— Считаю, Эдвина, что с вашей стороны это было очень безнравственно, — сказал Солли.
— Не понимаю почему. Муж тоже женился на мне из-за денег. Мы были нежной супружеской парой. У нас было кое-что общее: во-первых, вкус к дорогим вещам, во-вторых, отсутствие денег.
Затем она между делом сболтнула, что Квентин «для всех оказался неожиданностью» и что «его отец, настоящий понятно», обеспечил сына и немного — Эдвину. Так что у нас имелись кое-какие представления о родословной Квентина. Эдвину мы ни о чем не расспрашивали, чтобы не испортить объяснениями очаровательную недосказанность этой истории.
— Ни пенса, — продолжала Английская Роза, — помимо ренты, которой ей едва хватает на содержание и на сиделку.
Именно в эту минуту из кухни появилась мисс Фишер:
— Здравствуйте, Флёр. Леди Эдвина вам очень обрадуется. Она сейчас встает к чаю.
Я сказала, что приду, как только поговорю с сэром Квентином.
Мисс Тимс заявила:
— Вам нужен сэр Квентин? Знаете…
Я открыла дверь в кабинет — он сидел за письменным столом, уставясь в пространство.
— Где же ваша новая секретарша? — сказала я.
— А, мисс Тэлбот. Я… Ей пришлось рано уйти домой.
Он жестом указал мне на стул. Я не стала садиться.
— Прочтите, — сказала я, положив перед ним перепечатанные странички из дневника.
Он взглянул на верхний листок и спросил:
— Откуда это у вас?
— Из вашего дневника. Страницы у меня.
— Как вы добрались до моего дневника?
— С профессиональной помощью. Оригиналы заперты в банковском сейфе. Может быть, на семьдесят лет, а может, и нет.
Он встал и принялся расхаживать по комнате, что-то там приводя в порядок. Остановился и посмотрел на другие перепечатанные странички. Рассмеялся:
— Ну, этот дневник не более чем шутка. В нем нет ничего серьезного.
Я сказала:
— Вам придется обратиться к психиатру. Это во-первых. Во-вторых, вы должны распустить «Общество автобиографов». Если до конца месяца вы не сделаете того и другого, будет скандал.
— Ну, по этому вопросу нужно послушать, что скажут сами члены «Общества».
Я оставила его в кабинете и пошла в гостиную к Эдвине — она сидела, обложенная подушками и закутанная в индийскую шаль, дожидаясь чая. Вошел сэр Квентин, держа в руках книжку в кожаном переплете — его дневник. Берил Тимс следовала за ним.
— Матушка, — произнес он, — я хочу, чтобы вы знали: ваша приятельница мисс Флёр Тэлбот — не наша приятельница. Она принадлежит к преступному миру. Она наняла вора-профессионала, чтобы он проник в этот дом и извлек несколько страниц из моего личного дневника. Она сама призналась. Мисс Фишер, у вас ничего не пропало? Целы ли драгоценности леди Эдвины?
Эдвина встала и налила на пол.
— Мисс Тэлбот, я вынужден попросить вас из этого дома.
— Попросить — отчего же не попросить, — сказала Эдвина. — Только за дом плачу я. А твой дом, Квентин, за городом.
Мисс Фишер стала подтирать пол вокруг Эдвины, и та наконец согласилась, чтобы ее отвели в спальню, помыли и переодели. Я осталась дожидаться в гостиной и взяла бутерброд. Сэр Квентин тем временем молча мерил меня взглядом, а Берил Тимс передвинула блюдо с бутербродами, чтобы я не смогла до них дотянуться.
В дверь позвонили, Берил Тимс пошла открывать.
— Вы демон, — сказал сэр Квентин. — Ваше восхищение Джоном Генри Ньюменом — сплошное лицемерие. Разве он не использовал своего влияния, чтобы собрать вокруг себя кружок преданных духовных последователей? Разве я не имею права поступить так же?
— Но вы же знаете, что спятили, — сказала я. — Желание властвовать над другими родилось у вас еще до того, как появилась я и напомнила вам о существовании Ньюмена. Вы прочитали мой роман, но совсем недавно. Вы должны обратиться к психиатру и ликвидировать «Общество».
Из прихожей донеслись голоса. Я пошла попрощаться с Эдвиной и, проходя мимо, увидела, что это прибыли баронесса Клотильда и отец Дилени, чудовищно похудевшие, но отнюдь не жалкие. Эта парочка всегда отличалась самонадеянностью и высокомерной глупостью.
В комнате у Эдвины, где сиделка копалась в гардеробе, подыскивая очередное чудесное платье, я сказала:
— Я велела ему сходить к врачу по психам и разогнать свою труппу.
— И правильно сделали, — согласилась Эдвина. — Когда я познакомлюсь с вашим другом Уолли?
— На днях я это устрою.
