Лео Перуц - Мастер страшного суда

Ознакомительная версия.

Густое облако дыма поднялось над огнем и окутало мастера, и на мгновение он исчез в дыму. Когда же облако рассеялось, мессир Салимбени снова подбросил курево в пламя. Потом спросил:

- Что видишь ты теперь, Джовансимоне?

- Я вижу, - сказал мастер, - поля и реку, и городские башни, и ночное небо, больше ничего. Теперь я вижу зайца, скачущего по лугам, и, о чудо, он оседлан и взнуздан.

- Это поистине странное видение, - сказал мессир Салимбени. - Но ты сегодня еще не то увидишь, думается мне.

- Это не заяц, а козел, - воскликнул мастер. - Это не козел, а заморское животное, названия которого я не знаю, и оно прыгает, словно взбесилось. Теперь оно исчезло.

Вдруг мастер начал отвешивать поклоны.

- Смотри-ка! - воскликнул он. - Мой сосед, золотых дел мастер, умерший в прошлом году. Он не видит меня. Горе вам, мастер Кастольдо, у вас все лицо в нарывах и в желваках.

- Джовансимоне, что видишь ты теперь? - спросил врач.

- Я вижу, - ответил мастер, - зубчатые утесы и ущелья, и провалы, и каменные гроты. И вижу скалу, совсем черную, свободно парящую в воздухе и не падающую, а это большое чудо, и трудно поверить ему.

- Это долина Иосафата8! - воскликнул мессир Салимбени. - А черная скала, парящая в воздухе, это вечный Божий престол. И знай, Джовансимоне: появление скалы служит мне знаком, что тебе еще в эту ночь суждено увидеть столь великие вещи, каких никто не видел до тебя.

- Мы не одни, - сказал мастер, и голос его понизился до боязливого шепота. - Я вижу людей, поющих и ликующих. Их много.

- Не много, нет, их мало, тех, кому дано вместе с ангелами Божьими петь хвалу дню Страшного суда, - тихим голосом сказал мессир Салимбени.

- А теперь я вижу тысячи, многие тысячи, несметный сонм рыцарей, и сенаторов, и богато одетых женщин. Они заламывают руки и плачут, и громкое стенание поднимается над толпой.

- Они скорбят о том, что было и больше не может быть. Они плачут, оттого что осуждены на мрак и навеки лишены лицезрения Бога.

- Страшное огненное знамение стоит в небе, - вскричал мастер. - И светится оно краскою, какой я не видел еще никогда. Горе мне! Это краска нездешнего мира, и глаза мои не переносят ее.

- То пурпурная краска трубного гласа! - воскликнул мессир Салимбени. Этим пурпуром окрашено солнце в последний день творения.

- Чей голос в бурном вихре позвал меня по имени? - крикнул мастер, задрожав всем телом. И вдруг у него вырвался рев, как у зверя, пронизавший ночную тишину и не обрывавшийся. - Горе мне! - завопил он. - Они здесь, они тянутся ко мне, духи преисподней, появляются со всех сторон, и воздух наполнился ими.

И, гонимый отчаянием, он попытался бежать, но незримые демоны настигли его, и он свалился на землю и отбивался от них во все стороны. Вопя, со страшно исказившимся лицом, он встал и опять побежал, и опять свалился, и это было столь плачевное зрелище, что мне казалось, я умру от страха.

- Помогите ему, мессир Салимбени! - воскликнул я в отчаянии, но врач кардинала-легата покачал головой.

- Поздно, - сказал он. - Мастер погиб, ибо призраки ночи получили власть над ним.

- Пощадите его, мессир Салимбени, пощадите! - взмолился я.

Тогда духи преисподней схватили мастера и повлекли за собою, и он отбивался и кричал. И мессир Салимбени подошел к нему; там, где холм опускается к каменоломне, преградил он ему дорогу.

- Убийца, не боящийся всемогущего Бога! - крикнул он. - Встань и признайся в своем злодеянии!

- Пощады! - вскричал мастер и упал на колени, и закрыл руками лицо.

Тогда мессир Салимбени поднял кулак и так поразил его в лоб, что мастер замертво грохнулся наземь.

* * *

Ныне я знаю, что это был не жестокий, а милосердный поступок и что этим ударом мессир Салимбени вырвал из власти призраков мастера Джовансимоне.

Мы перенесли оглушенного в свою мастерскую, и там лежал он до вечернего благовеста, не подавая признаков жизни. Придя затем в себя, он не знал, день ли то или ночь, произносил бессвязные речи и не переставал говорить о демонах ада и об ужасающем пурпуре трубного гласа.

Позже, когда безумие начало покидать его, он ушел в самого себя, сидел в углу мастерской и глядел в пространство и ни слова ни с кем не говорил. Но по ночам я слышал, как он в комнате своей скорбит и шепчет молитвы. А в день св. Стефана он исчез из города, и никто не знал, куда он ушел.

