В течение двух дней мальчишки, вступив в открытую войну с этой новой, необычной для них Зефой, бегали по коридору, распевая куплеты собственного сочинения, а в них рассказывалось, как Матушка Синекдоха ходила на базар, как у Матушки Синекдохи отвалилось у повозки колесо.
Наконец Жозефа, измученная этой борьбой и горем, пошла к Рамело просить у нее расчета, и тут недоразумение пришло к благополучной развязке. Служанка смягчилась, растаяла от ласк Фердинанда и простила обиду; природная доброта мальчика и врожденная хитрость всегда подсказывали ему слова, которые обезоруживают. Но эта история с Матушкой Синекдохой, нелепость которой близнецы и сами чувствовали, стала для них как бы знаменательной вехой последним событием их ребяческой жизни. Детство кончилось Прежнее существование, широкое, как мир, но умещавшееся в четырех стенах комнат, где на потолке сияют вместо звезд световые круги от зажженных ламп, где стоят великанские шкафы, на которые надо смотреть задравши голову, а что делается на верхушке, все равно не увидишь, где на стенах висят портреты с говорящими лицами, прозрачные зеркала и где букеты на обоях движутся, когда ты болен, этой поре жизни приходит конец в тот день, когда взрослые становятся просто людьми - мужчинами и женщинами, няни делаются просто служанками, животные просто животными, а вещи - просто вещами; эта невозвратная пора, которую воспоминание впоследствии исказит, которая от самой цепкой памяти скроет свои давние тайны, свое очарование, свое счастливое безумие и свою мудрость, - пора эта кончилась для близнецов. Они стали лицеистами.
Теперь их звали: Буссардель Фердинанд и Буссардель Луи; учились они неодинаково: Фердинанду больше давались няни предметы, Луи - другие. Уже определялась личность каждого; различия между ними, обозначившиеся с колыбели, но приглушенные однообразием их детской жизни, в школе в среде соучеников, в соприкосновении с учителями проявлялись все более ясно. Близнецы, два отпрыска одного древа, не вредя друг другу, не отнимая друг от друга жизненных соков, развивались по-разному. Они сами это сознавали, им об этом часто говорили. Какой-либо штрих, оттенок, которых бы никто не заметил, будь между братьями год разницы, у них превращались в поразительную противоположность. Правда, находились люди, говорившие, что братья так похожи друг на друга, что их невозможно отличить, зато некоторые уверяли, что отличить их совсем нетрудно. Отец, который с закрытыми глазами узнавал каждого из близнецов по шагам, по запаху, исходившему от него, указывал посторонним верные приметы, подчеркивал, что у Луи голова больше уходит в плечи, волосы ниже спускаются на лоб.
- И вот посмотрите, - говорил он, - у Фердинанда более чистый овал лица и глаза больше, руки у него тоньше, башмаки ему покупать надо на номер меньше, чем брату.
Буссардель нисколько не понижал голоса, говоря это, слова его крепко запомнились обоим братьям; после этого неудивительно, что Луи выполнял вместо брата письменные упражнения, которые Фердинанду давали в наказание за какую-либо провинность. Фердинанд всегда на это и рассчитывал. У близнецов был одинаковый почерк, писать по-разному они стали лишь на двадцать первом году. И шаловливый брат, вероятно, считал справедливым, чтобы часть упражнений, которые ему задали в наказание, сделал его брат - примерный ученик, никогда не имевший взысканий. Как правило, они все делили поровну: игрушки, шарики, свои детские капиталы, удовольствия, лекарства, рубашки и носки. Фердинанду всего требовалось больше: вещи у него скорее изнашивались, терялись, ломались. Но к его услугам всегда были карманы, ящики, копилка Луи, а также привязанность младшего брата. Фердинанд злоупотреблял этим. "Напишем каждый половину упражнения, да?" - говорил он. Луи немедленно садился за стол, а Фердинанду какие-нибудь непредвиденные обстоятельства всегда мешали начать работу или же отрывали от пес, и в конце концов Луи приходилось переписывать лишних пятьдесят стихов.
Луи пришлось расплатиться и за то столкновение, которое произошло у Фердинанда в четвертом классе с учителем латинского языка. Любимым писателем этого ученого мужа был Лукреций, которого Фердинанд терпеть не мог. Столкновение произошло в самом начале учебного года; между учителем и учеником началась яростная, но неравная борьба. Фердинанд, которому нужно было знамя, провозгласил себя почитателем Овидия и на уроке, перед всем классом, во всеуслышание противопоставлял его многомудрому Лукрецию. Учитель возразил, что это предпочтение порождено леностью, ибо стихи "Метаморфоз" понять легче, чем философское произведение "О природе вещей". Ученик Буссардель Фердинанд самоуверенно заявил, что подлинного Овидия надо искать не в "Метаморфозах", а в "Искусстве любви".