— Уолли и Солли, — прохихикала она с удовольствием. — Вам не кажется, нянечка, что эти имена составляют славную пару?
— Очень славную. Как в цирке. — Затем мисс Фишер обратилась ко мне: — Меня беспокоит «Декседрин».
Я не совсем поняла, о чем идет речь, и решила, что она имеет в виду лекарство для Эдвины.
— Хотите, — сказала я, — я возьму рецепт и…
— Нет, нет. Это «Декседрин», который сэр Квентин дает своим друзьям. Разве вам он его не давал?
— Мне — нет.
— А другим дает. В больших дозах препарат может быть опасен.
— Они все совершеннолетние. Мне их не жалко. Уж они-то, конечно, могут сами о себе позаботиться.
— И да, и нет, — сказала сиделка, добрая душа.
Эдвине не терпелось надеть свое фиолетовое платье.
— Они все постятся. Кроме него самого и Тимс. И мы тоже любим покушать, верно, нянечка?
— «Декседрин», — объяснила сиделка, — подавляет аппетит, но сказывается на мозге.
— Фигуру себе сохраняют, — взвизгнула Эдвина. — Они рехнутся.
— У каждого из них, вероятно, есть знакомые, — сказала я. — Предполагаю, у них есть и знакомые, и родственники, которые заметят, если они заболеют.
— Все еще в самый раз, — сказала Эдвина, оглаживая платье.
— Доказать тут ничего не докажешь, — сказала мисс Фишер, — но я-то знаю. Эти несчастные…
— Они не младенцы, — сказала я.
Я думала о моем романе «Уоррендер Ловит»; теперь по милости Квентина Оливера я лишилась издателя. Мне обрыдло его сборище кретинов, потакающих собственным слабостям; я подумала о Мэйзи Янг, у которой столько возможностей в жизни, а она готова от них отказаться ради безумного духовного наставника; и о баронессе Клотильде дю Луаре, до того помешанной на привилегиях, что она не в состоянии распознать и отвергнуть маньяка.
Я вернулась домой и приоделась к свиданию с Уолли — мы собирались пойти куда-нибудь пообедать. Но про Халлам-стрит я ему ни словом не обмолвилась. Вместо этого я рассказала о Би-Би-Си, а он в свою очередь, не помню уже, в какой связи, поведал мне о демобилизации, как они с приятелем отправились в армейский центр, представлявший собой кучу бараков, выбирать себе штатскую одежду. Уолли подробно описал ассортимент и покрой имевшихся там костюмов. Он выбрал пиджак из твида и фланелевые брюки.
— Вполне приемлемо, — заметил Уолли в своей небрежной уравновешенной манере.
Было приятно сознавать, что в жизни есть кое-что помимо «Уоррендера Ловита» и «Общества автобиографов». Однако в действительности мои мысли отчасти витали в другом месте. Я рвалась домой к книге Ньюмена. Мне хотелось понять, что такого они способны в нем для себя находить. Меня интересовало отношение к Ньюмену всей этой компании.
Но Уолли зашел ко мне выпить на сон грядущий. Ему нравилась моя забитая книгами комната.
— На улице какая-то пьянчужка распевает «За счастье прежних дней», — заметил он. — Ей, похоже, очень весело, а?
Я предоставила ей петь в свое удовольствие.
Я еще не успела встать, как поутру заявилась Дотти. У нее достало наглости прихватить свою черную сумку с вязаньем — на сей раз это был темно-зеленый свитер.
— Я приходила вчера вечером. У тебя горел свет.
— Знаю.
— Ты была с Лесли?
— Пошла к черту!
— Послушай, — сказала Дотти, — что я тебе сообщу. Сэр Квентин всем велел отправляться в его дом в Нортумберленде. Он говорит, что здесь, в Лондоне, нам угрожают гонения и он намерен превратить свой дом в нечто вроде обители.
— Как Ньюмен в Литтлмуре?
— Именно. Придется тебе признать, что сэр Квентин стремится к чему-то стоящему.
Я не могла усмотреть ни малейшего сходства между Ньюменом и его группой оксфордских англокатоликов, ведущими аскетическую жизнь в своем литтлмурском убежище, и сэром Квентином с его сборищем психопатов. Ньюмен действительно подвергался настоящим религиозным и политическим гонениям за свои взгляды; верно и то, что возникавшему у него ощущению преследования не всегда находилось объяснение. Никаких других точек сближения между Ньюменом и шарагой с Халлам-стрит не имелось. Я сказала Дотти:
— Можно подумать, что Квентин Оливер только и знает две книги — «Оправдание» Ньюмена да моего «Уоррендера Ловита». Он одержимый.
— Он считает тебя ведьмой, злым духом, ниспосланным, чтобы сообщить его жизни новые смыслы. Он призван обращать зло в добро. По-моему, в его словах глубокое содержание, — сказала Дотти.
— Во всяком случае, можешь поставить чайник, — сказала я, — я еще не завтракала.
