Пьер тяжело вздыхает, на шее у него прыгает кадык, бедняга скребет все тело, словно страдает чесоткой,
- Здесь сущий ад, - жалуется он. - Эти мулаты воображают, что они нам ровня. "Мой отец был американским торговым агентом, я не какой-нибудь там негр", задается эдакий лежебока. А я надрываюсь на работе... В Гавре у меня невеста, порядочная девушка, служит конторщицей в магазине. Продать бы все, что у меня тут есть, получить бы хоть несколько тысяч..,.
Опустив на руки голову, Пьер вспоминает, как ему жилось дома. Кеттельринг отмалчивается, нк словом не помянет о своем прошлом, но Пьер не замечает этого: воспоминания всегда поглощают человека целиком. Пьер жалуется на потливость и у томление. Кто-то посоветовал ему есть так называемые "слоновые вши" - орехи с дерева "кашу" - они, мол, прогоняют усталость и придают бодрости. Пьер по стоянно носил полные карманы этих орехов и вечно жевал их. Бедняга не знал, что, помимо прочего, они возбуждающе действуют на половую сферу, и сох с тоски по невесте. Негритянок он избегал, боясь заразиться, и брезговал ими, потому что вообще ненавидел негров. Ведь они сгубили семь акров кофейных посевов!
- Скажите, Кеттельринг, - горячечно шептал он, - вы спите с негритянками? Я бы не мог...
Однажды он не показывался дней десять, и Kеттельринг поехал навестить его. Пьер лежал с воспалением легких и даже не узнал соседа.
- Mon araant 1, - похвасталась негритянка, страшная баба, вся в струпьях, которую он застал в хижине. - Moi, sa ferame, he 2. С прошлой ночи!"
Она радостно ржала, так что тряслись ее тощие груди, и хлопала себя по бокам,
Через несколько дней Пьер умер.
Любопытно: стоит человеку умереть, как начинают проявлять к нему повышенный интерес.
Через два дня после смерти Пьера приехали двое из
1 Мой возлюбленный (франц.).
2 Я его жена (испорч. франц.),
Порт-о-Пренса: мол, что же теперь будет с фермой покойного? Зашли они и к Кеттельрингу, смазали натруженные ноги пальмовым маслом и симарубовым бальзамом и принялись поносить этот мерзкий край.
А ведь здесь можно неплохо заработать, если бы негритянский сброд был расторопнее, а то они ленивы, как вши. Ну, а у вас как дела с рабочей силой? Вы что-то строите, мистер Кеттельринг, сахарный завод, что ли?
Кеттельринг пренебрежительно отмахнулся.
- Сахарный завод здесь? Слишком сухо, сэр. Хлопок разводить - еще куда ни шло. Я вам скажу: здесь будет сушильня для хлопка.
Оба гостя на минуту перестали обтираться бальзамом и бить комаров на потных ногах.
- Ах, вот как, сушильня для хлопка. А у нас найдется покупатель на хлопок. Один плантатор из Нью-Орлеана купил бы здесь плантацию. У них, на Севере, слишком подорожала рабочая сила, поверите ли, эти вшивые негры создали там профсоюзную организацию!.. А сколько у вас тут обработанной земли?
Кеттельринг расписал им плантацию площадью в триста акров. Правда, большую часть этих владений покрывали джунгли, да не все ли равно, ведь эти типы не пойдут проверять. Впрочем, он не верил ни в какого американского плантатора: кто станет интересоваться хлопком и на что он вообще нужен!
Просто будет основано "Haitian Cotton Plantation Society" 1, которое пустит в продажу свои акции.
К чертовой матери хлопок, для торговли вообще не нужно никакого хлопка, достаточно сушильни и земельных участков, чтобы выбросить на биржу красиво отпечатанные акции и тем самым похвально способствовать благому делу торговой и политической экспансии. На акциях будут изображены счастливые негры и новая сушильня на заднем плане. Бедняга Пьер, его кофейные поля теперь сплошь зарастут сорняками...
1 Акционерное общество "Гаитянский хлопок" (инел.).
Ей-богу, я охотнее описал бы что-нибудь другое - цвет граната или великолепие крыльев бабочки. Зачем, собственно, я окружил себя этой гнусной стеной из грязного желтого кирпича? И куда меня занесло?
Уж эти мне прелести тропической природы! Я могу заглянуть в свой садик и насладиться видом цветущих колокольчиков, утренней свежестью кустарника...
А я вместо того в полуденный зной щурюсь на желтую стену недостроенной сушильни, под которой валяются банановые корки, испражнения и гнилые кочерыжки, и не могу скрыть своего полного довольства: наконец-то я здесь, так далеко! Здесь можно сидеть, поставив локти на колени, и предаваться праздности. Так вот какие они, тропики, вот она здешняя действительность: накаленная солнцем, длинная, грязно-желтая стена. Благодарение богу, мы на другом конце света!
