Гилберт Честертон - Бэзил Хоу. Наши перспективы (сборник)

Вера была одной из тех английских красавиц (достояние избраннейшего общества), чей патрицианский удел состоит в том, чтобы, приняв живописную позу, задумчиво глядеть вдаль, как плохие актрисы, и в таком виде, стараниями фотографа, представать перед обывателем. Возможно, этот общественный долг и вынуждал ее, вопреки прекрасному воспитанию, держаться со всеми довольно холодно, ведь у нее было сердце, а некоторые даже подозревали в ней остатки совести. С почти мужской невозмутимостью и обходительностью она протянула руку мистеру Бентли, которого хорошо знала благодаря его репутации восходящей звезды судебного небосклона, но стоило Вернеду протянуть свою – вдруг отшатнулась, словно боялась замараться, а затем нехотя поприветствовала и его. Когда она отошла, опираясь на руку сонно-учтивого генерала Пэйли, Вернед увидел знакомого, чье лицо, как и его собственное, было обращено к Вере с выражением безмолвной и чуткой страсти.

Это был лейтенант Бертрам, высокий и угрюмый молодой офицер, служивший под началом генерала. Можно усомниться, что он в данный момент испытывал восторженную преданность командиру, но низких чувств он не питал, ибо они были ему от природы не свойственны. Бентли приблизился, чтобы поприветствовать его, и был встречен полной достоинства улыбкой и поклоном. Поискав взглядом Вернеда, он увидел, что тот отправился вслед за дамой своего сердца, решившись раз и навсегда положить конец терзаниям.

Спустя полчаса они стояли перед камином в библиотеке, обменявшись парой фраз, пересказать которые, не прибегая к отточиям, не позволяют нам изложенные выше принципы. Вернед кротко смотрел на огонь и что-то бормотал, то и дело запинаясь, но выглядел от этого лишь более величественно, с присущей ему отвагой и честностью предлагая девушке свою жизнь. А та не выказала ни малейшего удивления; она будто именно этого ждала и заранее ожесточила свое сердце. Вера стояла, уставившись на огонь, ее ноздри раздувались, а глаза сверкали жестокой решимостью, словно бы она проклинала себя и весь мир. Затем она заговорила вежливо, но очень сухо:

– Когда вы узнаете правду, мистер Вернед, можете думать обо мне, что вам угодно, но прошу вас не сердиться на то, что я вам сейчас скажу. У всех есть желания, но на свете слишком много людей, поэтому наши желания не всегда совпадают. Я только что обручилась с генералом Пэйли.

Вернед, с трудом сдерживая себя, поклонился и двинулся к выходу.

– Я должна проститься с вами, – она сделала несколько шагов, повернулась, и омраченное тенью лицо вспыхнуло от волнения. – Надеюсь, вы продолжите писать и сделаете мир добрее – ему этого так не хватает.

Вернед снова поклонился и, не говоря ни слова, вышел. Через некоторое время он, не видя ничего перед собой, чуть не врезался в Бентли. Философ понял все с первого взгляда и проводил друга в оранжерею, усадил его и раздобыл кофе. Он не беспокоил несчастного расспросами, так как слишком хорошо знал, в какую тьму разочарования тот был погружен. Наконец Вернед не выдержал:

– Утешит ли меня что земное? – произнес он с горечью.

– Позволь, а как же я? – возразил Бентли. – Кажется, я знаю. Помнишь, мы говорили, и ты с этим соглашался: человек восходит к высшему по собственным ветхим “я”, надо только двигаться вперед, как ты, – не роняя своей чести. И все устроится, чему быть, того не миновать, и кто-кто, а твои друзья понимают, чего ты стоишь. Поверь, это самое главное.

Не меньше часа адвокат успокаивал отвергнутого влюбленного, стараясь утишить бушевавшее в его душе отчаяние, – не первый час, проведенный этим циником за подобным занятием. Друзья едва ли могли предположить, что пока они беседовали, та, что нанесла удар, сидела перед пылающим камином, горько плача и громко смеясь над всем миром. Она продала себя, подчинившись приказу матери, и мир стал торжищем… а то и кое-чем похуже. Когда она вышла к гостям, высокий, с тонкими чертами молодой человек в вечернем костюме предложил ей опереться на его руку. Это был Дигби д’Авигдор, служивший в карабинерах, и вместе с ним Вера двинулась через опустевший зал.

– Не пройти ли нам в гостиную? – очень спокойно сказала она.

