— Что это за Кайранский еще? — осторожно спросил наш «пред», опасавшийся новых людей.
— Это наш сценарист.
Он, оказывается, прошлую ночь работал, душа вон, сдавал какой-то телевизионный очерк до отъезда, плохо перенес дорогу и поэтому пока еще спал в автобусе сном не ведающего ни о чем праведника.
— Гена! Гена! — донеслись оттуда призывы Ван Ваныча. — Кайранский! Гена, черт побери!
Парень спал крепко.
Когда он вошел в комнату, виноватые глаза его мягко улыбались, как у близорукого. Лицо, сильно примятое, не расправилось. Это был молодой человек, очень высокий и грустный, ну прямо как живой Дон-Кихот в малиновом свитере. Он стал со всеми здороваться за руку, просить извинения и говорить, что ему очень приятно. Дойдя до Алика, он сказал ему то же, что и всем, и рассмеялся, и все поняли, что парень все еще не проснулся, и тоже рассмеялись.
— Вот, Гена, — показал Алик, подтянув к нему застеснявшегося Кирюху. — Это жених. Надо его подмонтировать.
Гена все еще хлопал веками, но ситуацию понял быстро.
— Сделаем, — успокоил он, вынимая сигарету из пачки Алика. — Но вы, Кирилл, обязательно должны быть на корабле.
— Я?! — растерялся Киря. — А гости?
— Они подождут до завтра, как я понимаю. Всего-навсего один денек. Ничего не попишешь, брат…; Извини.
Киря поерзал кулаком у себя под носом.
— Да и, конечно, он должен быть не просто на корабле, а на том корабле, который поймает рыбу, — продолжал Кайранский.
— Интересно! — воскликнул Алик.
— Кто знает, какой это корабль!
— Жизнь подскажет.
— А куда Кирю сажать?
— У меня есть свой сейнер, — запротестовал Киря. — «Ястреб».
— Возьмет твой «Ястреб» рыбу или не возьмет — бабушка надвое сказала. А ты будешь там, где рыба, — без обиняков решил Ван Ваныч.
— Иначе свадьба не склеится, — сказал Гена, на которого Кузя Второй смотрел в восхищении. Другие люди сочиняют песни, рассказы, постановки, а этот сочинял жизнь.
— Иначе она будет никому не нужной, голой иллюстрацией, — горячо объяснил Кирюхе Алик.
Но Кирюха все равно ничего не понял. Он с какой-то стыдливой растерянностью посмотрел на Горбова, потом с надеждой на Сашку. Сашка снова тряхнул головой набок, откинув сползающий до бровей клин блестящих волос, и сказал:
— Возьму или не возьму я рыбу, это действительно и бабушке неизвестно. Но Кирю с «Ястреба» я не отдам.
И рукой отвел волосы назад, открыв свой цыганский глаз.
А Горбов конфузливо развел руками, может, первый раз в жизни довольствуясь благодатной позицией полного невмешательства:
— Я теперь не командую. Кино!
4
Есть у нас ехидный дед Тимка. Кривоногий, маленький, подбородок весь в клочках седины. Борода ему не удалась, а усы гнутые, красивые, двухцветные: сверху чисто-серебристые, а снизу рыжие — от табака.
В доисторическом прошлом, перед войной, был он знатной личностью, во всяком случае портрет печатался в областной газете, да еще на первой странице. Передовик. Рыбу ловил, как будто у него по радио с ней связь была, хотя тогда на рыбацкие корабли радио не ставили. Он и сам чуял ее, как дельфин. Пустой с моря не возвращался.
Да ведь известно, что раньше и рыба лучше ловилась и даже вкусней была. И что сказки сочиняются не только про будущее, но и про «раньше». Может, и про деда Тимку кое-что привирали. Людям грустно оттого, что жизнь проходит, что была она нелегкой, так нет его поругать, прожитое, они еще украшают, хотя всякое украшательство уже подверглось порицанию, а они будто не слышат, занимаются своим, потому что это прошлое — их жизнь. И пусть становится еще грустнее, но им хочется расстаться с чем-то хорошим, чему они отдали свои силы. А если для этого приходится капельку слукавить, то и в самом их лукавстве живет не жалкая мелочность, а большая надежда. Когда-то там, впереди, все будет так, как они хотели. А хотели вот так…
Люди есть люди. Вспоминая, они смотрят вперед.
Вот и дед Тимка… Словно бы никто не верит в его старость, а все верят в его бессмертие, зовут деда в глаза — Тима, а за глаза — как мальчишку. Кроме торжественных случаев, которых в жизни было-то всего два: один, когда напечатали портрет в газете, другой, когда запоздало провожали на эту самую пенсию. Это помню и я. После него и достался «Ястреб» Сашке Таранцу.
Ночью один за другим все наши бригадиры побывали у деда Тимки, спрашивали, где лучше искать рыбу, какие надежды.
— Ну, Тима, совет давай!
— Какой совет? Рыба от тепла поглупела.
