Старик брел, держась за его руку, как тяжелобольной. Теперь, когда он нашел человека, которому мог довериться, он потерял последнюю крупицу сопротивляемости. Только одиночество еще держало его на ногах. Он безвольно отдавался болезни, немощи в уверенности, что о нем позаботится более сильный. Он болтал без всякого удержу, смешивая все в одну кучу, он опасался, что люди узнают про его позор; опасался сбежавшего браконьера Беймера, чьи следы, казалось ему, он видел в лесу; опасался, что все еще выйдет наружу, когда найдут фройляйн Виолету или лакея Редера; что староста Гаазе не будет платить процентов теперь, когда лейтенант умер; что снова может вынырнуть коротышка Мейер; что тайный советник не сегодня завтра выгонит его, когда узнает, что его распоряжения не выполнены.
Страх... страх... Вся жизнь этого человека была страхом. Так сильно, значит, можно бояться за каплю жизни, не знавшей ни яркой радости, ни большой мысли. А теперь, когда дело шло к закату, когда жизнь стала совсем пустой и безрадостной, страхов еще прибавилось. Со всех сторон надвигались они на Книбуша. Не воля к жизни еще держала его на поверхности, нет, страх перед жизнью.
Очень скоро Вольфгангу Пагелю пришлось отказаться от намерения успокоить, утешить старика, - Книбуш не хотел утешений. Он прислушивался к своим страхам, и они накатывались на него волнами со всех сторон, подбрасывали его и почти что утопили.
- Да, господин Пагель, я что ни день читаю в газете о самоубийствах, так много теперь стариков кончает с собой в семьдесят, восемьдесят лет. Но я-то не могу, даже этого не могу себе позволить, ведь у меня больная жена на руках, вот я и боюсь, что же с ней-то станется, если я умру раньше! Ни единой души нет, чтобы о ней позаботиться, ей просто дадут помереть с голоду, как скотине бессловесной. Вот почему я так боюсь...
- Да полноте, Книбуш, - устало сказал Пагель. - Ложитесь в постель, сегодня же вечером придет доктор, а когда вы наконец выспитесь, все представится вам в другом свете. А теперь, пока вы раздеваетесь, дайте-ка мне прочесть письмо тайного советника.
Старый лесничий Книбуш, не то ворча, не то жалуясь, стал рыться в карманах. Пагель стоял под тусклой лампочкой и пробегал письмо, написанное тайным советником Хорст-Гейнцем фон Тешовом своему лесничему. У окна, в большом кресле, сидела лесничиха, о которой деревенские говорили, что она совсем блаженная. Тучная, расплывшаяся женщина отвернула голову и неподвижно смотрела в ночь. На коленях у нее лежала книга с золотым крестом на переплете, вероятно псалтырь.
- Кто укладывает в постель вашу жену? - спросил Пагель, отрываясь от чтения.
- Сегодня она, вероятно, не ляжет, - отвечал лесничий. - Иногда она сидит вот так ночи напролет - и все распевает. А если захочет лечь, справится сама.
Молодой человек бросил быстрый испытующий взгляд на лесничиху, которая все так же неподвижно смотрела в ночь, и снова углубился в письмо. Лесничий влез в ночную рубашку, а затем в постель - и теперь лежал тихонько, с закрытыми глазами: его покрасневшее от солнца и ветра лицо с изжелта-белой бородой казалось странно пестрым пятном на белой подушке.
Но когда Пагель дошел до того места, где тайный советник приказывал лесничему раз навсегда воспретить всем жителям Нейлоэ, вкупе с семейством его зятя, а также управителям имения и молокососу Пагелю ногой ступать в леса старого советника, - как раз в тот момент, когда молодой Вольфганг Пагель дочитал до этого места воинственное и грозное, можно сказать огнедышащее, письмо фон Тешова, старуха начала петь.
Она заложила пальцем псалтырь, но не заглядывала в него. Она продолжала смотреть в ночь и визгливым, срывающимся голосом тихо пела старинную песню:
Отдай всех дней теченье, дороги, боль обид
Тому на попеченье, кто в небесах царит,
Кто ветру дал и туче дорогу и полет,
Кто, разумом могучий, путь и тебе найдет.
Пагель покосился в сторону лесничего, но старик даже не шевельнулся. Голова его неподвижно покоилась на подушке.
- Я пойду, господин Книбуш, - сказал он, - вот письмо. Спасибо, я, как сказано, буду молчать.
- Заприте дверь снаружи, - ответил лесничий, - ключ торчит в замке. Если придет доктор, я отопру другим. Уж я услышу. Не засну.
- Пенье вам, должно быть, мешает? - спросил Пагель.
- Пенье? Какое пенье? Ах, моей жены? Нет, не мешает, я его не слышу. Я все думаю... Когда будете выходить, выключите, пожалуйста, свет, нам свет не нужен.
