Тут вдруг солдат Б. поднялся со стула, встал в позицию перед Аделиной — а она была так по-детски невинна в просторной ночной рубашке — и сказал:
— Говори, кого из нас ты выбираешь?
Солдат А. тоже вышел из-за стола, встал рядом с товарищем по оружию и сказал:
— Да, выбирай.
Смеясь, Аделина встряхнула головкой в льняных локонах, гордая такой честью, и произнесла:
— Глупые ребята. Вы оба храбрые солдаты, но вы оба еще глупы.
Потом она стала вдруг серьезной и медленно, почти торжественно вымолвила:
— Когда война кончится и будет нужно выбирать, тогда я сделаю свой выбор. Но не раньше, чем кончится война. И тогда я пойду под венец с тем, кого из вас выберу.
С этого часа оба солдата стали заклятыми врагами. В казарме они молча и хмуро проходили один мимо другого, отказывались пользоваться одним и тем же полотенцем, а когда укладывались ночью спать на стоявшие рядом нары, то сердито поворачивались друг к другу спиной. С каждым днем лица их все больше мрачнели, а нахмуренные лбы выдавали озабоченность, и кто знает, не рождалась ли за этими лбами мысль о расправе над соперником. Но убийства не произошло, ибо помнились обоим, наверное, ИЗ мудрые слова одного великого поэта из Аруди, который когда-то писал, что препятствием на пути между мечтою и делом бывают не только законы, но и обычные практические трудности. Было, однако же, ясно, что один из них лишний и должен исчезнуть, поэтому вполне уместно предположить, что их временная пассивность была не чем иным, как скрытым ожиданием благоприятной возможности протянуть руку помощи Аделине и судьбе.
Меж тем положение в осажденном Аруди не улучшалось. Когда однажды утром главнокомандующему и коменданту было доложено, что один из караульных восточного отряда бесследно пропал и есть основания подозревать измену, комендант чуть было не упал в обморок, но мысль о победе, которую ему предстояло еще одержать, и о том, что имя его будет со славою вписано в анналы истории, помогла ему устоять. Он по-прежнему неколебимо верил в пришествие чуда и до той поры, пока оно не явится, столь же неколебимо должен был держать толпу в узде. Хитро улыбаясь, он отдал приказ удвоить караул не по фронту, а в глубину. За внешней цепью часовых следовало развернуть вторую, внутреннюю цепь, чтобы она не спускала глаз с первой и открывала огонь по любому из караульных при любом подозрительном движении. Это был положительно уникальный тактический прием, заранее рассчитанный на то, чтобы его впоследствии цитировали военные школы всего мира.
И вот однажды ночью солдат А. стоял караульным на оборонительном валу, а неподалеку, в десятке шагов за его спиной, стоял солдат Б. Солдат А. смотрел на бивачные огни в долине и думал про себя: «Она любит меня, а Б. любит ее. Если я сделаю хоть одно подозрительное движение, он выстрелит мне в спину и убьет меня, я умру как предатель, а она обвенчается с ним». В ночной тиши мысли бегут безостановочно, цепляясь одна за другую, и солдат А. уже не в силах был их остановить. «А если, — подумал А., и холодный пот увлажнил все его тело, — а если он выстрелит, хотя я и не буду шевелиться, ведь этого все равно никто не узнает. Я умру как предатель, он станет героем и женится на ней. Он может меня убить, когда захочет». Пот стекал по лицу А. тонкими струйками, но он не решался вытереть его из боязни, что это движение может показаться солдату Б. подозрительным. Прямой, как ружье, простоял он всю ночь на оборонительном валу, уставясь во тьму, на постепенно догорающие костры в лагере противника, и его знобило от думы, что это последняя в его жизни ночь, что Б. может в любую минуту выстрелить в него, чтобы жениться на Аделине. Но когда прошло урочное время и караул сменили, А. был удивлен, что он еще жив и Б. его не застрелил. Он был только удивлен.
На следующий день комендант отдал новый приказ, еще хитроумней предыдущего: всем караулам обменяться постами. Отныне каждый вечер происходила смена позиций: первая цепь караульных отходила в глубину, а на ее место выдвигалась вторая.
И так случилось, что ровно сорок восемь часов спустя после того, как защитник Аруди изобрел уникальное средство против дезертиров и перебежчиков, солдат Б. стоял на оборонительном валу, а позади него стоял солдат А.
Ну вот, думал солдат А. с облегчением, глядя на неуклюжую тень солдата Б., теперь роли переменились. Если я выстрелю, он будет изменником, а я героем и женюсь на Аделине.
И пока А. это думал, Б. стоял неподвижно на посту и думал в свою очередь: сейчас он выстрелит. Дурак я был вчера, что не стал стрелять. Наверное, у меня просто духу не хватило взвести курок и защитить свою любовь. За мою заячью душу он убьет меня и женится на ней.
