Между тем фрейлейн Аннхен, придя в свой огород, где не было и следа листика или какой-нибудь зелени, вдруг почувствовала опять острую сильную боль в пальце, на котором был надет несчастный, заколдованный перстень. В то же время в воздухе пронесся жалкий, плаксивый стон, выходивший, казалось, откуда-то из глубины, и вместе с тем из земли вдруг высунулся остроконечный хвостик моркови. Аннхен, руководясь каким-то инстинктом, поспешно и ловко сорвала с пальца перстень, так крепко сидевший на нем прежде, и надела его на морковь, которая тотчас исчезла вместе с ним снова в земле с прежним стоном. И вдруг - о чудо! - в один миг Аннхен стала снова такой же хорошенькой, какой была прежде. Кожа ее стала бела, талия грациозна, насколько это возможно требовать от деревенской девушки. И Аннхен, и господин Цабельтау ахнули от восторга, и только один Амандус смотрел по-прежнему задумчиво и, казалось, все еще не понимал, что ему следовало думать обо всем этом.
В это время проходила мимо горничная, Аннхен быстро выхватила лопату из ее рук и радостно воскликнула:
- Ну теперь будем работать! - но при этом, взмахнув лопатой по воздуху, она так неудачно хватила ею Амандуса фон Небельштерна по голове, в то самое место, где сидит sensorium commune*, что он замертво упал на землю. Аннхен в ужасе отбросила далеко в сторону смертоносное оружие, кинулась к своему возлюбленному и зарыдала отчаянным голосом. Горничная между тем, быстро притащив ведро воды, вылила его бесчувственному Амандусу на голову, а господин Дапсуль фон Цабельтау поспешно бросился на свою астрономическую башню спросить созвездия, точно ли Амандус был совершенно мертв. Через несколько минут Амандус, однако, открыл глаза, вскочил на ноги и, схватив Аннхен в свои объятия, несмотря на то, что был мокр с головы до ног, воскликнул:
______________
* "Общее чувствилище", средоточие сознания (лат.).
- О моя дорогая, милая Аннхен! Наконец-то мы сошлись по-прежнему!
Замечательнейшим следствием, какое описанное событие имело на нашу влюбленную парочку, было то, что нрав обоих изменился самым неожиданным, удивительным образом.
Фрейлейн Аннхен получила решительное отвращение к собственноручной работе лопатой в огороде и стала с тех пор только наблюдать за своим огородом, в котором распоряжалась, как настоящая королева, предоставив рытье и копание грядок своим служанкам и рабочим. Господин же Амандус фон Небельштерн вдруг почувствовал, что все сочиненные им стихи глупы и нелепы в высочайшей степени, вследствие чего, вместо того, чтобы сочинять, сам предался глубочайшему изучению великих писателей и занялся этим делом так усердно и многосторонне, что в голове его решительно не осталось места для собственных поэтических бредней. Он дошел до полного убеждения, что поэзия состоит не в наборе высокопарных фраз, продиктованных сомнительным вдохновением - плодом минутного экстаза, и, начав с того, что бросил в огонь все свои прежние произведения, сделался снова тем добрым и неглупым юношей, каким был прежде.
Спустя некоторое время наступил и тот желанный день, в который господин Дапсуль фон Цабельтау должен был сойти со своей астрономической башни для того, чтобы проводить фрейлейн Аннхен и господина Амандуса фон Небельштерна в церковь к венцу.
Оба жили долго и счастливо; что же касается вопроса, вышло ли что-нибудь из предполагавшегося брака господина Дапсуля с сильфидой Негагилой, то об этом хроника Дапсульгейма умалчивает.
* * *
Друзья несколько раз прерывали искренним смехом чтение Винцента. По окончании же признали единогласно, что если сюжет сказки не представлял ничего особенного, то общий тон, носивший более резкий, чем утонченный юмористический характер, был выдержан вполне без всяких отступлений, и потому был равно забавен во всем сочинении.
- Что до сюжета, - ответил Винцент, - то о нем я должен сказать несколько слов. Он, во-первых, выдуман не мной, и я сейчас вам расскажу, что навело меня на мысль моей сказки. Не так давно случилось мне обедать вместе с одной знакомой богатой дамой. У нее на пальце был надет золотой перстень с прекрасным топазом, отличавшийся вообще чрезвычайной тонкостью работы, носившей следы глубокой древности. Перстень этот заметили все присутствовавшие и единогласно выразили мнение, что, вероятно, он достался владетельнице его по наследству. Тем более велико было общее изумление, когда дама рассказала, что перстень этот был найден года два тому назад у нее в огороде, надетым на морковный корень. Вероятно, он очень давно пролежал в земле никем не найденным, и наконец сквозь него проросла посеянная морковь. Рассказчица прибавила, что событие это могло бы послужить отличной темой для сказки, и предложила мне тут же ее написать. Итак, вы видите, что вся сочиненная мной история овощного короля с его вассалами, на что вы не найдете даже намека ни в Кабалисе, ни в других подобных книгах, вытекла прямо из этого слыханного мною анекдота.
- Я нахожу, - заметил Лотар, - что ни один из наших Серапионовых вечеров не отличался такой разнообразной фантастической программой, как сегодняшний. Слава Богу, что мы успели избежать впадения в мрачную настроенность, которая чуть было нас не опутала, и выбрались снова на светлый день. Однако я все-таки замечу, что человек с серьезным, здравым характером мог, пожалуй, нас справедливо упрекнуть в том, что произведения, читанные на наших Серапионовых вечерах, все носили несколько фантастический характер, способный довести иной раз до головных болей, а то, пожалуй, и до лихорадки.
- Каждый должен, - возразил на это Оттмар, - делать что может, и было бы несправедливо мерить чужие способности по собственной мерке. Есть, действительно, такие ценители, которые всякое излишнее возбуждение фантазии считают признаком болезненного состояния мозга и решаются даже утверждать, что автор пишет свои произведения или под влиянием винных паров, или просто рассчитывают на возбуждение нервов читателей и происходящей вследствие того лихорадки. Но кому же неизвестно, что подобные приемы, хотя и могут иной раз породить иногда гениальные мысли в отдельности, никогда не будут в состоянии способствовать создать вполне выдержанное, законченное произведение.
Теодор угостил в этот вечер своих друзей отличнейшим вином, которое прислал ему в подарок один приятель прямо с Рейна. Он разлил остаток в стаканы и сказал:
- Не знаю почему, но какое-то предчувствие подсказывает мне, что скоро мы расстанемся надолго, быть может, навсегда! Но я верю, что воспоминание о сегодняшнем Серапионовом вечера переживет в наших сердцах разлуку. Мы свободно предавались нашему вдохновению и беззаботной фантазии; каждый из нас писал и говорил под диктовку своего внутреннего голоса, не считая и не выдавая своих произведений за что-либо особенное, зная хорошо, что первое условие всякого литературного произведения состоит в полном отсутствии тенденциозности, чем одним может быть достигнуто то теплое, чарующее впечатление, которое произведения эти производят на душу. Если судьба действительно разбросает нас в разные стороны, то расстанемтесь, по крайней мере, дав слово быть верными уставу святого Серапиона, за исполнение чего я и предлагаю осушить последний стакан!
Желание Теодора было исполнено.