- О чем вы думаете, господин Книбуш? - спросил Пагель, взглянув на лесничего, который лежал в кровати, не шевелясь, с закрытыми глазами.
- Да так, размечтался, - сказал лесничий, наслаждаясь покоем. - Я думаю, например: не сделай я в жизни того-то и того-то, или не повстречайся с тем-то и тем-то, как бы все сложилось? Да только трудная это штука...
- Да, трудная...
- Я, например, думаю, если бы этот негодяй Беймер не наехал на меня в лощине, как бы тогда все обернулось? Ведь это же могло быть, не правда ли, господин Пагель, надо было мне только идти побыстрее. В лощине было темно, а выберись я из нее пораньше, он бы издали меня заметил и удрал.
- И что же тогда изменилось бы, господин Книбуш?
- Да все, все! - воскликнул лесничий. - Если бы Беймер тогда не наехал на меня, не пришлось бы мне явиться во Франкфурт, в суд, а не было бы у меня во Франкфурте суда, я бы опять-таки не повстречался с Мейером, и он бы не выдал склад оружия...
Пагель решительным жестом положил свои руки на сухие, костлявые, в старческих пятнах, руки лесничего.
- Я бы на вашем месте думал о чем-нибудь другом, господин Книбуш, предложил он. - Помечтайте, например, как это будет, когда страховая касса начнет выплачивать вам пенсию. Ведь, возможно, и в самом деле настанут другие времена, будут другие деньги. Вот и тайный советник пишет об этом, вы же читали. И еще я бы думал, как устроить свою жизнь. Есть же у вас какое-нибудь любимое занятие.
- Пчелы, - тихо промолвил лесничий.
- Вот и превосходно, пчелы - замечательная штука, о пчелах, говорят, написаны целые книги. Самое подходящее занятие.
- Да, недурно бы, - согласился лесничий. И вдруг он в первый раз за все время широко открыл глаза и сказал: - Но вы все еще не понимаете, почему я думаю о другом, господин Пагель. Если все зависит от того, что на меня наехал Беймер, а таких случаев я могу насчитать в своей жизни сотни, то я, значит, ни в чем не повинен. И мне, значит, нечего казниться, а?
Пагель задумчиво взглянул на старого Книбуша, который снова умолк и закрыл глаза. В углу возле окна, уставившись в ночной мрак, пела псалмы старуха, один за другим, тихим, тонким голосом, словно в комнате никого не было.
- Ну, отдохните немножко, пока придет доктор, - внезапно сказал Пагель. - Я сейчас же ему позвоню.
- Но почему же вы мне не отвечаете, господин Пагель? - жалобно воскликнул старик, приподнявшись в постели и уставив на Пагеля круглые светлые глазки. - Разве я неправильно говорю? Если бы Беймер не налетел на меня со своим велосипедом, все было бы иначе!
- Вас мучает совесть, и вы хотите себя оправдать, не так ли, господин Книбуш? - задумчиво спросил Пагель. - Но ведь оправдательный приговор хорош, когда чувствуешь себя ни в чем решительно не повинным. Я бы лучше помечтал о пчелах. Спокойной ночи.
И Пагель быстро вышел из комнаты, погасил свет, открыл наружную дверь, и вот он стоит на дворе. Уже стемнело, но, пожалуй, он еще застанет людей за копкой картофеля.
6. ПАГЕЛЬ ПРИУНЫЛ
Картофельные бурты находились минутах в пяти от усадьбы, на перекрестке трех проселочных дорог. С двух сторон они примыкали к лесной опушке. Эта поляна, удобная для подвоза и хранения картофеля и защищенная лесом от ледяных восточных и северных ветров, служила той же цели и в прошлые годы. Но теперь на исходе осени это местоположение оказалось опасным. Удаленность от жилья благоприятствовала ворам, а близость леса облегчала им бегство.
У Пагеля были вечные хлопоты с этим картофелем. Каждое утро то там, то здесь обнаруживали яму в земляном настиле, которым картофель был защищен от зимних морозов. Здесь было уже свыше десяти тысяч центнеров - кража трех или пяти центнеров не имела большого значения, если бы не постоянная работа по засыпке отверстий, а главное - опасность, что из-за такой ямы замерзнет бурт в пятьсот центнеров. Не раз уже досадовал Пагель, что по недомыслию согласился на предложение рабочих ссыпать картофель на старом привычном месте. Человек более опытный предусмотрел бы трудности, которые породил в этом году общий голод. Пагель был убежден, что все население Альтлоэ работало бы на уборке картофеля, будь он сложен прямо на дворе под постоянным надзором. А сейчас была возможность без больших хлопот и без риска запасти себе ночью то, что иначе пришлось бы добывать ценой многодневной тяжелой работы на холоде. И трудно было даже винить этих людей: у них не было самого необходимого, они часто голодали, они брали крупицу от изобилия - подумаешь, какая беда!