А. изо всей мочи сжимал в руках ружье. Один только выстрел, и я свободен от того, кто стоит мне и моей любви поперек дороги.
Я так больше не могу, подумал Б., и его бросило в дрожь. Чего он не стреляет? Или хочет досыта помучить меня?
Если он боится, я его заставлю. Нельзя, чтобы мы оба праздновали труса.
Указательным пальцем А. осторожно поглаживал спусковой крючок. Одно движение, и я избавлюсь от него навсегда. Но рука его дрожала, и он чувствовал, что снова покрывается потом, совсем как в прошлую ночь, когда тот стоял у него за спиной в полной безопасности.
Тут солдата Б. тоже прошиб пот. Я так не выдержу. Я больше не могу вынести, что он стоит сзади, готовый убрать меня с дороги, но не делает этого. Не стреляет. Потому что хочет меня помучить. Или потому что слабак, такой же, как я был прошлой ночью. Но я заставлю его взвести курок, заставлю выстрелить и оказаться достойным Аделины. Один из нас должен быть наконец достоин ее.
Тут солдат А. заметил, что неуклюжая фигура солдата Б. вдруг пришла в движение и поднялась на оборонительный вал еще выше, до самого бруствера. Он рехнулся, подумал А. со страхом, черт бы его побрал. Теперь мне придется стрелять. Он же знает, что теперь я обязан стрелять?
Б. прислушался, стараясь уловить шорох шагов приближающегося следом А. или сухой щелчок взводимого курка. Но не услышал ни звука. Он не будет стрелять, подумал с презрением Б. Он боится стрелять, потому что он так же, как и я, слаб в коленках. Если он боится убить меня, я брошусь вниз и разобьюсь о камни. У меня не останется выбора, потому что я струсил и не смог защитить свою любовь. Если я прыгну вниз, его арестуют, и это будет ему карой за то, что у него не было мужества защитить свою любовь. Солдат Б. посмотрел вниз, в черную глубину. Потом он поднял голову и посмотрел вверх, в черную высоту, где не было видно ни звезды. Погасли даже огни в лагере противника. Он глубоко вздохнул и набрал в легкие влажного воздуха, которым ему суждено было дышать в последний раз. Если я не прыгну, думал он, а он не выстрелит, то завтра я снова буду стоять у него за спиной. И от мысли, что завтра он снова будет позади А., судорожно сжимая ружье и не решаясь выстрелить, ему стало страшно. Ведь если он и тогда не выстрелит, послезавтра он опять станет впереди, как сегодня, и будет ждать пули. И тогда Б. понял, что ему ничего другого не остается, как прыгнуть вниз, потому что иначе он никогда не выйдет из этого тупика страха, ибо он одинаково боялся убивать и быть убитым. Но самый большой страх был в ожидании того, что случится. И он шепотом сказал себе: считаю до трех, если он не выстрелит, я прыгну.
Когда Б. принял такое решение. А., осторожно приблизившись к нему сзади, решился тоже: я считаю до трех, потом стреляю; может, он и в самом деле изменник. Разве бы он стал так близко подходить к брустверу, если бы не был изменником? Машинально А. начал считать до трех, на один счет позже Б. Когда он сосчитал до двух, то увидел, как Б. вдруг перегнулся через бруствер, застыл на мгновение и потом исчез. А. хотел закричать, но ни звука не слетело с его губ. Одним прыжком он очутился у бруствера. И тут откуда-то снизу, из непроницаемой черной глубины, до него донесся глухой звук падения. Наверное, подумал он беспомощно, наверное, он и в самом деле был изменник, потерял равновесие, когда следил за сигналом врага. Но караульные с соседних постов тоже слышали глухой удар и торопливо подбежали к А., держа ружья наперевес. Они увидели, что А. перегнулся через бруствер. Им показалось подозрительным, что не слышно было ничего похожего на выстрел.
Они шепотом стали говорить друг другу, что исчез один караульный, который был изменником, и что А. тоже изменник, потому что он не выстрелил. Как в тумане, А. почувствовал, что его обезоруживают и уводят. Теперь он понял, что не выстрелил бы никогда, не смог бы никогда этого сделать. И вдруг ему пришло в голову, что Б. тоже не стал стрелять в прошлую ночь. Что Б. тоже этого не сделал!
На следующее же утро солдат А. предстал перед Военным Советом. Сам комендант, защитник города Аруди, разгневанный и беспощадный как никогда, восседал в судейском кресле. А. чувствовал, как наручники впились ему в запястья. Он стоял опустив голову и глядя на носки своих сапог, к которым пристали комочки подсохшей глины. Он слышал, как комендант громко — громче, пожалуй, чем было необходимо, как ему показалось, — начал допрашивать:
