— Мне топить нечем…
— Две недели назад мне отвели каморку, но в ней ничего нет — ребенок спит на полу.
— Товарищ, врач говорит, что дочь моя… моя Анна… должна умереть… Ей всего двенадцать лет, а она уже харкает кровью. Верьте мне, товарищ, верьте мне — врач так и сказал: она умрет, если не будете кормить ее яйцами, молоком и мясом. И она умрет, потому что откуда же мне раздобыть ей мяса! Мой муж военнопленный, итальянец-военнопленный. У нас и хлеба-то нет.
— Такое у меня к вам дело, товарищ… Я хотел бы с вами переговорить по одному дельцу… Впрочем, что тут толковать! Сами видите, у меня пальцы из башмаков вылезают.
Не успевает просьба коснуться моего слуха, как рука уже тянется писать распоряжение.
«Директориум предписывает…»
В первый день я еще несколько побаивался, будут ли мои распоряжения приняты во внимание. Но когда, начиная со второго дня, ко мне стали являться вчерашние посетители, чтобы выразить благодарность за мое «великое благодеяние», я уже стал более уверенно водить пером по бумаге. Все принадлежит нам! Мы победили! Уж теперь-то каждый бедняк наверно получит то, о чем он мечтал. Кто ко мне пришел, не уйдет от меня с пустыми руками.
Три дня длилось это счастье. На четвертый, не успел я, придя в директориум, снять пиджак и приготовиться к своей обычной работе, как Пойтек вызвал меня к себе.
Пойтек занимался на третьем этаже. Его рабочая комната выглядела, по сравнению с моей, жалкой конурой. Когда я входил к нему, он нетерпеливо выпроваживал свою жену.
— Ладно, ладно! Обещаю, все обещаю, только не мешай работать.
— Мастер ты на обещания! Но когда ты их выполнишь? Три дня не ночевал дома, — обратилась она ко мне, — и я не знаю, ел ли он что за это время.
— Довольно! — резко прикрикнул на нее Пойтек. — Я занят.
— Да… До смерти заработаешься! Ни о ком и ни о чем не думаешь, последние силы тратишь!..
— Я позвал тебя, — сказал мне Пойтек, — затем, чтобы спросить: ты что, совсем с ума спятил?
Я был так ошеломлен этим вопросом, что словно к полу прирос.
— Ты что, всю страну хочешь раздарить? — продолжал он.
Я обождал, пока жена Пойтека выйдет из комнаты, и только тогда нашел в себе силы ответить:
— Что ж, немало есть таких, которым помочь нужно! Достаточно они натерпелись всяческих невзгод…
— Я сам знаю, — перебил меня Пойтек, — сколько пришлось вынести венгерскому рабочему; но ты выбрал странный способ бороться с этими несчастиями. Ты, видно, собираешься выкачать море шапкой?
— Не понимаю тебя.
— Знаешь ты, что мы социализировали? Изношенный аппарат, почти ни на что не годный. Мы сумеем, понятно, овладеть положением, мы все переделаем, мы пробьемся к социализму, но лишь в том случае, если начнем не с раздаривания направо и налево всякого добра, а с тяжелой, упорной работы. Знаешь ли ты…
— А рабочим мы так ничего и не дадим?
Пойтек пристально взглянул на меня. Я выдержал его взгляд, но затем опустил глаза — только теперь я заметил, до какой степени осунулся он за последние дни, как резко выступали у него на лице скулы, как запали глаза.
— Ты болен, Пойтек? — спросил я.
— Мне кажется, — сказал Пойтек, не удостоив меня ответом, — что мы совершили большую ошибку. Мы не вправе были жертвовать независимостью нашей партии. Теперь мы совершенно в руках у этих… Садись, Петр, и выслушай меня…
В результате нашего разговора моя дальнейшая работа в должности секретаря директориума прекратилась. Я был откомандирован в секретариат партии, к Фельнеру. Там я должен был вести подготовительную работу к предстоящим выборам советов.
Работать под руководством Фельнера представляло мало удовольствия. В директориуме я был занят с утра до ночи — здесь же делать было, собственно говоря, нечего.
— Вам, товарищ, нужно подучиться нашим методам работы, раньше чем браться за какое-нибудь серьезное дело, — обычно говорил мне Фельнер.
— Но как вы хотите, чорт возьми, чтобы я вошел в курс работы, если вы меня отстраняете от всего, что имеет мало-мальски серьезное значение?
— Вы, быть может, полагаете, что я нуждаюсь в ком-нибудь, кто меня станет контролировать? Я был социалистом, когда вы еще под столом ходили.
— Это я знаю, и именно потому я убежден, что многому мог бы у вас поучиться.
