— Полюбил гулять по ночам?
— Перестал спать…
— Сиди дома, читай книжку…
Вид у Саида и вправду был усталый, улыбался он через силу, в глаза мне не смотрел, как будто стыдился того, что его уличили в бессоннице. Я предложила:
— Я тоже заснуть не могу, а домой идти не хочется. Давай, что ли, погуляем вместе?
Сначала мы шли молча, испытывая некоторую неловкость, но постепенно воздух квартала успокоил нас, утешил, обнял, и мы пустились в свой ночной дозор: лестница за лестницей, площадка за площадкой…
— Я помню этот подвал, мы однажды вывалили туда целую машину белья, совсем зеленые были, дураки, творили черт знает что… Хозяином здесь был Большой Мустаф, помнишь его?
— Да нет…
— Красивый парень, высокий, с усами, трахался с женой мясника, однажды их застукали, так Мустафа чуть не линчевали при всем народе.
— Ну да, конечно, теперь вспомнила, он еще сильно закладывал за воротник и от этого становился дурной…
Мы карабкались по холмам, захваченные врасплох ностальгическим ражем, заглядывались на окна.
— Помнишь, на шестом жила девушка?
— Да, там был классный бардак. У нее водились денежки, так однажды, на вечеринке, она разложила кокаин по чашкам.
— Чему тут удивляться — ее родители, оба, работали в "Монде".
— Она потом застрелилась…
— Ага… но она с детства была с прибабахом, так что я не удивилась…
Мы бродили часа три, забыв о времени, Масео без устали обнюхивал каждый угол.
Впервые за долгое время я почувствовала: это был мой квартал, мой дом, а теперь мы все потеряли.
Теперь город принадлежит другим людям.
И он уступает и отдает чужакам свои дома. Похотливый и покорный. Продается тому, кто больше платит.
Красота не умерла, она просто стала печальной. Так могла бы выглядеть моя любимая подруга, припечатанная к кухонному столу первым встречным. Ни соучастия, ни сопротивления. Холодная красота. Что-то кончилось.
Я посмотрела на Саида. Он выглядел таким печальным, поникшим, потерянным. А мне нечего было ему сказать, нечем утешить, я не могла даже соврать, чтобы подбодрить друга.
В конце концов мы вырулили на улицу Пьер-Блан, перед "Аркадой". Сказать было нечего. Развалины еще не начали разбирать, на боковой стене сохранились граффити на английском, сделанные рукой Саида: "Take" и "More", только краски выцвели.
Масео рванул на пепелище, и Саид немедленно приказал ему вернуться, боясь, что пес поранится.
Так и закончилась наша ностальгическая прогулка.
У Матье еще горел свет, я предложила зайти, но ни мне, ни ему не хотелось.
Ночь стала прозрачно-серой, начинался новый день. Я спросила:
— Проводить тебя?
Саид хотел вернуться домой, пока Лора не ушла на работу. Он все повторял с виновато-раздосадованным видом, что огорчает ее, но дом такой тесный и он не может все время торчать в четырех стенах. Ночью он обо всем забыл, а теперь вот вспомнил и расстроился. Саид выглядел одновременно проштрафившимся и раздосадованным. У дверей его дома мы выкурили по сигарете и обнялись на прощанье, как члены одной семьи, горюющие по дорогому покойнику.
Масео залаял — ему все надоело, он хотел наконец домой.
Мы попрощались и разошлись.
Я вернулась на рассвете.
Разувшись, поняла, что стерла ноги до волдырей. Прогулка с Саидом… Наконец-то можно лечь.
Явился из своей комнаты Гийом, присел на край кровати рядом со мной. Вид у него был обескураженный.
— Почему ты вот так смылась? Никого не предупредила…
— Мне там было не по себе. Пошла проветриться.
— И гуляла до сих пор?
— Ну-у, встретила Саида, пошли по "большому кругу", на лестницах каблуки обломала.
— Матье не въехал, как это ты с ним не попрощалась! Никто не въехал. Даже я забеспокоился.
— Ты и завтра, в самолете, будешь дергаться?
— Ну да, конечно… Мы с тобой никогда не расставались больше, чем на две недели. Странно как-то… Поедешь с нами завтра в аэропорт? Жюльен повезет всех на своей тачке.
— Во сколько?
— Вылет — в тринадцать ноль-ноль, там надо быть в одиннадцать ноль-ноль.
— Прости, не смогу.
Мирей в это самое время будет на работе, так что я даже для проформы не сказала, что постараюсь.
