Так и не спустившись в гостиную, она оставалась в постели до тех пор, пока не ушла последняя визитерша. Только после этого она оделась. Когда пришел сеньор Кармайкл, вдова сидела у приоткрытой двери балкона и ела.
Не отрывая взгляда от щели, она ответила на его приветствие.
- Если разобраться, - сказала вдова, - эта женщина мне нравится: она смелая.
Теперь и сеньор Кармайкл смотрел на дом вдовы Асис. Хотя было уже одиннадцать, окна и двери по-прежнему оставались закрытыми.
- Такая у нее природа, - сказал он. - Она создана рожать мальчиков, так что иной и не могла быть. - И добавил, повернувшись снова к вдове Монтьель: - А вы тоже цветете прямо как роза.
Сеньору Кармайклу показалось, что свежестью своей улыбки она подтверждает его слова.
- Знаете что? - спросила вдова и, не дожидаясь, пока он справится со своей нерешительностью, продолжала: - Доктор Хиральдо убежден, что я сумасшедшая.
- Что вы говорите!
Вдова кивнула.
- Я не удивлюсь, - сказала она, - если он уже обсуждал с вами, как отправить меня в психиатрически больницу.
Сеньор Кармайкл не знал, как ему выйти из этого затруднительного положения.
- Все утро я просидел дома.
И он рухнул в мягкое кожаное кресло рядом с кроватью. Вдова вспомнила Хосе Монтьеля в этом же кресле за пятнадцать минут до смерти, сраженного, как молнией кровоизлиянием в мозг.
- В таком случае, - отозвалась она, стряхивая с себя дурное воспоминание, - он, может быть, зайдет к вам во второй половине дня.
И, меняя тему, с ясной улыбкой спросила:
- Вы говорили с моим кумом Сабасом?
Сеньор Кармайкл утвердительно кивнул головой.
Да, в пятницу и субботу он прощупывал дона Сабаса, пытаясь выяснить, как бы тот реагировал на распродажу наследства Хосе Монтьеля. Дон Сабас такое осталось сеньора Кармайкла впечатление - судя по всему, не против покупки.
Вдова выслушала это, не обнаруживая никаких признаков нетерпения. Если не в ближайшую среду, то в следующую, со спокойной рассудительностью допускала она, но все равно - еще до того, как кончится октябрь, она обязательно уедет.
Молниеносным движением левой руки алькальд вырвал из кобуры револьвер. Все мышцы его тела были напряжены готовностью к выстрелу, когда, проснувшись окончательно, он узнал судью Аркадио.
- Черт!
Судья Аркадио остолбенел.
- Чтобы больше этого не было! - крикнул алькальд и, засунув револьвер обратно, опять повалился в брезентовый шезлонг. - Когда я сплю, слух у меня еще острей!
- Дверь была открыта, - сказал судья.
Алькальд забыл закрыть ее, когда возвращался на рассвете. Он тогда был такой усталый, что, плюхнувшись в шезлонг, тут же заснул.
- Который час?
- Скоро двенадцать, - ответил судья Аркадио дрогнувшим голосом.
- До смерти спать хочется, - пожаловался алькальд.
Когда он, потягиваясь, широко зевнул, ему показалось, будто время стоит на месте. Несмотря на все его старания, несмотря на все бессонные ночи, листки по-прежнему появлялись. Этим утром он увидел бумажку на двери своей спальни: "Лейтенант, не стреляйте из пушек по воробьям!" На улицах говорили вслух, что листки расклеивают развлечения ради сами патрульные. Городок алькальд был в этом уверен - помирал со смеху.
- Просыпайтесь - сказал судья Аркадио, - и пойдемте съедим что-нибудь.
Однако алькальд голода не чувствовал и хотел поспать еще часок и принять ванну, тогда как судья Аркадио, выбритый, свежий, уже возвращался домой обедать. Проходя мимо дома алькальда и видя, что дверь открыта, он зашел попросить для себя пропуск, чтобы иметь возможность ходить по улицам после наступления комендантского часа.
Алькальд сразу сказал:
- Нет. - И наставительно добавил: - Вам приличней спать у себя дома.
Судья Аркадио закурил сигарету и, остановив взгляд на пламени спички, не зная, что сказать в ответ, стал ждать, чтобы обида улеглась.
- Не обижайтесь, - продолжал алькальд. - Честное слово, я был бы рад
- Кто в этом сомневается? - сказал, не скрывая иронии, судья. И добавил: - Только этого мне не хватало - нового папаши в тридцать пять лет.
Он отвернулся и стал разглядывать готовое пролиться дождем небо. Алькальд упорно молчал. Потом резко
окликнул:
- Судья!
Судья Аркадио повернулся к нему, и их взгляды встретились.
- Я вам не дам пропуска. Понятно?
Судья прикусил сигарету и хотел было что-то сказать, но промолчал.