— Гм… Ладно. С завтрашнего дня я привлеку вас к своей работе. Теперь же я тороплюсь в Пешт…
— В конце концов следовало бы нам, наконец, начать подготовительные работы к выборам, — начал я разговор на следующий день.
— Не спешите. Все будет сделано в свое время. Сейчас же я тороплюсь в профсовет. Комнату я запираю: у меня здесь важные документы и деньги.
— А чем мне заняться?
— Это уж ваше дело, товарищ…
Что оставалось делать? Я ушел из секретариата и, чтобы использовать как-нибудь мое пребывание в городе, отправился на проспект Ваци, на фабрики.
— Очень хорошо, что вы пришли, — встретил меня Лукач, уполномоченный завода Маутнера. — Я только что собирался сам сходить к вам, товарищ Ковач. Я должен вам принести жалобу.
— А в чем дело, товарищ Лукач?
— Я хотел указать на непорядки в продовольственном деле. Слов для этого не нахожу… ну, да бросим это… Вчера, стало быть, происходило у нас распределение кур…
— Вот как! Кур распределяли? Прекрасно. Я уже, откровенно говоря, позабыл, как курица-то и выглядит!..
— Гм, позабыли? Ну, ладно… Так вот, как я уже сказал, у нас распределяли кур. Конечно, «все принадлежит нам», но… рабочих много, а кур мало. Кур, представьте себе, хватило всего на треть рабочих, остальные же получат только через неделю и через две. Я бы ничего про это не говорил, не узнай я совершенно случайно, что на фабрике Вольфнера умудрились получить столько кур, что на десять человек пришлось по четыре курицы. Выходит, что там рабочий получит свою курицу не в три недели, а в две с половиной. Все, понятно, принадлежит нам, но рабочие спрашивают — и вполне основательно — что же это за диктатура пролетариата? Пролетарий с завода Маутнера имеет, выходит, меньше значения, нежели пролетарий с фабрики Вольфнера?
— Послушайте, товарищ Лукач, ведь это же пустяк!
— Пустяк? Быть может, это и было бы пустяком, если бы к этому не прибавилось еще одно обстоятельство, о котором рассказал товарищ Шрем, присутствовавший при распределении кур на заводе Ганца. Товарищ Шрем, надо вам знать, уже четырнадцать лет организованный рабочий и безусловно надежный революционер, и на него можно положиться, как на каменную гору: на заводе Ганца распределяли одних только откормленных, жирных кур, тогда как у нас раздавали таких тощих созданий, как семь библейских голодных годов… Жена подняла меня насмех, когда я эту птицу принес домой. Ну, уж если ответственные партийцы делают такое различие между заводом и заводом, между рабочим и рабочим… Сам секретарь профсоюза заявил, что такие действия нельзя сносить безропотно.
Добрых полчаса я убеждал Лукача, но сам чувствовал, что все, как горох об стену.
Настроение у меня было довольно мрачное, когда я, покинув завод Маутнера, направился на электротехнический завод.
— Очень хорошо, что вы пришли, товарищ Ковач. Какого вы мнения о списке кандидатов, составленном секретариатом партии?
— О каком списке вы говорите?
— Как о каком? О списке кандидатов к предстоящим выборам советов, который Фельнер вчера лично доставил в районный совет! Ну и список! За исключением Пойтека, в нем нет ни одного коммуниста.
— Ни малейшего представления не имею об этом списке. Выставлять кандидатуры обязанность секретариата.
— Было бы хорошо, если бы вы на него взглянули, товарищ Ковач!
— Конечно, с удовольствием погляжу. Но, повторяю, тут какое-то недоразумение.
— Тут не столько недоразумение, сколько жульничество, — отрезал Гофман, уполномоченный электротехнического завода. — От Фельнера всего можно ожидать. Вчера, знаете ли, он совершенно открыто говорил, что глубоко разочарован, что диктатуру пролетариата он представлял себе совершенно иначе, и даже высказал мнение, что власть сейчас не в руках трудящихся и что теперь единственное истинное представительство интересов рабочего класса сосредоточено в профсоюзах.
— Глупое животное этот Фельнер!
— Нет, он просто жулик. За ним нужен глаз.
— Скажите-ка, товарищ Фельнер, — начал я на следующее утро самым дружественным тоном, — кто, собственно говоря, составляет кандидатские списки к предстоящим выборам?
— Составление кандидатских списков происходит в районных комитетах.
— Но ведь вы доставили в районные советы готовые списки кандидатов?
— Это еще что? Вы шпионите? Я сразу же заподозрил, что вас с этой целью ко мне подослали. Можете быть покойны — долго вам здесь шпионить не удастся!
