Но теперь никто уже не думал об этом. Когда Пагель с ветеринаром вошли в бокс, лошадь посмотрела на них воспаленными, страдающими, молящими глазами. Как это бывает и с людьми, она забыла о стыде, когда боль сделалась невыносимой.
- Еще полчаса тому назад я слышал сердечные тоны жеребенка. Теперь уже не слышу, думаю, что он мертв. Вероятно, его задушила пуповина. К сожалению, меня позвали слишком поздно.
Ветеринар Шик смотрел на Пагеля покорным взглядом человека, привычного к тому, что смерть будет поставлена ему в вину.
- Что же делать? - спросил Пагель, которого беспокоили муки животного, а не вопрос о том, кто виноват.
- Я ее осмотрел, - с готовностью сказал повеселевший ветеринар. - К сожалению, у кобылы слишком узкий таз. Придется разрезать жеребенка и вытащить его по кускам. По крайней мере мать спасем.
- Это чистокровка, получившая какое-то повреждение, - задумчиво сказал Пагель. - Ротмистр, видимо, купил ее за несколько сот марок в какой-то скаковой конюшне. Он очень к ней привязан. Знаете что, доктор, - сказал он, ожививишсь, - потерпите-ка еще четверть часика - двадцать минут, я дам вам ответ.
- Схватки почти прекратились, сердце очень ослабело. Есть ли здесь кто-нибудь, кто мог бы пока сварить для нее крепкий кофе? Я и камфару ей впрысну... Но все это надо сделать быстро.
- Все будет сделано быстро. Кофе я пришлю вам, сколько? Целую бутылку? Хорошо!
Он уже бежал по двору к конторе. В темноте кто-то заговорил с ним, преградил ему путь. Эта была, по-видимому, Минна-монашка, она что-то толковала о барыне, о Зофи... Он быстро пробежал мимо, в контору...
Дав Аманде указания насчет кофе, он потребовал, чтобы его соединили со страховым врачом. Врач не мог приехать. В дверях конторы появилась Минна-монашка и снова начала что-то плести... Он сердито отмахнулся от нее, врача ему все-таки удалось уломать, он будет в девять - в половине десятого в конторе, пусть Пагель отведет его к лесничему. Пагель сказал "Да", крикнул Аманде: "Значит, быстро подать кофе в конюшню!" - и умчался мимо обеих женщин в темноту.
У него было неясное ощущение, что у Минны-монашки и в самом деле было какое-то дело к нему, какая-то жалоба, напоминание, предостережение. Но как это часто бывало последнее время, ему некогда было слушать. Надо было спешить. За его спиной, он это чувствовал, среди женщин снова вырастала сплетня. Он не мог этому помешать, надо было торопиться, пятнадцать двадцать минут, сказал он ветеринару. Пять минут уже прошло, впрочем, все это, пожалуй, вздор - и его предчувствия и то, что он сейчас задумал. Ну ладно, вздор так вздор! Дальше! Во всяком случае, дальше.
На его звонок дверь открыл санитар, ходивший за ротмистром. Этот санитар, по фамилии Шуман, пожилой, бледный, дородный человек, с двумя седеющими прядями на лысом черепе, носил, точно в больнице, полосатый, синий с белым халат, кожаные сандалии и серые широкие брюки, ни разу, после покупки, должно быть, не видавшие утюга. Пагелю нравился этот спокойный, тихий человек. Он иной раз останавливался с ним поболтать. И как-то санитар Шуман рассказал ему то, чего он не говорил никому, даже фрау фон Праквиц, даже доктору.
- Не думаю я, господин Пагель, - шепотом сказал ему санитар, - что ротмистр так уж болен: психически болен, как полагает доктор. У господина ротмистра был шок - но психически болен? Нет! Он не отвечает ни слова, он улыбается на все, что ему говорят, но это одно притворство. Он не хочет больше говорить, не хочет видеть и слышать; ему опостылела жизнь, вот что! Ведь во сне-то он разговаривает...
- Но разве это не болезнь? - спросил Пагель.
- Может быть, я не знаю. А может быть, это трусость, малодушие. В первые дни он прекрасно говорил и даже ссорился со мной: все требовал вина. Затем он уже говорил только для того, чтобы выпросить снотворное, а когда мы и снотворное у него отняли, он, видно, сказал себе: "Говори не говори, мне все равно ничего не дают, так буду же молчать..."
- Как вы думаете, господин Шуман, стал бы он пить, если бы его оставили без надзора?
- Вот тут-то, господин Пагель, и загвоздка, этого в таких случаях никогда не знаешь! Если все пойдет гладко, он и без водки обойдется. Но если он узнает о новой беде - а ведь он все слышит, ко всему внимательно прислушивается! - тогда, возможно, он не выдержит. Потому-то я и сижу здесь.
Вот такие беседы они вели, часто возвращаясь к этой теме. Они очень сблизились.
Теперь Пагель поспешно спросил:
- Ну, как поживает господин ротмистр? Лежит в постели? Встал? Фрау фон Праквиц дома?
