Он стал похож на очень молодого бродягу, именно на того, кем он и хотел стать. Наконец его нашел полицейский патруль и забрал домой. Он не сказал никому ни одного вежливого слова и ничего не хотел слушать. Он больше не был ребенком. Он стал суровым мужчиной.
Анна устала от рыданий и уснула. К тому моменту, когда Генри привезли домой, она проснулась от слез.
Восход в ее комнате был бледным и походил на процеженное молоко. В этом свете Анна увидела видение. Она увидела книгу. Автором была она сама. В этой книге Анна Лойсон Гейлер рассказывала правду о мелочности, трусости и лицемерии богатых людей в этом городе.
В первых двух строчках она написала: «Шла депрессия. Большинство людей в городе были бедны и убиты горем, но в Спортивном Клубе были танцы.» Она почувствовала себя лучше. Она опять пошла спать.
В то время, когда Анна пошла спать, Стенли Карпински открыл окно в своей чердачной комнате. Он взял свой аппарат со стола с львиными ножками и выкинул его по частям в окно. Затем он выкинул свои книги, микроскоп и остальные вещи. Это заняло много времени, а некоторые вещи, разбиваясь о тротуар, грохотали.
Наконец кто-то сообщил в полицию о сумасшедшем, выкидывающем вещи в окно. Когда полицейские приехали и увидели, кто выкидывал вещи, они ничего не сказали Карпински. Они лишь убрали мусор с улицы, как смогли, робко убрали.
Генри спал до полудня. А когда проснулся, то ушел из дому, никем не замеченный. Его мать, милая, беззаботная женщина услышала, как завелась его машина, зашуршали колеса, и он уехал.
Генри вел машину с чрезвычайной осторожностью, продумывая каждое движение. Он чувствовал, что у него есть крайне важная цель, но не понимал какая. Его вождение, таким образом, соответствовало важности цели.
Он подъехал к дому Анны в тот момент, когда она завтракала. Горничная, которая впустила Генри, считала Анну трогательной и больной. Это вряд ли была болезнь. Анна ела с удовольствием и писала в школьную тетрадь между укусами.
Она писала свой гневный роман.
Ее мать сидела за столом напротив нее, с трудом понимая незнакомый ей доселе процесс творчества. Жестокость карандаша ее дочери обижала и ожесточала ее. Она знала, про что пишет ее дочь. Анна дала почитать ей отрывки.
Мать Анны была рада видеть Генри. Она всегда его любила и была уверена, что Генри поможет поднять дурное настроение дочери.
— Генри, дорогой, — сказала она. – Ты уже слышал хорошие новости? Мама рассказала тебе?
— Я не видел свою маму, — ответил он.
Мать Анны упала духом.
— Ох, — сказала она, — Я, я говорила с ней по телефону три раза сегодня утром. Она собиралась поговорить с тобой. О том, что произошло.
— Хм, — сказал Генри, — что за хорошие новости, миссис Гейлер?
— Они дали ему работу. Правда, это замечательно? – сказал Анна.
Выражение ее лица ясно показывало, что она не считает это событие таким уж замечательным. Она подумала, что Генри также не впечатлен.
— Этому бедному человеку, прошлой ночью, мистеру Карпински, — добавила мать Анны. – У него есть работа, прекрасная работа. Твой отец и отец Анны просидели все утро на телефоне и уговорили Эдда Бучвалтера взять его в Дельта Кемикал.
Ее ласковые карие глаза слезно умоляли Генри согласится с тем, что нет ничего такого в мире, чего нельзя легко исправить.
— Неужели это не чудесно? — повторила она.
— Я, я думаю, это лучше, чем ничего, — ответил Генри. Он не чувствовал большого облегчения.
Его апатия сокрушила мать Анны.
— Что еще нужно сделать, Генри? – умоляюще спросила она. – Что вы хотите, чтобы мы еще сделали? Нам страшно. Мы делаем все, что можем, для бедного мужчины. Если бы мы могли помочь бедной женщине, то помогли бы. Это был несчастный случай, любой бы на нашем месте поступил так же. В газетах пишут про похищения, убийства и бог знает что, — зарыдала она. – А Анна пишет в книге, что мы как будто разбойники. Ты приходишь сюда и не можешь даже улыбнуться, чтобы тебе не говорили.
— В книге не сказано, что вы разбойники, — отозвалась Анна.
