Потом отряд скрылся; в ту ночь город был занят федеральными войсками; две ночи спустя он загорелся (Площадь, магазины, лавки, конторы чиновников), сгорел (здание суда тоже), почерневшие, неровные, торчащие в небо, будто сломанная челюсть, кирпичные стены окружали остов здания суда, стоящий меж двумя рядами торчащих в небо колонн, они (колонны) лишь почернели и покрылись пятнами, не поддавшись огню; но тюрьма нет, она спаслась, уцелела, огражденная от огня своей безветренной заводью; и город теперь был как бы отторгнут огнем или, может, исцелен огнем от ярости и сумятицы, долгий грохот стремительного беспощадного крушения, постепенно замирая, удалялся к востоку с утихающим шумом битвы: в сущности, город на целый год предвосхитил Аппоматокс (только непобежденные, непобедимые женщины, беззащитные лишь от смерти, противились, держались, не смирялись); в Джефферсоне еще до того, как у них появилось название (пока что прототип, они еще не существовали как вид), уже были саквояжники - миссуриец по фамилии Редмонд, спекулянт хлопком и обмундированием, в 1861 году он появился в Мемфисе вместе с армией северян и (никто не знал, как и почему он стал служить или по крайней мере обосновался) при военном хозяйстве бригадного генерала, командующего войсками, занявшими Джефферсон, отсюда он - Редмонд - дальше не двинулся, остановился, остался, и никто тоже не знал, почему он решил остаться в Джефферсоне, избрал этот чуждый, разоренный пожаром город (он сам был из тех, кто подносил спичку, по крайней мере сообщником) местом своего жительства; и рядовой-немец, кузнец, дезертир из Пенсильванского полка, он появился летом 64-го года верхом на муле с (так потом утверждало предание, когда его дочери стали матриархами и бабушками новой городской аристократии) уложенными вместо попоны связками новеньких, неразрезанных банкнот Соединенных Штатов, таким образом, Джефферсон и округ Йокнапатофа взошли на Голгофу и пережили Аппоматокс годом ранее, в город возвращались солдаты, не только-раненные в сражении за Джефферсон, но и невредимые; не только отпускники Форреста из Алабамы, Джонстона из Джорджии и Ли из Виргинии, но и отставшие, уцелевшие обломки, остатки единой теперь битвы, окончательно затягивающей петлю, идущую от Атлантического океана через Ричмонд, Чаттанугу, Атланту снова к Атлантическому океану, к Чарльстону, они не были дезертирами, но не могли присоединиться ни к одному подразделению конфедератов, потому что на их пути находились вражеские армии, так что в почти сгустившихся сумерках этой земли погребальный звон Аппоматокса был не слышен; весной и в начале лета 65-го года, когда официально, по всей форме помилованные и отпущенные солдаты начали понемногу возвращаться в округ, был спад; они возвращались к земле, не только больше года назад пережившей Аппоматокс, у нее был тот год, чтобы освоиться с ним, целый год не только на то, чтобы проглотить капитуляцию, но и (позволим себе эту метафору, этот троп) переработать, переварить ее, а потом испражниться ею как удобрением на четыре года не паханную землю, которую начали восстанавливать еще за год до того, как виргинский похоронный колокол прозвонил формальную перемену, люди 65-го года возвращались и оказывались чужими на той самой земле, где родились, выросли и за которую четыре года проливали кровь, сталкивались с действующей и уже платежеспособной экономикой, основанной на предпосылке, что она может обойтись без них; (а теперь остальная часть этой истории, поскольку она происходит здесь: еще до июня 65-го года;
тот человек вернулся, не теряя времени: чужак, одиночка; город и не знал, что уже видел его, потому что это было год назад, когда он несся галопом, отстреливаясь из пистолета от армии северян, и тогда под ним была лошадь - прекрасная, хотя чуточку низкорослая и слишком нежных кровей кобыла, а теперь он ехал на крупном муле, который по этой причине благодаря росту - был лучшим представителем своей породы, чем та лошадь своей, но все же это был мул, и, разумеется, город не мог знать, что, обменяв кобылу на мула, он продал свою лейтенантскую саблю - но пистолет сохранил - за чулок семенной кукурузы, увиденной на поле в Пенсильвании, и в долгом пути rib разоренной земле от побережья Атлантики до джефферсонской тюрьмы не дал мулу хотя бы горсти зерна, наконец он подъехал к тюрьме, по-прежнему изможденный, оборванный, грязный и по-прежнему не побежденный, и теперь он не отступал, а, наоборот, вел или по крайней мере замышлял битву в одиночку против того, в чем каждый здравомыслящий человек нашел бы неодолимое превосходство сил (но, с другой стороны, тот пузырек всегда не считался с эфемерными фактами); возможно - видимо - несомненно: в 1864 году девушка уже третий или четвертый год стояла у окна; на земле, которая даже предвосхитила Аппоматокс, с тех пор не произошло ничего, способного поколебать столь долгую, укоренившуюся, пережившую войну мечтательность, -девушка видела, как он спешился, как привязывал к забору мула, и, возможно, идя от