Случилось так, что спустя три года, по пути в Рим, я остановился в монастыре серафических братьев, где хранятся повязка от волос и пояс Пречистой Девы, а также моток пряжи ее собственного изделия. И в сопровождении настоятеля я пошел в часовню взглянуть на святые реликвии. Там увидел я монаха, стоявшего на помосте, и не сразу узнал в нем бывшего мастера моего Джовансимоне.

- Он помешался в разуме, - сказал настоятель, - но полон замыслов поистине великих. Мы называем его Мастером Страшного суда. Ибо пишет он только это, постоянно только это. И когда я говорю ему: "Мастер, сюда бы поместить благовещение, а на ту стену исцеление агнца или свадьбу в Кане Галилейской", - он приходит в сильный гнев, и нужно уступать его желанию.

Солнце заходило, и розоватый свет падал сквозь окна на каменные плиты. И я увидел на стене парящую скалу Бога, и долину Иосафата, и хор спасенных душ, и многообразных демонов ада, и огненную геенну, а себя самого Мастер изобразил среди осужденных, и все это было представлено так правдиво, что трепет ужаса охватил меня.

- Мастер Джовансимоне! - окликнул я его, но он меня не узнал. Дрожащими руками, продолжая молиться, он писал фигуру одного гневного херувима с такою стремительностью, словно духи преисподней все еще гнались за ним.

* * *

Больше я ничего не могу сообщить про Мастера Страшного суда. Ибо когда я спустя несколько недель опять прибыл в эту обитель, часовня была пуста, и монахи показали мне его могилу. Да спасет его и всех нас в день восстания из мертвых Иисус, утренняя звезда, упование наше.

Мессира Салимбени, которого я называю истинным Мастером Страшного суда, я не видел с той ночи. Возможно, он возвратился в отдаленное восточное королевство, где провел столько лет своей жизни. Но тайну его искусства я сохранил в памяти и привожу ее здесь для тех, кто силен и уверен в себе. Возьми, самонадеянный человек, настоянного на водке корментиля три доли. Возьми затем..."

Глава XXI

- Дальше! Дальше! - торопил доктор Горский.

- Это все, - сказал Феликс, - на этом рукопись обрывается посредине фразы.

- Не может быть! - крикнул доктор Горский. - Это еще не конец. Главное впереди. Покажите.

- Убедитесь сами, доктор. Продолжения нет никакого. Дальше идут только географические карты, испанские провинции: Granata et Murcia, utriusque Castilliae nova descriptio, insulas Balearides et Pytinsae. На оборотной стороне - ничего. Andalusia continens Sevillam et Cordubam. Ни малейшего следа каких-либо рукописных заметок. Сообщение осталось неоконченным.

- Но состав снадобья? Откуда знал Ойген Бишоф состав снадобья? Конец сообщения должен где-то быть. Вы пропустили одну страницу, Феликс. Посмотрите еще раз.

Мы стояли, все трое склонившись над фолиантом. Феликс медленно перелистывал его от конца к началу.

- Здесь недостает листа, - сказал вдруг доктор Горский. - Здесь, между Астурией и обеими Кастильями, лист вырезан.

- Вы правы, - подтвердил Феликс. - Лист вырезан как бы тупым ножом.

Доктор Горский хлопнул себя рукой по лбу.

- Сольгруб! - крикнул он. - Это сделал Сольгруб! Вы понимаете? Он хотел помешать... не допустить, чтобы кто-нибудь после него повторил эксперимент! Он уничтожил последнюю страницу сообщения, ту, где указан был состав снадобья... Что нам теперь предпринять, Феликс?

- Да, что теперь предпринять?

Они в беспомощности смотрели друг на друга.

- Я должен вам сознаться, - сказал доктор Горский,-что у меня было намерение испытать на самом себе действие снадобья, разумеется, приняв все меры предосторожности.

- У меня было то же намерение, - сказал Феликс.

- Нет, Феликс, вам бы я этого ни за что не позволил, вы профан в медицине, - но к чему спорить? Кончено! Никто из вас троих никогда не узнает, какие непостижимые силы вогнали в загадочную смерть Сольгруба, Ойгена Бишофа и Бог весть сколько еще других людей.

Он захлопнул тяжелую, окованную медью крышку фолианта.

- Никого эта книга уже не введет в соблазн, - сказал он. - Сольгруб, наш бедный Сольгруб был последнею жертвою. Чем дольше я обдумывал эту историю... физиология мозга дает нам, Феликс, некоторую путеводную нить. У меня сложилась определенная теория. Нет, я не верю, что то было видение Страшного суда. Я склонен скорее предположить, что действие снадобья в каждом отдельном случае...

Я вскочил. Внезапно меня осенила мысль, всецело меня захватившая, совершенно выведшая меня из равновесия. Я был не в силах скрыть свое волнение. Взглянул на Феликса и на доктора Горского... Они не обращали на меня внимания. Я вышел из комнаты.

Скорей бы пробежать через сад, пока они не заметили моего исчезновения! Нет, тайна не утрачена, там лежит она и ждет меня. Я... один я должен узнать истину. Еще только несколько шагов...

Ознакомительная версия.