушка. – Хотя я была самая младшая, но все обратили внимание, что я рассказываю лучше многих взрослых. Я с первого раза всё запоминала и могла много своего добавить. Я даже не знаю, откуда у меня что бралось. Как-то само приходило на язык. Наверное, оттого, что я с детства много читала. Книги были моя страсть! Мне от матери даже влетало за это. Она даже прятала их от меня. Но я их везде находила!
…И как весной ходили в лес за рекой за синими подснежниками… Бабушка их называет «пролесками». Бабушка всю жизнь обожает цветы! Она без цветов жить не может. Любая ветка, любая косточка, воткнутые ею в землю, приживаются и зацветают! А весна для бабушки всегда начинается с букетика синих пролесков, которые появляются в лесах к её дню рождения…
И опять наступает долгий зимний вечер. И мой сынок сладко посапывает в кроватке…
– Бабушка, расскажи что-нибудь о своём детстве, – прошу я.
– Так ты ведь знаешь уже всё наизусть! – говорит она.
– Всё равно расскажи!
* * *
– А почему ты никогда не спросишь меня, как всё было? – как-то раз спросила меня бабушка.
– Ты о чём, бабушка?
– О войне. О концлагерях. Разве тебе не интересно узнать?
– Бабушка, так ведь я всё знаю! Всё помню…
– Откуда ты можешь знать? Ты никогда не спрашивала меня об этом. И я никогда не рассказывала тебе.
– Но ты рассказывала это ПРИ МНЕ. Всю мою жизнь. С первых дней… Бабушка, это вошло в меня с пелёнок! Ещё с тех пор, когда я лежала в колыбели – там, на Философской улице… И потом, много-много раз в жизни, ты рассказывала это другим, но при мне…
– Но ведь ты была ребёнком, разве ты могла что-то понимать?
– Бабушка, я ВСЁ понимала! У меня ощущение, что моё детство прошло в Освенциме… Да, у меня в детстве был Освенцим… и Дахау… и Маутхаузен… и Равенсбрюк…
– Ты что, даже все названия помнишь?
– Да. Ещё был Бухенвальд. Но это – мужской лагерь, и ты (и я вместе с тобой) мы были там недолго, проездом… Помню, и буду помнить до конца своих дней. Разве это можно забыть?… Бараки, нары, белокурых надзирательниц, штабеля синих трупов у бараков… суп из брюквы… маленьких еврейских детей, которых отправляют в газовые камеры… Мне кажется, я вижу и сейчас их лица… Да, я это видела всё своими глазами, бабушка!!! А ещё никогда не забуду лай овчарок… О, как я боюсь всю жизнь овчарок! Когда мимо пробегает овчарка, я чуть не кричу от ужаса, потому что я помню, помню, как они набрасывались на того, кто делал шаг в сторону…
– Господи!… – произносит потрясённо бабушка. – Неужели это всё так впечаталось в тебя? Неужели малый ребёнок способен воспринимать такие ужасы?
– Бабушка, это впечаталось в каждую клетку моей памяти! Я бы и хотела забыть – да не могу! Ведь это – самые первые мои воспоминания… В начале жизни у меня было ЭТО – твои рассказы о войне… Но если хочешь, бабушка, расскажи мне это ещё раз… Ведь тебе нужно об этом рассказать ещё раз, правда? Антоша спит, он не слышит, ему не нужно этого знать. Пока он маленький… Да, а потом я ему расскажу. Когда он подрастёт. Потому что это должен знать каждый…
* * *
Приезжала в гости бабушкина подруга – Виктория Владимировна. Она называет мою бабушку «лагерной мамой», а бабушка её – «лагерной дочкой». Они были вместе в Освенциме.
Виктория – чуть старше моей мамы, попала в Освенцим семнадцатилетней девчонкой. Её забросили в тыл к фашистам, чтобы она передавала ценные сведенья. Но она не успела передать ни одного сведенья: её схватили тут же, как только она приземлилась со своим парашютом… Виктория говорит, что выжила в лагере, только благодаря моей бабушке. У бабушки было три «лагерных дочки». Она подкармливала их, чем могла, отдавала им свой кусочек брюквы, или хлеба, а главное – она согревала их в холодные ночи. Ведь многие умирали именно ночью, от переохлаждения, и утром из бараков выносили посиневшие трупы и складывали в штабеля…
А у бабушки моей есть потрясающее свойство: она никогда не мёрзнет, у неё всегда горячие руки и ноги. И главное – она умеет отдавать своё тепло, делиться теплом с тем, кому холодно. Так она согревала меня, маленькую, когда я мёрзла в нашей комнатке с дырявой крышей… А там, в лагере, она ложилась рядышком, обнимала несчастную истощённую девчонку, в которой едва теплилась жизнь, и – отдавала ей своё тепло. А потом переходила на другие нары, отогревать другую замерзающую дочку… И – вот чудо! – бабушкина энергия никогда не истощалась.
А ещё бабушка, как я уже сказала, была изумительной рассказчицей. У неё прекрасная память, она заядлая книголюбка, и она умеет пересказывать книги так, что всё – видно! И там, в лагере, она пересказывала книги, и напевала песни, хотя голос у неё и не очень сильный, но зато сильная воля к жизни, бабушка – человек, сильный духом. Она возвращала людям память о другой, довоенной жизни, не давала своим лагерным подругам отчаяться, сойти с ума…