забора к двери, он даже какой-то миг смотрел на нее, хотя скорее всего, может быть, даже наверняка нет, поскольку его главной заботой была уже не она, в ту минуту он совсем не думал о ней, потому что у него было очень мало времени, в сущности, не было совсем: еще предстоял долгий путь до Алабамы, к маленькой ферме среди холмов, что принадлежала его отцу, а теперь будет принадлежать ему; если - нет, когда - он сможет туда добраться и если ее не разорили четыре года войны и запустения, даже если землю еще можно засеять, если даже начать сев кукурузы из чулка завтра же, он все равно опаздывал на целые недели и даже месяцы; идя к двери и поднимая руку, чтобы постучать, он, должно быть, думал с усталой и неукротимой яростью о том, что, уже потеряв месяцы, должен потерять еще день, а то и два-три, прежде чем усадит девушку на мула позади себя и отправится, наконец, в Алабаму хотя в это время ему прежде всего были нужны терпение и ясная голова, силясь обрести и то, и другое (требовалось еще быть любезным), непобежденный терпеливо, упорно и вежливо старался объяснить понятными или по крайней мере приемлемыми словами свое простое желание и его срочность матери и отцу девушки, которых до этого не видел и никогда больше видеть не собирался, по крайней мере не ждал такой встречи - не потому, что имел что-то к ним или против них: просто намеревался быть очень занятым до конца жизни, едва сядет с девушкой на мула и тронется домой; тогда, во время разговора, он не видел девушку, даже не попросил разрешения повидаться с ней на минутку, когда разговор был окончен, потому что нужно было еще получить лицензию на брак, а потом отыскать священника: поэтому первым словом, сказанным ей, было обещание, переданное через незнакомца; и может быть, лишь когда оба сели на мула - в беспомощных, праздных руках, казалось, хватило силы лишь на то, чтобы сунуть брачное свидетельство за вырез платья, а потом ухватиться за мужнин пояс, - он взглянул на нее во второй раз, и им наконец представилась возможность узнать имена друг друга);
Эту историю, мимолетный эпизод одного из последних майских дней город и округ не увековечили, потому что у них тоже было мало времени: они (город и округ) опередили Аппоматокс и удерживали свое первенство, так что, в сущности, сам Аппоматокс не имел для них последствий; конечно, это было долгое испытание, но им достался - как они поймут позже - тот неоценимый, несравненный год; к 1 января 1865 года, когда весь Юг обращал взоры на северо-восток в сторону Ричмонда, словно семья на закрытую дверь комнаты больного, в округе Йокнапатофа уже девять месяцев шла реконструкция; в начале 66-го обгорелые стены Площади (дожди двух зим начисто смысли с них копоть и сажу) покрылись временными крышами и опять превратились в лавки, магазины и конторы, начали восстанавливать и здание суда: не проводить на время в порядок, а восстанавливать в прежнем виде, между портиками с колоннадой, северным и южным, не поддавшимися огню и динамиту, потому что это был символ: Округ и Город; и те, кто строил его, знали, как теперь взяться за дело; полковник Сарторис и генерал Компсон, старший сын Джейсона, уже были дома, и несмотря на то, что Сатпена и его гордость постигла трагедия - крушение не его гордости и даже не его костей и плоти, а костей и плоти потомков, которых он считал способными поддержать величественное здание своей мечты - у них были старые чертежи его архитектора и даже его обжиговые печи, и даже более того: деньги, был (как ни странно) Редмонд, городской доморощенный саквояжник, символ слепой алчности, почти биологического инстинкта, которая захлестнет весь Юг, словно стая саранчи: у этого человека, который прибыл за год до своего времени, а теперь отдавал немалую часть плодов своей алчности восстановлению того здания, разрушение которого явилось звонком к поднятию занавеса для его появления на сцене, тогда в кармане был паспорт с официальной визой на мародерство; и к январю 76-го года этот самый Редмонд со своими деньгами, полковник Сарторис и генерал Компсон построили железную дорогу, идущую от Джефферсона на север, к Теннесси, она соединялась с той, что шла от Мемфиса к Атлантическому океану; на север или на юг - было неважно: прошло еще десять лет (Сарторис, Редмонд и Компсон поссорились, и Сарторис с Редмондом выкупили - очевидно, на деньги Редмонда - долю Компсона в железной дороге, на другой год поссорились Сарторис и Редмонд, а еще через год Редмонд просто из физического страха вероломно убил Сарториса на джефферсонской площади и бежал, и наконец сторонники Сарториса - друзей у него не было: только враги и неистовые поклонники - начали понимать итог тех полковых выборов осенью 62-го года), и эта железная дорога стала частью системы, покрывающей весь Юг и Восток, как прожилки - дубовый лист, и примыкающей к другим сложным системам, покрывающим остальные Соединенные Штаты, так что в Джефферсоне уже можно было сесть на поезд и с несколькими пересадками доехать до любого места Северной Америки;
