В этот сборник я включил два рассказа, в которых фигурируют Малвейни, Лиройд и Ортерис. Они были крайне популярны. Мне кажется, что для большинства читателей им вредит то, что написаны они своеобразным языком рассказчиков. Как далеко можно писателю зайти в этом направлении, решить нелегко. Казалось бы, глупо заставлять таких людей, как Малвейни и Ортерис, выражаться культурным языком преподавателя Кембриджского колледжа; однако же, заставляя их все время говорить на диалекте, легко нагнать скуку. Быть может, самое лучшее - это использовать фразеологию, грамматику и лексикон персонажей, произношение же передавать по возможности экономно, чтобы не затруднять читателя. Однако Киплинг держался другого мнения. Он изображал говор своих трех солдат фонетически. К йоркширскому говору Лиройда никто не придерется, тут Киплинга проверял отец, сам выходец из Йоркшира; но ни ирландский говор Малвейни, ни кокни Ортериса, по мнению критиков, не соответствуют действительности. Киплинг был мастером описаний, умел блестяще рассказать тот или иной эпизод, но диалог ему порой не давался. Ортерис пользуется выражениями, которые нипочем бы не употребил, и вполне оправдан вопрос, где ему попалась цитата из "Песен древнего Рима"[6] Маколея. И не могу я поверить, что воспитанная женщина, какой, надо полагать, была мать Мальчика-Хвороста, в разговоре с сыном называла его отца "благоверный". Местами язык, каким говорят офицеры и чиновники, неоправданно простецкий. Мне кажется, что разговорная речь у Киплинга безупречна, только когда он переводит на размеренный, строгий английский язык речь индийцев. Читатель, наверное, помнит, что ребенком, разговаривая с родителями, он переводил с хинди на английский. Может быть, это и была речь, которая давалась ему всего естественнее.
В 1887 году, отработав в "Гражданской и военной газете" пять лет, Киплинг был переведен на несколько сот миль южнее, в Аллахабад, работать в гораздо более крупном издании, журнале "Пионер". Владельцы его готовили еженедельник для Англии, и Киплинга поставили редактором. Беллетристике там отводилась целая страница. "Простые рассказы с гор" нужно было укладывать в тысячу двести слов, здесь же он располагал местом, достаточным для рассказа в 5000 слов. Он писал "солдатские рассказы, индийские, а также о противоположном поле", среди них такие сильные, но жуткие, как "Знак зверя" и "Возвращение Имрэя".
Рассказы этого периода вышли в шести томиках в бумажной обложке, в Индийской железнодорожной библиотеке Уилера, и на полученные за это деньги, а также с обязательством писать путевые очерки, он уехал в Англию "через Дальний Восток и Соединенные Штаты". Это был 1889 год. Он провел в Индии семь лет. Его рассказы уже знали в Англии, и когда он, совсем еще молодым человеком, приехал в Лондон, редакторы были готовы брать все, что он ни напишет. Он поселился на Вильер-стрит, близ Стрэнда. Рассказы, написанные здесь - самого высокого качества, такого качества он и позже часто достигал, но не превысил ни разу. Среди них "На холме Гринхау", "Сватовство Дины Шадд", "Бывший человек", "Без благословения церкви", "В конце коридора" и "Радио". Впечатление такое, словно новая обстановка, в которой он очутился, прибавила яркости его воспоминаниям об Индии. Такое случается, и нередко. Когда автор живет там, где происходит действие его рассказа, может быть, среди тех самых людей, которых подсказали ему выдуманные им персонажи, вполне может случиться, что обилие впечатлений перегружает его. За деревьями он перестает видеть лес. Но расстояние стирает в его памяти лишние подробности и незначительные факты. Тогда он видит свой сюжет, можно сказать, с птичьего полета и, освободившись от материала, который ему мешает, может придать рассказу форму, которая и позволяет его завершить.
Тогда же он написал рассказ, который назвал "Лучшая в мире история". Он интересен тем, что в нем автор, кажется в первый раз, коснулся метампсихоза. Понятно, что эта тема интересовала его, вера в переселение душ заложена глубоко в психологии индусов. Народы Индии верят в него так же безоговорочно, как христиане XIII века верили в непорочное зачатие Марии и в воскресение Христа. Глубину этой веры всякий, кто путешествовал по Индии, не мог не заметить не только среди неграмотных, но и среди людей культурных, опытных в житейских делах. Можно услышать в разговоре или прочесть в газете о людях, уверяющих, что они помнят что-то из своих прошлых жизней. В данном рассказе Киплинг подошел к теме с большой силой воображения. И вернулся к ней в другом рассказе под названием "Радио". Там он ловко использовал то, что было в то время новой игрушкой для научно настроенных любителей, чтобы убедить читателя в полной возможности того, что помощник аптекаря, умирающий от туберкулеза, вполне мог, приняв лекарство, вспомнить одну из своих прошлых жизней, в которой он был Джоном Китсом. Всякого, кто стоял когда-нибудь в Риме в маленькой комнате окнами на лестницу, ведущую вниз, на площадь Испании, и видел портрет, написанный Джозефом Северном с исхудалой, прекрасной головы мертвого поэта, рассказ Киплинга глубоко волнует. С замиранием сердца следишь, как умирающий помощник аптекаря, к тому же влюбленный, в трансе повторяет строки, которые Китс написал в "Кануне святой Агнессы". Это прелестный рассказ, мастерски написанный.