– Если вам угодно, – учтиво ответил он, – но вряд ли это имеет смысл. Уже так поздно.

– Ах да, – сказала она, резко усмехнувшись, – слишком поздно. Уже ничто не имеет особого смысла.

Спустя три месяца после описанных в предыдущей главе событий лейтенант Бертрам возвращался с вечера в доме одной из восходящих звезд британского делового мира, члена парламента мистера Г. А. Самса. Словно повинуясь какому-то мрачному влечению, он решил навестить генерала – под тем предлогом, что нужно вернуть книгу, которую он брал у этой недавней жертвы матримониальных уз. По городу ходили слухи, будто в молодой семье не все благополучно. Поговаривали, что сбитый с толку муж горячится и запугивает жену, а она, жестокая, да что там – бесчеловечная, неподобающим леди образом над ним глумится. От ее надменной меланхолии не осталось и следа, с каждым днем она держалась в свете все веселее и безрассуднее. В ее поступках, как в поведении безумца, было все меньше связности и смысла.

Но Бертрам не догадывался об этом, как и о громогласной ссоре, сотрясавшей дом в это самое утро, и спокойно постучал в дверь, за которой провел столько восхитительных вечеров. Когда ему отворил суровый слуга, Бертрам, в первую очередь, поразился, как темно внутри. Прекрасно зная этот дом и привыкнув видеть его ярко освещенным и расцвеченным бальными нарядами, он разглядывал тусклую свечу, опущенные жалюзи и сумрачные комнаты, не в силах понять, что все это значит. Слуга уже собирался поспешно пробормотать “нет дома”, когда Бертрам заметил пересекавшего холл генерала: лицо его было иссиня-серым и пустым, как у мертвеца. При виде лейтенанта генерал остановился, потому что даже в эту ужасную минуту воспитание не позволяло ему пройти мимо, и судорожно протянул трясущуюся руку. Бертрам пожал ее и растерянно спросил, что случилось.

– Входите, – прохрипел Пэйли, – входите.

Он провел его в гостиную, непривычно заброшенную и пустую.

– Лейтенант Бертрам, – сказал он обреченно, – я нигде не могу найти свою жену. Она сбежала.

Бертрам наткнулся на каминную решетку, и грохот разнесся по притихшей комнате.

– Сбежала, – продолжал генерал, и голос едва слушался его, – в кэбе, через весь Лондон, и она…

– Мы должны ее догнать, – вырвалось у Бертрама, который, в отличие от своего командира, был человеком действия. – В чем бы ни было дело, она не должна разъезжать по городу без сопровождения, – сказав это, он взялся за шляпу.

– Это еще не все, – сказал генерал, содрогнувшись и прибавив пару чудовищных ругательств. – У нее есть защитник.

Повисла пауза; Бертрам побелел и вскрикнул:

– Кто он?

Бледный генерал заскрипел зубами:

– Не знаю.

– Откуда они отправились?

– Из конюшен Гренэма, час назад.

Бертрам бросился к двери и на пороге обернулся.

– Не сомневайтесь… Я верну ее вам… и… – конец фразы был украшен одним из тех проклятий, что прежде никогда не срывались с его уст. – Я встречусь с этим дьяволом и убью его.

Десять минут спустя он расспрашивал недоумевающего конюха, кто выехал из конюшни около часа назад.

– Ну, были тут высокий господин с дамой, – неспешно ответил тот.

– Да, да. Ты их знаешь?

– Нет, сэр. Дэвис вот знает.

– Где он? Спроси у него поскорее.

– Эй, Дэвис!

– Чего надо? – раздался из темноты глухой голос.

– Кто там от нас в двенадцать уехал с дамой? Повисло молчание, показавшееся Бертраму почти невыносимым, а затем последовал ответ:

– Лейтенант д’Авигдор, из карабинерского. Бертрам попятился на шаг, а затем велел подать лошадей.

Солнце уже село, когда изысканно одетый англичанин, представлявшийся лейтенантом Дигби, собрался выйти в сад лучшей гостиницы Кобленца в сопровождении темноволосой и явно чем-то обеспокоенной юной леди. К нему подошел посыльный и доложил, что его желает видеть некий джентльмен. Усадив Веру Пэйли – это была именно она – англичанин обернулся к дверям и увидел одетого в дорожный костюм темноволосого молодого человека с бледным лицом и волевым подбородком, отшатнулся и прошептал:

– Бертрам.

– Да, это я, – сухо ответил тот. – И вы можете догадаться, зачем я здесь.