Здесь мы и оставили мистера Кеттельринга; он сидит у своей хижины, жует какие-то плоды и хмуро поглядывает на неподвижных ящериц, словно прилипших к стене сушильни. Появляется огромный негр из Порт-о-Пренса, на голове он несет письмо. Оно от старого камагуэно: muy amigo mio 1 и так далее.
В общем, патрон очень доволен: он только что продал "плантацию" около Де-Мари - триста шестьдесят акров хлопковых посевов и оборудование для сушки и очистки хлопка. "А то самое дело, - писал дальше кубинец, - еще не улажено. В политических кругах резко критикуют власти за то, что эта история все еще не расследована. Может быть, сеньор Кеттельринг съездит пока в Гонаиву?"
Кеттельрингу все равно. Он бросает на произвол судьбы недостроенную сушильню и уезжает в Гонаиву: побыв там немного, перебирается в Сан-Доминго, а оттуда в Пуэрто-Рико. Переезды с острова на остров все учащаются, он перевидал столько мест, что в конце концов все это уже перестает казаться действительностью.
1 мой большой друг (исп.).
XXIX
Это не биография, а только беглые зарисовки из прошлого пациента Икс, потому что я не мог бы связно описать его жизнь год за годом. Впрочем, эта жизнь складывалась не из событий. Для того чтобы жизнь была наполнена событиями, нужна воля, какие-то другие качества человека, а не безразличие.
А наш герой, забыв свое прошлое, несомненно, утратил большую часть интересов, которые движут людьми. Вы и не представляете себе, какая сила - наша память. Мы смотрим на мир сквозь призму пережитого, мы приветствуем в вещах старых знакомых, и наше внимание охотнее устремляется на то, к чему оно уже было однажды привлечено. Наше отношение к окружающему в большинстве случаев соткано незримыми, ловкими руками воспоминания. Человек без воспоминаний ничем не связан с окружающим, Он чужд всему, и шум мира, который до него доносится, не вызывает в нем никакого отзвука. И всетаки нам кажется, что мистер Кеттельринг бродит по свету, словно отыскивая что-то. Но не будем обманываться на этот счет. У него нет стремления к определенной цели. Предоставьте его самому себе, и он снова прочно усядется у потрескавшейся стены в ДеМари и будет следить за ящерицами, то суетливыми, то неподвижными. Но он взвалил на себя торговые дела кубинского дона, он считает их своими и потому не сидит на месте. На его пути всегда попадается какая-нибудь ступенька или пень, на которые можно присесть. И Кеттельринг присаживается, ощущая, как струйка пота течет у него по спине, прислушивается к сухому шелесту пальм и леббековых стручков и развлекается, наблюдая лениво двигающихся людей.
Это похоже на калейдоскоп, и он поворачивает его, - пусть поскорее меняются узоры. Ну-ка, ну-ка, негры, пошевеливайтесь, чтобы хоть что-нибудь делалось и мелькало перед глазами. Грузите судно кокосовыми орехами, несите корзины на головах, катите бочки с пиментовым ромом. Живее, живее, а не то я вам всыплю как следует. В гавани масло и грязь, радужные круги и полосы расползаются по воде. Какая прекрасная гниль, как флоуресцирует эта падаль!
Пошевеливайтесь, черномазые скоты, марш в тростник, пусть волнуется и шуршит рыжеватое тростниковое поле, пусть мелькают на нем нагие тела.
И странное дело: всему, что без всякой охоты и усердия предпринимает Кеттельринг, - предпринимает лишь затем, чтобы заполнить часы ленивого досуга, - сопутствует деловой успех. Люди побаиваются его равнодушного взгляда; его распоряжения точны и категоричны, коммерческая информация, которую он посылает своему принципалу - образец деловитости. Он уверенно распоряжается людьми, словно занимался этим всю жизнь, он заставляет их работать и обращается с ними так, что они подчи= няются ему с глухой и бессильной злобой. Люди,, пожалуй, примирились бы'с этим подчинением, если бы чувствовали, что Кеттельринг наслаждается властью, что он упивается собой, своим господством и высокомерием. Но нет, люди только ненавидят и боятся этого крупного, равнодушного человека, всегда готового пожать плечами. "Надорвитесь на работе или проваливайте, какое мне дело!" Но в глубине души Кеттельринга, где-то в тайниках его сознания теплится легкое горькое удивление: а что, если и я носил поклажу и греб в лодке, почесывал вспотевшую спину и, присев в тени, обедал грязной лепешкой; если бы и я был взмыленным, запарившимся кладовщиком, что бегает с бумагами в руках?.. А может быть, я носил белые бриджи и панаму, как сейчас, и следил, чтобы наемные люди лучше работали на какого-нибудь другого кубинца? Все это одинаково далеко и одинаково нереально, словно глядишь в перевернутый бинокль: где-то, до смешного далеко, копошатся и хлопочут люди - носильщики, конторщики, кладовщики и джентльмены в белых туфлях, что играют в теннис за сетчатой оградой...