Шесть лет спустя Киплинг в интереснейшем рассказе "Гробница его предков", которого я уже касался, еще раз вернулся к теме метампсихоза, на этот раз так, чтобы не нарушить правдоподобия. Это бхилы, горцы, среди которых все происходит, верят, что герой, молодой офицер, является новым воплощением своего деда, который много лет провел среди них и чью память они чтут до сих пор. Никогда еще Киплингу не удавалось лучше создать то, что мы, за неимением подходящего слова, называем атмосферой.
Два года напряженной работы в Лондоне подорвали здоровье Киплинга, и он вполне резонно решил совершить для отдыха долгую поездку за границу. Потом вернулся в Англию, женился и вместе с молодой женой пустился в кругосветное путешествие; однако финансовые соображения заставили его прервать маршрут, и он осел в Вермонте, где уже давно проживала семья его жены. Это было лето 1892 года. Прожил он там, с короткими перерывами, до 1896 года. За эти четыре года он написал множество рассказов, среди них и такие сильные, в каких никто не умел с ним сравниться. Был там и рассказ "В стае", где впервые появляется Маугли. Вдохновение это принесло богатые плоды; возникают обе "Книги джунглей", в которых находят самое блестящее выражение его богатые и разнообразные дарования, - умение рассказать эпизод, тонкий юмор, и романтика, и правдоподобие. Наделить животных человеческой речью - прием столь же древний, как басни Эзопа, а может, и более того, и Лафонтен, как мы знаем, пользовался им обаятельно и остроумно, но никто, кажется, не выполнил эту труднейшую задачу - убедить читателя, что для животного так же естественно говорить, как и для людей, - с большим блеском, чем Киплинг в "Книге джунглей". Тот же прием он использовал в рассказе "Пешеходный делегат", в котором лошади заняты политическими спорами, но там присутствует элемент назидательности, и это снижает его качество.
В эти же плодотворные годы Киплинг написал рассказ "Хворост", который глубоко поразил столь многих читателей, что я, хотя и не числю его среди своих любимых, решил включить его в этот сборник. В нем он использовал идею, которая привлекала писателей и до него и после, а именно, что двум людям раз за разом снится один и тот же сон. Трудность тут состоит в том, чтобы сны были интересные. Мы беспокойно ерзаем на месте, когда за завтраком кто-то непременно хочет нам рассказать, что ему снилось этой ночью, и сон, описанный на бумаге, легко может вызвать такое же раздражение. Киплинг уже испробовал его, в меньшем масштабе, в "Строителях моста". Там, мне кажется, он допустил ошибку. Сюжет у него превосходный - о наводнении, которое внезапно обрушилось на мост через Ганг, почти достроенный после трех лет неустанной работы. Два белых человека, руководящих постройкой, сомневаются, выдержат ли напряжение три еще не законченных пролета, боятся, что если баржи с камнями оторвутся, окажутся повреждены балки. Телеграммой их предупредили, что наводнение близится, и вместе со своей армией рабочих они проводят мучительную ночь, по мере сил укрепляя слабые места. Все это описано с силой и красноречивыми подробностями, в чем Киплинг был мастером. Мост выдерживает нагрузку, и все кончается хорошо. Вот и все. Возможно, Киплинг решил, что этого мало. Финдлейсон, главный инженер, так волновался и был так занят, что ничего не ел и ко второй ночи совсем обессилел. Его помощник ласкар уговаривает его проглотить несколько пилюль опия. Потом они узнают, что лопнул проволочный трос и оторвались баржи с камнями. Финдлейсон и ласкар бросаются вниз, на берег, а там - в одну из барж, в надежде помешать им совершить непоправимое зло. Вода уносит их и полумертвыми выбрасывает на остров. Измученные, наглотавшись наркотика, они засыпают и видят один и тот же сон, в котором индийские боги представляются им в виде животных: слон Ганеша, обезьяна Хануман и, наконец, сам Кришна, - и слушают их беседу. Утром они просыпаются, и оказывается, что их спасли. Но двойной сон по ходу рассказа не нужен, и поскольку разговор богов тоже не нужен, он скучен.