— Однако, она не очень-то хвалебная. Ты пишешь так, словно твой отец, я, отец и мать Генри, Бучвалтер и Вритон и все остальные радуются, что у стольких людей нет работы, — она мотнула головой. – Я — нет. Я думаю, что Депрессия отвратительна, очень отвратительна. Что ты от нас хочешь? – спросила она резко.
— Книга не про вас. Она про меня. Я самый плохой герой в ней.
— Ты чудесный герой. Наичудеснейший герой, — мать Анны перестала плакать, слабо улыбнулась, подвигала локтями вверх и вниз, словно это были концы крыльев счастливой птички. – Дети, мы же можем повеселиться? Все же будет хорошо? Улыбнись, Генри. – попросила она.
Генри знал, какой улыбки она ждет, двадцать четыре часа назад он бы улыбнулся автоматически. Она ждала улыбки ребенка, который хочет, чтобы взрослый поцеловал его ушиб. Он не улыбнулся.
Самое главное для Генри было показать Анне, что он не мелкий болван, как она про него думала. Поэтому он не улыбнулся, но нужно было нечто более мужественное, более твердое. Вдруг его осенило, что же за цель у него была.
— Миссис Гейлер, — сказал он, — я думаю, что мне и Анне нужно повидать мистера Карпински и сказать, как мы сожалеем.
— Нет! – запретила мать Анны резко и быстро, слишком резко и слишком быстро. В ее голосе звучала паника. – Я хочу сказать, — замахала она руками, пытаясь сгладить произведенное впечатление, — обо всем позаботились. Ваши отцы были у него и разговаривали с ним. Они извинились и рассказали ему о работе и… — она замолчала. Даже она поняла, что на самом деле говорила.
На самом деле она говорила, что не может смириться с тем, что Генри и Анна выросли, с тем, что они близко видели беду. Она говорила о том, что сама она так и не выросла и никогда не видела близко горя. Она говорила о том, что самое прекрасное, что можно купить за деньги, это долгое детство.
Мать Анны отвернулась. Она показала, что Генри и Анна могут идти к Карпински и к его горю, если считают нужным.
Генри и Анна ушли.
Стенли Карпински был в своей комнате. Он сидел на большом столе с львиными ножками. Он равнодушно смотрел в окно и кусал кончики больших пальцев. На столе перед ним грудой лежали вещи, уцелевшие после того, как он их выкинул. Карпински спас все, что мог, в основном книги в треснувших переплетах.
Карпински слушал, как по лестнице поднимаются два человека. Его дверь была открыта, звонить было не надо. Генри и Анна появились в дверях.
— Прекрасно, — сказал Карпински. – Король и Королева Вселенной. Вы меня сильно удивили. Входите.
— Мы, мы хотели сказать, что нам очень жаль, — сухо поклонился Генри.
— Спасибо большое, — Карпински поклонился в ответ.
— Очень жаль, — сказала Анна.
— Спасибо, — ответил Карпински.
Повисла гнетущая тишина. Генри и Анна не приготовили никаких речей, кроме того, что уже сказали, и не ждали больших результатов от своего визита.
Карпински не был способен сказать что-то еще. Из всех участников его трагедии Генри и Анна были самыми невинными и чистыми.
— Ладно, — сказал Карпински, — может, кофе?
— Идет, — ответил Генри.
Карпински подошел к газовой горелке, зажег ее и поставил воду.
— Теперь у меня есть хорошая работа, — сказал он. – Наверное, вы слышали.
Он был осчастливлен этой запоздалой удачей не больше, чем Генри и Анна.
Они не ответили.
Карпински посмотрел на них, пытаясь понять, чего они от него ждут. С большим трудом, поднявшись над собственными проблемами, он уловил это. Они столкнулись с жизнью и смертью, это перевернуло их, и теперь они хотели понять, что все это значит.
В голове у Карпински были сплошные глупости, и вдруг он удивился, найдя нечто на самом деле важное.
— Знаете, — сказал он, — если мы вчера ночью обманули ее, то моя жизнь подошла к логическому концу, все долги уплачены. Я бы остался на улице или, может быть, покончил жизнь самоубийством, — он пожал плечами и слабо улыбнулся. – А сейчас, чтобы разделить с ней радость, я должен поверить в Небеса. Я должен поверить, что она может смотреть сверху и видеть меня, для нее это большая удача — видеть мой успех.
Для Генри и Анны этого было более чем достаточно, для Карпински тоже.
Три дня спустя Генри сказал Анне, что любит ее. Анна тоже сказала, что любит его. Они и раньше говорили это друг другу, но в первый раз это что-то значило. В конце концов, они увидели кусочек жизни.