Алькальд слушал, как он медленно спускается по лестнице, и вдруг крикнул:
- Судья!
Ответа не последовало.
- Мы остаемся друзьями! - крикнул алькальд.
Он не получил ответа и на этот раз.
Алькальд стоял, перегнувшись через перила, и ждал ответа судьи Аркадио, пока не закрылась наружная дверь; и он не остался опять наедине со своими воспоминаниями. Уже не пытаясь заснуть, он мучился от бессонницы. Он застрял, увяз в этом городке, и теперь, спустя много лет после того, как он взял его судьбы в свои руки, городок этот по-прежнему оставался далеким и непостижимым. В то утро, когда со старым, обвязанным веревками картонным чемоданом и приказом подчинить себе городок любой ценой он сошел, воровато озираясь, на берег, ужас испытывал он сам. Единственной его надеждой было письмо к неведомому стороннику правительства, который, как его предупредили, будет сидеть на другой день в трусах у дверей крупорушки. Благодаря его советам и беспощадности трех наемных убийц, прибывших в городок тем же баркасом, цель была достигнута. Сегодня, однако, хотя он и не замечал невидимой паутины, которой его оплело время, достаточно было бы одного мгновенного озарения - и он бы задумался над тем, кто же кого на самом деле себе подчинил.
Возле двери балкона, по которому хлестал дождь, он продремал с открытыми глазами до начала пятого. Потом встал, умылся, надел военную форму и спустился в гостиницу поесть. Совершил обычную проверку полицейского участка, а потом оказалось вдруг, что он стоит на каком-то углу, засунув руки в карманы, и не знает, чем бы еще заняться.
Уже вечерело, когда он, по-прежнему держа руки в карманах, вошел в бильярдную. Хозяин приветствовал то из глубины пустого заведения, но алькальд не удостоил его ответом.
- Бутылку минеральной, - сказал он.
В холодильнике загремели передвигаемые бутылки.
- На днях, - пошутил хозяин бильярдной, - холодильник придется оперировать, и тогда станет видно, что в печени у него полно пузырьков.
Алькальд посмотрел на стакан, сделал глоток, рыгнул, так и остался сидеть, облокотившись на стойку, не отрывая глаз от стакана, и рыгнул снова. На площади не видно было ни души.
- Почему так? - спросил алькальд.
- Сегодня воскресенье, - напомнил хозяин.
- А!
Он положил на стойку монету и, не попрощавшись, вышел. На углу площади кто-то, шедший такой походкой, словно волочил за собой огромный хвост, пробормотал что-то непонятное, и только чуть позже алькальд начал осмысливать сказанное. Охваченный смутным беспокойством, он снова зашагал к полицейскому участку, в несколько прыжков поднялся по лестнице и вошел внутрь, не обращая внимания на толпящийся в дверях народ.
Навстречу ему шагнул полицейский. Он протянул алькальду бумажный лист, и тому достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, о чем идет речь.
- Разбрасывал на петушиной арене, - сказал полицейский.
Алькальд бросился в глубь коридора, открыл дверь первой камеры и, держась за щеколду, стал вглядываться в полумрак. Наконец он разглядел там юношу лет двадцати, в шапочке бейсболиста и в очках с толстыми стеклами. Лицо его, угрюмое, с заостренными чертами, было в крапинах оспы.
- Как тебя зовут?
- Пепе.
- Дальше как?
- Пепе Амадор.
Алькальд смотрел на него, словно пытаясь что-то вспомнить. Юноша сидел на бетонном возвышении, заменявшем заключенным кровать. Не обнаруживая никакого беспокойства, он снял очки, протер их краем рубашки и, щурясь, посмотрел на алькальда.
- Где я тебя видел? - спросил алькальд.
- Здесь, - ответил Пене Амадор.
Алькальд по-прежнему стоял, не переступая порога камеры. Потом, все так же задумчиво глядя на арестованного, начал не спеша закрывать дверь.
- Ну что же, Пепе, - сказал он, - по-моему, ты допрыгался.
Заперев дверь, он опустил ключ в карман, вошел в служебное помещение и там перечитал листовку несколько раз.
Сидя у открытой двери балкона, он убивал ладонью москитов, а на безлюдных улицах в это время загорались фонари. Он знал эту тишину сумерек: когда-то, в такой же самый вечер, он впервые испытал во всей полноте ощущение власти.
- Значит, снова, - сказал он вслух.
Снова. Как и прежде, они были отпечатаны на стеклографе на обеих сторонах листа, и их можно было бы узнать где и когда угодно по неуловимому налету тревоги, оставляемому подпольем.
Он долго раздумывал в темноте, складывая и разгибая бумажный лист, прежде чем принять решение. Наконец он сунул листовку в карман, и там его пальцы наткнулись на ключи от камеры.