- Что? "Искусство любви"? Экое бесстыдство! Скандал!
Пятью годами раньше за таким скандалом последовало бы исключение ученика из школы; но что поделаешь: по вине либерализма во всем послабление, принципы подорваны... После урока бесстыдник предстал перед директором лицея, и тот подверг его суровому допросу. "Искусство любви"? А где он достал книгу? Фердинанд, разумеется, не прочитавший ни единого стиха из этого произведения и назвавший его только понаслышке, отвечал с апломбом, но наставник убедился в полном неведении мальчика. Все равно - наказание: переписать к завтрашнему дню триста строк из Лукреция. Добряк Луи, поджидавший брата в школьном дворе, пообещал, что они до ужина вдвоем перепишут штрафное упражнение.
Они отыскивают у подъезда рассыльного отцовской конторы, поджидающего их теперь после занятий вместо Жозефы, отдают ему свои сумки с учебниками и, обняв друг друга за плечи, выходят на площадь. Луи втихомолку решает, что он перепишет три четверти упражнения и чувствует себя счастливым: неукротимый брат, бросающий вызов учителям, с ним всегда бывает ласков.
Подобные наказания, которые, по словам братьев, налагались на них обоих, в одинаковой мере и за одинаковые проступки, всегда удивляли Аделину, и она докладывала о них отцу, сопровождая доклад своими комментариями. Но Буссардель, хоть его и не могла обмануть эта выгодная для Фердинанда комедия и хоть он чаще всего умалчивал об отметках за поведение, которые получали его сыновья, отвечал Аделине, что тринадцатилетние школьники - это маленькие мужчины и прекрасно могут сами разобраться в своих ученических делах.
Из всех своих преподавателей Фердинанд выказывал покорность и даже привязанность только учителю фехтования и учителю верховой езды. Мода на физические упражнения в те годы все возрастала. Причиной тому была англомания, а также полковник Аморос, и в либеральных кругах отцы с полной серьезностью хвастались успехами своих сыновей в фехтовании или в игре в мяч. А ведь сила Буссарделя и тайна его преуспеяния состояли в высокой степени приспособляемости к обществу, в умении усвоить новые идеи как раз в тот момент, когда они приносят плоды. Он полагал, что будущее принадлежит не тем, кто создает новые течения, но тем, кто первым поплывет по течению, первым пойдет по новым уже проложенным путям, - ведь истинно светский человек одевается по последней моде, но сам не станет вводить эту моду. Так и в этой области маклер Буссардель вое-: принял взгляды, уже принятые в его среде. Но сыновья опередили отца, и с этого началось их влияние на него. На конюшне у Буссарделя появились три верховые лошади; под предлогом борьбы с полнотой он и сам принялся упражняться в фехтовании. А в его чистейшей французской речи появились слова, вроде "спорт", "старт", "гандикап"... Однажды он даже смеясь сказал, что фрак, который он обновил на вечере, был просто chocnosof* {неприличен - англ.}. Сыновья увлекали его за собой, они сообщали ему свои мнения, ибо у них появились собственные мнения. Уже в коллежах возникали в зародыше те самые студенческие волнения, с которыми через несколько лет правительству пришлось считаться. Еще в шестом классе близнецы однажды вечером вернулись домой крайне возбужденные беспорядками, происходившими во время похорон Манюэля, хотя они и не поняли их значения. Целую неделю они надоедали домашним, распевая куплет, смысл которого они не могли бы объяснить:
Пейронне, Пейронне,
Горит шапка на тебе.
Все это перемешивалось с обычными ребячьими шалостями, до которых они еще были большие охотники. В тот год, когда Фердинанд выкинул штуку с Матушкой Синекдохой, он производил сбор денег в пользу греков. А годом позже, развиваясь во всем преждевременно, он стал интересоваться студенческими волнениями, и как знать, не было ли политической подкладки в его противопоставлении Овидия Лукрецию? Он старался вызвать споры, дерзил классным надзирателям, этим низким пособникам власти, подстрекал своих сторонников. В классах повеяло духом мятежа. Между корпорацией преподавателей и учениками началась война. Как будто вернулись те времена, когда господин Жоффруа Сент-Илер хотел привлечь к суду пятнадцатилетнего Гей-Люссака, который обозвал его старым чибисом и допотопной мумией.