Гийом так растерялся, что не сразу ушел к себе. Он ждал, что я скажу еще хоть что-нибудь. Слушая, как медленно закрывается дверь его комнаты, я говорила себе: "Встань, догони брата, постарайся объяснить, что происходит в твоей жизни, извинись за вчерашнее, пожелай счастливого пути!"
Но я уснула. Мне на все было плевать сейчас.
На этом свете существовала одна-единственная важная для меня вещь.
Впервые за долгое время соседка не разбудила нас новым представлением.
Через несколько дней ее нашла мать. Она забеспокоилась, приехала, долго звонила, потом стучала, в конце концов дверь взломали, вошли и увидели, что она висит в петле ровнехонько над своим матрацем.
Странная смерть для девушки, обычно они решают проблему с помощью таблеток, ну, или бритвой по запястьям.
Каждый шаг вызывал жуткую боль в щиколотках, на пятках вздулись пузыри. Вчера идти было тяжело, сегодня — практически невозможно. До двери Мирей я ковыляла медленно и мучительно.
Виктор всегда держался чуть сбоку, пока жалюзи ползли вверх, так что, увидев ноги Мирей, я решила: она так перепила вчера, что вообще не пошла сегодня на работу.
Но вот открылось наконец ее лицо — и оно было в слезах.
Я вошла. Дверь в ванную распахнута. Пусто. Как же давно я не видела эту комнату при свете дня… Мирей как будто хотела крикнуть мне: "Смотри, его нет!"
По красным опухшим глазам было видно — плачет она давно. Виктор явно ничего не рассказал ей о нас, иначе она не рыдала бы сейчас у меня на груди.
Мысли путались, все чувства словно застыли, я думала об одном — как не выдать себя.
Вот что она рассказала:
— Я вернулась рано, но он не спал. Был в боевой готовности. Я даже спросила: "Что, Луиза заходила, принесла тебе кокаинчику?.." Ты так неожиданно исчезла вчера… Приготовила чай, свернула косячок, мы поговорили. И вдруг он психанул, безо всякой причины…
Мирей сидела на диванчике, похожая на маленький, жалкий тюфячок, говорила, как автомат, тихо-тихо, едва шевеля губами, глядя вниз, себе на колени.
— Он собрал свои вещи, и я спросила: "Что ты делаешь?" Он был такой спокойный, но очень странный, такой холодный, отрешенный. Я его испугалась. А он меня ненавидел в тот момент. Ответил, что уходит, а я сказала — это безумие, тебя схватят. А он меня послал. Я загородила дверь, и он взбесился. Начал меня бить, спокойно так, методично… Стоило поднять голову, как он ударял сильнее. Пока я не свалилась на пол в углу. Тут он остановился и сказал: "Ладно, хватит, ты свое получила, могу я теперь уйти?" И добавил: "Лучше тебе забыть меня поскорее, потому что я не желаю тебя больше видеть". Потом кивнул в сторону улицы и прошипел: "Да пусть лучше меня прикончат, но я ни минуты больше не проведу в этом гребаном доме, с тобой, сука! Запомни этот урок, потому что в следующий раз я просто перережу тебе глотку. Ну что, все ясно?" Он сошел с ума… Нельзя ему было уходить вот так, они его достанут…
Она замолчала и снова заплакала — то ли из-за того, что он сказал, то ли потому, что ушел, а может, просто понимая, что он в опасности.
Мирей все повторяла и повторяла, как заведенная:
— Он сбрендил, слетел с катушек, его убьют…
Я спросила:
— Во сколько это было?
— Да господи, и двух часов не прошло… Я пришла около пяти, и до десяти все было тип-топ, а потом он вдруг взвился под потолок, даже о тебе говорил…
Тут она всплеснула руками в знак бессилия, как будто мысли обо мне в подобные моменты — лучшее доказательство его буйного помешательства. Я сделала вид, что соглашаюсь. Так, ладно, соображай пошустрее. Держи себя в руках, вопросы задавай спокойно и небрежно.
— Что он говорил обо мне?
— Когда он хотел уйти, а я стала его удерживать, он сказал: "И передай от меня этой шлюхе — твоей подружке, чтобы шла на хрен. Ни одна сволочь не смеет принимать меня за недоумка, так что она просчиталась!" Вид у него был такой разъяренный…
Вспышка. Взрыв. Удар кулаком в лицо. Моя равнодушная отстраненность дала трещину. Мирей отнесла мою реакцию на счет удивления, тем более что это подтверждало ее версию о "мгновенном помешательстве" Виктора. Она все повторяла и повторяла, качая головой:
— Совсем чокнулся.
Тебе удобно в это верить, тебе везет, что ты способна так себя обманывать, — теперь у тебя есть все звенья цепи, могла бы и догадаться, но тебе удобнее не знать, не видеть.