— Зато ты умный.
А дед Тимка взял да поплелся к председателю. Он приковылял к Горбову за полночь, отогнал кобеля Тарзана, бухающего, как из пушки, и без спроса вошел в дом. Горбов двери не закрывал круглыми сутками — без толку. То придет рыбак, то дежурный по цеху. У того не так рыбу приняли, тому не то поймали. То больному разрешите машину до Песчаного, то здоровому — в город за больным. Тот уехать хочет навеки, этот, наоборот, строится. У одного общественный долг, у другого личный интерес, а то притащится и такое нейтральное лицо, как человек без должности и забот, дед Тимка.
Луна смотрела на Аю во все свое одинокое око, и было по-летнему светло, разве только не пахло сияние этой белой ночи грушами. Груши давно все съели.
— Дед Тима? Входи, входи.
— Да я уж вошел.
Горбов поднялся с кровати в одном исподнем и сел на табуретку у стола посреди стеклянной веранды, куда тотчас же ласково выпроводила их жена.
— Садись, — сказал он деду Тимке, не зажигая света.
— Сяду.
— Чай остыл, — Горбов попробовал ладонью пустой чайник на столе.
— Фиг с ним, — сказал дед Тимка.
— Ну?
— Ты гадаешь так, Илья. Все сейнера выйдут, кто-нибудь хоть что-нибудь, да возьмет. А как никто ничего?
Дед Тимка умолк, пригвоздив председателя своим вопросом, как иглой бабочку к картонке. Он сказал коротко — остальное додумывай. Если аютинские сейнеры будут с утра до ночи бороздить море и вернутся пустые, без единого рыбьего хвостика, какое будет кино? А берег, он узнает про эти наши танцы без штанов перед объективом. Ведь Кирюха, как нарочно, отовсюду гостей назвал. Развезут быстренько нашу новую славу. Разговоров не оберешься.
Горбов звонко постучал ладонью по своей макушке, как по тыкве. Встряхнул мозги.
— Отступать я не стану.
Видно, и его уже забрал азарт. Да и узнают, что струсил, тоже разнесут.
— Ни-ни! — сказал дед Тимка. — Ты ставь дело на здоровую ногу. Подымай в небо Саенко. Нашим дня не хватит море обшарить, а он облетает. Без него — амба.
— Саенко?
— Послушай старика.
— Прекрасно, прекрасно, — задышал Горбов.
Виктор Саенко — летчик промысловой разведки.
Расскажу вам, так не поверите, как бывает. Вот уже второй год мы работаем вместе, разговариваем каждый день, а еще ни разу не виделись. Он летает, мы ходим по морю. Он показывает с воздуха, где ловить, мы ловим. А потом, подгрузившие спешим, чуть ли не по самые клюзы в воде, к аютинским причалам, а Саенко улетает на свой аэродром, далеко от нас, где город, со своей жизнью, своим начальством и своими заманчивыми радостями.
Впрочем, радости у нас и общие.
Ранним утром, едва его самолет из точки на горизонте превращается в рокочущую стрекозу над нашими сейнерами, все радисты включают свои рации, и начинается перекидочка голосами между морем и небом, утренняя разминка.
— Здорово, Витя.
— Привет, это кто? Федя?
— Ага! Привет.
— Пламенный! С «Ястреба»!
— Здорово, Марконя.
— Марконя не обижается, Витя, а говорит: «Чао-чао, бамбино».
— Саенко, день добрый.
— Здравствуйте, дядя Миша.
Вся флотилия здоровается со своим наводчиком. И тотчас же начинается беспокойный гомон, как на базаре.
— У тебя есть рыба?
— Как рыбка, Витя?
— Где рыба марширует?
Ему сверху видно.
— Я — «Палтус».
— Я — «Нырок».
— Я — «Гигант». Саенко, ответьте мне. «Гигант» слушает. Где летаете? Где рыба? Сколько? Прием.
«Гигант» — штабной катерочек. Он пытается навести порядок на море и в эфире, но это бывает так же нелепо, как, допустим, дирижировать птичьим хором. Да и рыбу Саенко ищет хорошо и дарит всем от души. На что она ему — в небе?
Мы знали, что у него была невеста. Знаем, что он женился. Знаем, что у него дочка родилась. Все это мы слышали от него по радио. И посылали в ответ всякие шуточки и поздравления, а увидеть, какой он, все не привелось. Ему у нас вроде делать нечего, мы у него не одни. А нам к нему поехать тем более нет ни времени, ни повода… Не приедешь же так просто, как на экскурсию: дай, мол, на себя поглазеть. Неудобно.
Вот и действуем. И рядом и нет. Встретишь — не узнаешь. Друзья-товарищи.
И такая выпала неожиданная проверка дружбы!
Полетит ли Саенко в невинное небо над пустым морем, в котором завтра никто из рыбаков, кроме аютинских честолюбцев, не появится и где ничьи сейнеры больше не оставят следа?
