Неожиданно дез Эссент ощутил сильную боль. У него страшно закололо в висках. Когда он очнулся, то увидел, что сидит за столиком в своей туалетной комнате. Нетвердыми шагами он с трудом подошел к окну и открыл его. Свежий воздух ворвался в душную комнату. Чтобы размяться, дез Эссент стал ходить взад-вперед, наблюдая, как на потолке ползают крабы среди пропитанных солью водорослей, своим цветом напоминавших светлый морской песок. Плинтусы были также светлого цвета, а панели стен, обитые японским жатым крепом, -бледно-зеленого. По этой волнующейся поверхности плыл лепесток розы, а вокруг него, выведенные одним росчерком пера, резвились рыбки.
Но голова у дез Эссента все еще побаливала. Он перестал шагать из угла в угол и облокотился на подоконник. Головокружение прекратилось. Он плотно закрыл флаконы и заодно решил навести порядок в своих туалетных принадлежностях. С момента переезда в фонтенейский дом он к ним не притрагивался. И теперь был поражен богатством собственной коллекции, которая привлекала пытливый интерес не одной красавицы. Баночек и скляночек было несметное множество. Вот зеленая фарфоровая чашечка со шнудой, тем восхитительным белым кремом, который на щеках под воздействием воздуха сначала розовеет, а позже делается пунцовым и создает эффект яркого румянца. А вот в пузырьках, инкрустированных ракушками, -- лаки: японский золотой и афинский зеленый, цвета шпанской мушки; другие золотые и зеленые, способные менять свой оттенок в зависимости от концентрации. Далее шли баночки с ореховой пастой, восточными притираниями, маслом кашмирской лилии, а также бутылочки с земляничным и брусничным лосьонами для кожи лица. Рядом с ними располагались китайская тушь и розовая вода. Подле вперемежку со щетками для массажа десен из люцерны находились разнообразные приспособления и приспособленьица из кости, перламутра, стали, серебра и прочих материалов, наподобие щипчиков, ножничек, скребков, растушевок, лент, пуховок, чесалок, мушек и кисточек.
Он перебрал все эти предметы. Когда-то он обзавелся ими по настоянию одной из своих возлюбленных, от некоторых ароматов и запахов падавшей в обморок. Дама была нервной, истеричной, обожала умащать свой бюст благовониями, но настоящее, высшее наслаждение испытывала лишь тогда, когда в разгар ласк умудрялась почесать гребнем голову или вдохнуть запах сажи, известки, которую смочил дождь, а также дорожной пыли, прибитой летним ливнем.
Дез Эссенту припомнилось и другое. Он восстановил в памяти, как однажды вечером, не зная, чем заняться, из любопытства отправился с ней к ее сестре в Пантэн. И тотчас ожил в его воспоминаниях целый мир забытых мыслей и запахов. Пока сестры болтали и хвастались платьями, он подошел к окну и сквозь пыльное стекло увидел грязную улицу и услышал шлепанье галош по лужам.
Эта картина, уже очень далекая, вдруг возникла перед ним с какой-то особенной четкостью. Пантэн, как живой, отражался в синевато-зеленоватом зеркале мертвой воды. Это отражение бессознательно притягивало дез Эссента. Он совершенно забыл о Фонтенее. Зеркало и улица вызвали к жизни старые мысли и наблюдения -- стройные, грустные, несущие утешение. Он записал их тогда сразу же по возвращении из Пантэна в Париж:
"Да, пришло время больших дождей. И хлещет из водосточных труб, и журчит на мостовой вода. Навоз раскисает в лужах, и навозное кофе с молоком наполняет любое углубление. На каждом шагу прохожие принимают ножные ванны.
Небо низкое, дышать нечем, дома в черном поту. Из вентиляционных отдушин -- вонь. Существование все гаже. Тоскливо. Дают всходы и начинают зацветать семена мерзости в человеческой душе. Трезвенник жаждет напиться как свинья, человек порядочный -- совершить преступление.
Я же тем временем греюсь у камина. На столе корзина с цветами, наполняющими комнату восхитительным ароматом бензойной смолы, герани и ветивера. Здесь, в Пантэне, на рю де Пари, в самый разгар ноября царит весна, и я посмеиваюсь над трусливыми семействами, которые от наступающих холодов удирают на Антибы и в Канны.
Но случившееся -- вовсе не фокус жестокой природы. Пусть Пантэн поблагодарит промышленность за эту искусственную весну!
Ее цветы -- из тафты и латуни, а ее запахи проникают сквозь оконные щели. Их породили дымки окрестных фабрик да парфюмерное производство Пино и Сент-Джеймса.
И, спасибо парфюмерам, -- иллюзия свежего воздуха доступна теперь как уставшим от непосильного труда мастеровым, так и мелким чиновникам, зачастую отцам многочисленных семейств.
Кроме того, благодаря этой иллюзии сделался возможным весьма мудрый способ лечения. Ведь чахоточные, посланные на юг, умирают в отрыве от родного дома, в глухой тоске по столичным излишествам, по причине которых и заболели. Но тут, в атмосфере искусственно поддерживаемой весны, чувственные воспоминания, подслащенные к тому же дамскими ароматами местных фабрик, станут для них источником неги и довольства. И парижский будуар, и присутствие девиц -- все обеспечит своему пациенту за счет подобной подмены лечащий врач. Для успешного лечения часто требуется лишь немного фантазии".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да, уже давно нет ничего здорового. Вино и свобода в наше время дрянны и убоги. И надо уж очень постараться, чтобы убедить себя в том, что верхи общества достойны уважения, а низы -- сострадания или помощи. А стало быть, заключил дез Эссент, вряд ли безрассудно и неэтично попросить ближнего немного пофантазировать -- ведь это гораздо дешевле почти всех ежедневных безумств. Надо всего лишь представить, что Пантэн -- искусственный Ментон или Ницца.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Да, но все-таки, -- решил он, -- прервав свои размышления из-за внезапного приступа слабости, -- не мешало бы соблюдать осторожность при опытах с ароматическими веществами. Они мне вредят". Дез Эссент вздохнул: "Ну вот, опять умеренность, опять страхи". Он вернулся к себе в кабинет, думая, что там скорей избавится от наваждений обоняния.
Он настежь раскрыл окно и с наслаждением вдохнул свежий воздух. Однако ему вдруг почудилось, что ветерок принес запах бергамотовой эссенции с примесью жасмина, смородины и розовой воды. У него перехватило дыхание. "Может, -- подумал он, -- в меня вселился бес, один из тех, кого в средневековье заклинали и изгоняли?"
Запах переменился, стал другим, но был по-прежнему неотвязен. Теперь со стороны деревни, от холмов, веяло толуанским бальзамом, перуанской смолой, шафраном и толикой амбры с мускусом. Через мгновение все в очередной раз переменилось: разрозненные дуновения слились воедино -- и снова запахло франгипаном! Франгипан -- а дез Эссент без промедления ощутил все его специфические особенности -- ворвался в окно прямо с фонтенейских полей, потряс измученное обоняние, словом, добил дез Эссента, и тот почти замертво повалился без чувств на подоконник.
ГЛАВА XI
Слуги, перепугавшись, побежали за фонтенейским врачом. Но что за недуг у дез Эссента, тот так и не понял. Пробормотав какие-то медицинские термины, пощупав дез Эссенту пульс и посмотрев язык, доктор попробовал вернуть ему дар речи, но, ничего не добившись, прописал успокоительное и полный покой и сказал, что навестит его завтра. Но дез Эссент замотал головой, из последних сил давая понять, что не одобряет рвения слуг и гонит пришельца вон. С тем врач и отбыл и раструбил на весь город об эксцентричности дезэссентова жилища, обстановка которого привела его в ужас и изумление.
Слуги не смели больше и шагу ступить из дома, однако, к великому их удивлению, хозяин в несколько дней оправился, и вскоре они увидели, что он, как ни в чем не бывало, барабаня пальцами по оконному стеклу, беспокойно смотрит на небо.
Однажды к вечеру дез Эссент позвонил коротким звонком и велел приготовить чемодан для длительного путешествия.
Старики супруги принялись, по его указаниям, собирать в дорогу нужные вещи, а сам он нервно ходил по каюте-столовой, изучал расписание, а затем, возвращаясь в кабинет, снова вглядывался в небо, и тревожно, и удовлетворенно.
Погода уже неделю была ужасной. По серым небесным нивам текли реки черной копоти, груды облаков походили на обломки скал.
Временами волны-тучи переполнялись влагой и обрушивали на равнину потоки дождя.
Но однажды небо изменилось. Черные реки иссякли и пересохли, облака растаяли, небо разгладилось, затянулось розоватой дымкой. Потом мало-помалу дымка как бы осела и округу окутал влажный туман. Дождь не изливался потоками, как накануне, а моросил и был частым, колким, пронизывающим. Он размывал аллеи, затоплял дороги и бесчисленными нитями связывал небо и землю. Свет стал мутным и блеклым. Деревня превратилась в вязкое бурое месиво, приводившееся в движение колкими дождевыми струйками. Природа погрузилась в скорбь. Все краски потускнели. Одни только крыши поблескивали на фоне погасших стен.