- Фрау фон Праквиц уехала, - сообщил санитар. - Господин ротмистр на ногах, я его одел, он даже при воротничке и при галстуке. Сейчас он читает!
- Читает? - спросил удивленный Пагель. Ему трудно было представить себе ротмистра за книгой, даже когда он был здоров, - разве что за газетой.
Шуман чуть-чуть усмехнулся.
- Не расскажи вы мне, что господин ротмистр прожил летом несколько недель в сумасшедшем доме, я бы попался на удочку. - Тут санитар широко заулыбался. - Я посадил его в кабинете, дал ему номер "Иллюстрированной спортивной газеты" и сказал: "Господин ротмистр, посмотрите картинки". Мне было интересно, что он сделает. Разумеется, он тотчас же вспомнил пациентов из сумасшедшего дома. И вот он переворачивает газету вверх ногами, хотя я положил ее правильно. Он смотрит все на одну и ту же страницу, морщит лоб, бормочет что-то про себя и дожидается, пока я скажу: "Господин ротмистр, следующую". Только тогда он перевертывает страницу.
- Но что все это значит? - почти сердито спросил Пагель.
- Да ведь он разыгрывает идиота! - хихикнул Шуман. - Он в восторге от того, как это удачно у него выходит. Когда он думает, что я его не вижу, он все косится в мою сторону: слежу ли я за тем, что он делает...
- Но ведь мы и без этих фокусов оставили бы его в покое? - недоумевает Пагель.
- Вот в том-то и дело, что нет! - уверенно возразил санитар. - Тут он прав. Знай вы, что он в здравом уме, вы приставали бы к нему с требованиями - пусть позаботится о хозяйстве, пораскинет мозгами насчет денег, жена ждала бы от него, чтобы он страдал за дочь, чтобы помог искать ее. А именно всего этого он и не хочет. Не хочет он участвовать в игре, он выдохся.
- Да это же и есть болезнь! - отзывается Пагель. - Ну, посмотрим. Послушайте-ка, Шуман...
И он развивает свой план.
- Попытаться можно, - задумчиво говорит санитар. - Конечно, если сорвется, оба мы получим на орехи - от доктора и от барыни. Ну, войдите, сейчас увидим, как он к этому отнесется.
Печальное зрелище, даже постыдное зрелище - если этот человек и в самом деле не так болен, как он хочет показать. Ротмистр одет в один из своих безупречных английских костюмов, его темные глаза все еще хороши, но волосы и брови белы как снег. Смуглое лицо кажется пожелтевшим, в руках у него газета, он склонился над ней, он хихикает от удовольствия. Газета дрожит в его руках, и ротмистр дрожит вместе с ней.
- Господин ротмистр, - говорит санитар, - отложите, пожалуйста, газету. Давайте оденемся и выйдем немножко на воздух.
Одно мгновение Пагелю кажется, будто лоб сморщился, белые кустистые брови сдвигаются, - но человек снова хихикает, газета шелестит в его руках.
- Господин ротмистр, - говорит Пагель, - ваша кобыла Мэйбл должна ожеребиться. Но роды тяжелые, позвали ветеринара. Он говорит, что жеребенок погиб и кобыла тоже не выживет. Не взглянете ли вы?
Ротмистр, насупившись, смотрит в газету. Он уже не хихикает. Он, по-видимому, рассматривает картинку... Оба ждут. Но ротмистр не трогается с места.
- Пойдемте, господин ротмистр, - дружелюбно говорит наконец санитар. Дайте-ка мне газету.
Ротмистр, разумеется, не слышит, газету берут у него из рук. Его выводят в переднюю, набрасывают на него пальто, надевают на голову кепи, они выходят из дому в ночь.
- Прошу вас, возьмите меня под руку, господин ротмистр, - говорит санитар с ласковой, несколько профессиональной любезностью. - Господин Пагель, не дадите ли и вы руку господину ротмистру? Вам, должно быть, еще трудно ходить, вы были очень больны.
Он делает почти незаметное ударение на "были".
Случайно это? Или больной понял намек? Он принимает его за вызов и снова начинает хихикать.
Ротмистр идет тихой, неуверенной походкой, пошатываясь.
Минуту спустя - они уже подходят к деревне - Пагель замечает, что рука ротмистра дрожит в его руке. Да и весь он дрожит, трепещет. Пагеля охватывает страх перед тем, что он задумал. Он колеблется и наконец говорит:
- Вы так дрожите - вам холодно, господин ротмистр?
Ротмистр, конечно, не отвечает. Но санитар хорошо понял смысл слов Пагеля.
- Теперь ничего не поможет, господин Пагель, - говорит он, - назад уже не повернешь, надо идти до конца!
Они идут через двор усадьбы, они входят в конюшню. Пагель видит испуг на лицах стоящих здесь людей. Ведь ротмистр, болтают люди, сумасшедший, и теперь этот сумасшедший пришел к ним в конюшню!
